Вероника Словохотова
«Здравствуйте, Екатерина. Я корреспондент “Правмира”. Хотела бы взять у вас интервью», — пишу в Instagram незнакомой женщине. Год назад она родила второго ребенка и узнала, что у нее рак молочной железы. Получился бы хороший материал… Но на самом деле я пока никакой не корреспондент.
Да, вы не ослышались, я только устраиваюсь на работу, пытаясь найти того, кто согласился бы рассказать мне свою историю для первой статьи. Нажимаю кнопку «отправить» и жду, каждые пять минут поглядывая на экран. К середине дня уже не один раз успеваю прокрутить в голове от начала до конца поэму Маяковского.
«Приду в четыре», — сказала Мария.
Восемь.
Девять.
Десять.
Вот и вечер.
Понимаю, что сегодня моя героиня вряд ли появится в Instagram. Ну… не судьба. Буду смотрителем в музее. Интересно, туда берут с дипломом журфака МГУ? Всерьез раздумывая над этим вопросом, кладу телефон под кровать и укрываюсь одеялом. Я очень люблю Колена из «Пены дней». Как известно, у него почти всегда было хорошее настроение, а в остальное время он спал…
Через несколько часов протираю глаза и вижу непрочитанное сообщение: «Здравствуйте, с удовольствием». Екатерина согласна и собирается по делам приехать из Санкт-Петербурга в Москву. Встречаемся спустя две недели.
«Ты меня узнаешь, я одна здесь с короткой стрижкой», — пишет она мне, когда подхожу к нашему кафе и все еще не очень верю в то, что человек, который не видел меня ни разу в жизни, будет со мной откровенничать.
В итоге разговариваем больше часа: о том, как она искала врачей во Франции, как летала из Китая в Париж ставить капельницы, как четырехлетний сын помогал ей сбривать волосы, а потом плакал, гладя маму по голове…
Этот вечер, завтра и послезавтра я буду думать о Кате, перематывая аудиозапись и мысленно преодолевая с ней весь путь от первого до последнего сеанса химиотерапии.
Позже, когда меня все-таки возьмут в редакцию, а не в музей, один мой герой скажет: «Самый главный человек в твоей жизни — тот, который сейчас рядом с тобой».
Думаю, суть работы корреспондента можно описать именно так. Потому что во время интервью для тебя есть только твой собеседник, и его историю ты проживаешь как собственную. Да, бывает сложно, интересно, непонятно, а порой — больно, и от этого тоже никуда не спрятаться. Но чем больше пишешь о людях, тем больше красок открывается твоему глазу. Если бы мои тексты были эпизодами фильма, я обязательно украла бы прием у шведского режиссера Роя Андерссона и каждый из них начала бы со слов: «Я видела…»
Я видела маму, чей сын живет в хосписе: с двух лет у мальчика опухоль головного мозга. Младшие дети Валерии никогда не встречали своего брата. Однажды они спросили: «Who is that Robert at all?» («Кто вообще такой этот Роберт?») Дома все говорят на английском языке — семья думала, что переедет в Америку, если там Роберту сумеют помочь. Но опухоль растет, как только прекращается химиотерапия, и удалить ее невозможно.
Я видела мужчину, который лепит свистульки из глины в приюте для бездомных. Леша не продает их, а просто складывает на полку. Кажется, он занимается таким же бесполезным делом, как Аурелиано Буэндиа из романа «Сто лет одиночества»: полковник делал золотых рыбок, а потом расплавлял их в тигле, чтобы все начать заново. Но благодаря этой работе Лешин день наполнен смыслом. Каждое утро он встает и медленно, опираясь на трость, идет в мастерскую. Ему ампутировали правую ступню.
В том же приюте я видела мужчину, который складывал слова в коробке из-под конфет. Он ни с кем не разговаривает и вообще никого не замечает с того момента, как здесь оказался. Я не писала об этом в репортаже, но в коридоре стояло фортепиано, и мне захотелось сыграть что-нибудь на прощание. Люда Заботина, наш фотограф, сказала, что Александр поднял голову и прислушался к музыке. Люда вообще часто замечает то, чего мне, наверное, не заметить никогда.
Я видела девушку, которой нужно подать руку, чтобы она могла спуститься по лестнице. В детстве Лиза ненавидела свой лечебный комбинезон и, едва сгибая в нем ноги, мечтала стать балериной. У нее ДЦП, и больше всего на свете она хотела бы прийти к маме на высоких каблуках.
Я видела маму, которая восемь раз пережила ЭКО. Каждый эмбрион она теряла как младенца. Когда мы договаривались о встрече, Елена постеснялась фотографироваться, потому что у нее был круглый живот. После неудачных попыток она усыновила новорожденного из дома малютки, а потом неожиданно забеременела. В октябре она ждала третьего ребенка.
Я видела сестер с синдромом Дауна. Они обнимали меня и лепетали что-то совсем неясное, а я не знала, как себя с ними вести. Пока два часа говорила с их приемными родителями, Люда под ультрагромкие звуки детского радио играла с девочками в соседней комнате, чтобы их сфотографировать. Люда, ты герой.
Я видела священника, который тяжело болен. Он рассуждал о смерти и о том, что «небо отнять невозможно». Мне было страшно задавать вопросы и вообще страшно сломать тишину любым шорохом. Отец Вячеслав говорил едва слышно и задумчиво смотрел на пианино дочери. Но как он преобразился, когда мы попросили его записать на камеру проповедь! Казалось, он представил, что разговаривает с прихожанами в храме. А ведь он давно не служит — ему трудно стоять.
Я видела женщину, которая не видит ничего. Евгения учила меня пальцевой азбуке: она преподает компьютерную грамотность слепоглухим. Я попробовала читать по шрифту Брайля и поняла, насколько у меня нечувствительные подушечки. А Евгения ощущает пальцами весь мир. Она говорит, что знает, как выглядит ее муж.
Я видела приемных детей с расщеплением позвоночника. Ангелина в свои 4 года может ходить, но боится сделать шаг без поддержки. Она ей и не нужна. Мы гуляли по спортивной площадке, и девочка едва дотрагивалась до моей ладони. Ее брат Саша ездит на коляске. В детдоме у него была тачка, а для прогулок — скейтборд. Саша отталкивался от земли руками в строительных перчатках. «Плохой» воспитатель давал одни перчатки на целый день, «хороший» — на каждую прогулку.
Я видела епископа, который любит орхидеи. Одну из них он зовет Олегом. Владыка Феоктист сказал, что он не очень духовный. А потом Люда показала мне фотографию, сделанную в его комнате: на иконе Божией Матери лежала роза. Он водил нас на экскурсию в епархиальное управление и не мог найти выключатель в коридоре. Пообещал шоколадку, если у нас это получится быстрее, и обещание сдержал.
Я видела игумена, которого так и не сумела понять. Отец Пантелеимон был очень закрыт и почти не рассказывал о себе. Но иногда мои вопросы вызывали у него улыбку. И это было так же выразительно, как если бы на сером декабрьском небе появились бледно-розовые отсветы.
Я видела девушку, которая догадалась, что у нее лейкоз. Она лежала в больнице, и ни врачи, ни мама ничего ей не говорили. Девушка прикладывала указательный палец к грудной кости — к тому месту, откуда берут костный мозг. Оказывается, прокол делают без анестезии… У Маши головокружительные ногти — во время лечения она тайком ходила на курсы и стала маникюрным мастером.
Корреспондент должен замечать детали, потому что только так можно раскрыть характер человека. Люди удивительно красивы. Даже если они плачут и закрывают лицо ладонью. Об этом я и хочу рассказывать на «Правмире». И если мои тексты читают, значит, это кому-нибудь нужно. Поэтому, — говорю я себе, — встань, иди и смотри.