«Не надо переделывать людей». Священник Александр Востродымов

9 Дек

Подписывайтесь на наш подкаст:

О самом принципиальном вопросе для священника

— Вас называют модернистом. Как так вышло?

— Я не знаю… Ярлыки развешивают: модернист, еретик, толстовец. Я избегаю таких определений по отношению к людям. У меня нет идеи фикс пытаться обязательно что-то исправить, как-то спасти Церковь — нет, спасает Церковь Христос.

Непременно что-то поменять, перевести богослужение на русский язык, еще что-то… Нет у меня таких проблем. Есть люди, которые всю жизнь посвящают тому, чтобы обязательно служить только на русском языке, тогда [по их мнению] «Церковь воспрянет». А я уверен, что это не спасет. Ну можно на русском языке, можно на церковнославянском почитать точно так же, просто внятно. Я не горячий сторонник перевода богослужения, мне этот вопрос неинтересен.  

— А принципиальные вопросы есть?

— Главный принципиальный вопрос такой. Я служу литургию, под конец приходят мама и дочка, подходят к свечному ящику: «Вот это моя дочь, 32 года, у нее онкология». И за ящиком была кума моя, Света: «Давайте, сейчас служба закончится, я батюшку позову».

Священник Александр Востродымов

Я поговорил, как мог утешил: «Я слов не найду, давайте мы с вами помолимся. У вас есть хотя бы 10 минут?» — «Есть, а там надо в больницу идти». Прихожане как раз не разошлись, я говорю: «Давайте помолимся за рабу Божию Наталью, пособоруем ее коротким чином — у нее онкология». И потом оставил ей свой телефон: «Если у вас возникают какие-то вопросы, будет операция — позвоните мне или напишите, чтобы я во время операции за вас помолился». И всех прихожан призвал тоже молиться за эту женщину. 

И вот они обе рыдают, подходят к свечному ящику: «Знаете, мы обошли все храмы, в разных городах были, и в каждом храме нам говорили одно и то же: запишите имя на сорокоуст, записку напишите заказную, на молебен напишите великомученику Пантелеимону, купите вот такую свечку, такой-то молитвослов — с вас 10 тысяч, идите домой. Ну и молиться, поститься, слушать радио “Радонеж”». Человек пришел за утешением, а с него просто денег поимели.

Остальное все совершенно неважно. Миссия нашей Церкви проваливается именно из-за того, что мы не принимаем людей. Они сами к нам приходят, просто их не выгоняйте, не берите с них ничего, поговорите с ними. Я понимаю, что надо храм содержать на что-то и так далее. Но… но люди же важнее храма. 

— У вас на практике как получалось? Я правильно понимаю, что вы убрали ценники у себя в храме, где были настоятелем? На что вы жили? 

— Не знаю. Бог платил мне зарплату. Как апостолы говорили: «Нехорошо нам, оставив слово Божие, пещись о столах» (Деян. 6:2). И здесь то же самое. Убрали ценники, все сделали в храме бесплатно и нормально жили. Приход сам начал собираться. Некоторые принципиально приходили: «Я хочу пойти в тот храм, где нет ценников». У нас стоял один ящик для пожертвований, куда люди опускали то, что считали нужным.

Просто у меня не было цели: «Где я буду брать деньги?» Бог даст денег. Если не даст, пойду таксистом работать. Значит, я плохой священник и должен заниматься чем-то другим. «Труждающийся достоин пропитания» (Мф. 10:10). Первый год было тяжело, конечно, денег вообще не было. Но потом приход собрался — и все нормально: мы успевали и храм восстанавливать, и тюрьме помогали.

«Полгода жил в строительном вагончике при храме»

— Как вы пришли к Богу?

— Я атеистом, наверное, не был никогда. Захотел креститься лет в пять-шесть. Пришел домой, очень хорошо помню: «Мам, а я крещеный?» — «Нет». — «А почему?» — «А ты что, в Бога веришь?» Меня покрестили в 10 лет, я очень серьезно к этому отнесся, где-то купил Евангелие. До ближайшего храма было 20 километров, и я там не был, естественно, семья неверующая была. Я как-то сам молился. Потом лет в тринадцать у меня случился кризис <…>.

К вере я пришел только в армии. Я уже был дедом, отслужил больше полутора лет. Это в стройбате было. Нас поставили в наряд по столовой, мы, старослужащие, просто почистили картошку и сидим ждем, пока «молодые» помоют полы. Уже 12 часов ночи, все спать хотят, и мой друг начал их подгонять: «Давайте быстрее, “молодые”, салаги, мы спать уже хотим». Я говорю: «Димон, они так же спать хотят, они быстрей не могут». — «Ну и что». И начинает на них кричать. Я говорю ему: «Ты вместо того, чтобы кричать, давай помоги». — «Я что, “молодой”? Я уже свое отмыл». 

Я взял тазик и начал им воду подтаскивать, а Дима начал меня шпынять: «Ага, ты с молодыми…» И мы с ним сцепились, начали драться. Нас разняли, он говорит: «Пойдем за туалет, подеремся». Думаю: «Ну я же за правое дело, заступился за ребят», — и взял перекрестился. До этого много лет не крестился. В итоге драки не было, нас разняли. После этого я начал молиться. 

Помню, «Гедеоновы братья», баптисты нам раздавали Новый Завет и Псалтирь: мелкий шрифт, карманный формат, на папиросной бумаге… Я над этой книгой рыдал в армии. А после уже стал ходить в храм. 

Батюшка мне попался самый косноязычный, он что-то начал говорить, я ничего не понял… «Батюшка, может, на исповедь меня?» — «Исповедь у нас будет завтра, вычитаешь вот эти каноны, сделаешь то-то и то-то, пропостишься столько-то и придешь». Я, естественно, не пришел.

Потом познакомился с верующими людьми, там девушка одна была, ее звали Вера. Я тогда прямо влюбился. Решили жениться, я хотел ее познакомить со своей мамой — и Веру сбивает машина. Насмерть. Я стал ходить к ее духовнику постепенно…

— Как вы это пережили?

— Тяжело, конечно. Очень эмоционально. Но перед этим она начала меня водить в храм, и я уверовал. Я понимал, что начинаю молиться за нее — и мне становится лучше, эта боль проходит: я всю боль Богу высказываю — искренне, честно, своими словами — и чувствую огромное утешение <…>.

Вскоре устроился работать в храм, пел на клиросе, таскал воду, чистил снег — мне это доставляло огромное удовольствие, потому что все остальное стало неинтересно. 

Через несколько месяцев ушел в монастырь, потому что познакомился с духовником мамы вот этой девушки, он меня вдохновил. Я прожил в монастыре три года, потом полгода в скиту — в лесу, без электричества, без водопровода: вода из родника, лес, тишина, грибы…

— Как вы там выживали?

— Я жил там! Мне так нравились длинные монастырские службы, меня сразу взяли петь на клиросе, я стал регентом, собрал хор. Но я стал чахнуть там — я более деятельный человек. Я весил на 30 килограммов меньше, чем сейчас, стал болеть: начался жуткий фурункулез, хронический панкреатит, гастрит (это я уже не считал за болезнь). И скитоначальник мне сказал: «Не идет тебе. Надо тебе ехать домой — полечиться, подумать. Если почувствуешь, что надо вернуться, вернешься».

Я уехал, устроился в храм: пел на клиросе, читал. Хотел устроиться на нормальную работу или поступить в институт все-таки, но все никак. Я собирался поступать, но каждый раз, как брат мой шутит, проваливался на сдаче документов. Не хватало у меня усердия. 

— Ну а все-таки к священству что привело? 

— Мне все говорили: «Тебе надо стать священником». Я был миссионером-катехизатором, вел воскресную школу, руководил церковным хором в деревеньке Никольское-Гагарино.

Что-то мне не нравится на приходе — могу уйти на другой. Мне ничего не надо, я непритязательный. Я полгода жил в строительном вагончике при храме. Мной дорожили, а я ничем не дорожил.

Тогда уже познакомился со своей будущей женой, мы быстро поженились. Мне было 32 года. И потом поступил в семинарию на заочное, учился экстерном, на четвертом курсе меня рукоположили. 

Сначала в Яхроме клириком был, потом настоятелем в деревне Ассаурово: мы пять лет восстанавливали полуразрушенный храм — без окон, без отопления, собрали очень хорошую общину. Я пришел — там было пять-шесть старушек, а к моменту, когда меня перевели, каждое воскресенье собиралось уже человек 50–60 (недавно отца Александра перевели в клир Троицкого храма в Дмитрове. — Прим. авт.). 

«Мы приходим в церковь не к Богу, а к людям» 

— Как удалось вырастить такую общину?

— Просто надо использовать свои врожденные качества. Я не считаю себя хорошим проповедником, оратором. Как мне говорят, у меня речь построена плохо, я сбиваюсь с пятого на десятое. Я плохой администратор, не умею организовать строительство, реставрационные работы. Но я умею дружить. У меня прихожане — все мои друзья.

Кто-то позовет, например, квартиру освятить. Пообщались, посидели, подружились. Начали общаться семьями: они нас в гости пригласили, потом мы их. И 90% так. 

Отпевание. С человеком поговоришь, утешишь его, обязательно оставишь свой телефон. «Тяжело? Ну подъезжайте в храм, мы вместе панихиду отслужим». Отслужили, помолились — и они становятся моими прихожанами. 

— Какие шишки набили за время священства?

— Мне отец Феодор Бородин писал: «Понимаете, если бы я знал в вашем возрасте, что важнее всего — это молитва и дела милосердия, я бы многих ошибок не допустил». Мне вначале хотелось обязательно служить определенным чином, перевести службу на русский язык, обязательно утреннюю служить только утром — «спасти» Церковь то есть. Перестроить какие-то вещи — проблемы семинарского образования, проблемы взаимоотношения с архиереями… 

А потом понял, что ничего решать не надо. Просто молишься и занимаешься своим делом там, где ты поставлен. И тогда все остальное само решается. 

Я живу, как мне подсказывает моя пастырская совесть. Если кто-то из священников или других христиан считает, что я живу правильно, он может почитать то, что я пишу, послушать то, что я говорю. Может быть, им от этого будет какая-то польза. А других переделывать не надо. И вот эти ошибки, когда пытаешься исправить других, исправить Церковь и спасти Россию… Не надо спасать Россию. У нас единственный спаситель — Иисус Христос. 

— Когда вас перевели сюда, в Дмитров, каким было прощание с прежним приходом?

— У нас большинство прихожан, наверное, ушли вместе со мной, мы как-то и не прощались — они в основном приезжали издалека. Кто-то обиделся: «Батюшка, вы покинули наш приход». Но я объяснил, что здесь я больше нужен. На приходе у себя я, думаю, сделал все что мог, кроме строительства — храм мы так полностью и не восстановили, потому что это не мое. 

Мне еще несколько лет назад говорили: «Вот вы на приходе себе все сделали здорово, так все организовали, а если вас переведут?» Ну и в чем проблема? У меня остался мой опыт, и этот опыт я могу воплотить в любом другом месте, куда бы меня ни перевели. «А как же прихожане?» Я их научил всему что знал, они во мне не нуждаются. Плох тот руководитель, учитель, отец, в котором постоянно нуждаются его дети, ученики, подчиненные. Я уверен в своих прихожанах, что они взрослые, что они вполне могут обходиться без меня. А дружить мы можем продолжать, тут недалеко, мы общаемся, в гости ездим друг к другу.

— Вот говорите, что большинство поехало за вами. Люди часто ищут священника, который им близок. Но в храм ведь приходишь к Богу.

— Нет. Почему к Богу? Мы приходим к людям. Мы только в храме с Богом, что ли? Мы 24 часа в сутки с Богом. А в храм мы приходим, чтобы делиться общей любовью к Богу друг с другом. Церковь — это собрание, экклесия (народное собрание. — Примеч. ред.), это люди. Это собрание единомышленников, объединенных общей любовью ко Христу и друг к другу. Люди очень важны, а с Богом мы можем быть везде. 

В свое время я ездил в храм за 50 километров на службу. У меня не было машины, я ездил на попутках, на автобусах, на электричках, на чем попало: на Всенощной был, потом ночевал у друга, приходил на литургию, после сидели чай пили, общались. Мне было 26–28 лет.

Я понимаю, что причаститься можно в любом храме, исповедоваться можно у любого священника в случае острой необходимости. Но я считаю, что лучше исповедоваться у хорошего духовника, к которому есть доверие, у которого ты получишь назидание раз в год, чем будешь ходить каждую неделю исповедоваться абы у кого просто так. Мы каемся Богу, но личность священника — она тоже важна.

«Если нет разницы, зачем платить больше?»

— Ваши родители пришли к вере? 

— Да.

— Как это получилось?

— Они сами, постепенно. Не было ни одного верующего родственника. Ну бабушка иногда ходила в церковь. Я начал молиться за них как мог, причем записки не писал. Я сейчас знаю, что многие священники меня камнями закидают… 

— Почему не писали? 

— А потому что я алтарничал и мне часто давали эти записки читать. И вот дадут тетрадь с сорокоустами, ты читаешь, читаешь, читаешь и пытаешься молиться за этих людей: «Нины, Валентины, Василия, Константина, Ольги, Елены…» Там служба идет, псалмы читаются, которые я очень люблю, песнопения, молитвы, а я читаю имена, имена, имена… 

И после службы я ухожу с пустым сердцем. Я не помолился. Я усиленно старался молиться за имена, за этих людей: «Господи, помяни их, кто тут написан». Но я понимал, что это просто вычитывание. Я не видел в этом смысла и решил, что буду за своих молиться сам. 

Молился своими словами. У меня там два дядьки, некрещеные, Господи, мне так жалко их, они ж хорошие мужики, но пьют постоянно. Пьют-то они почему? Потому что, Господи, Тебя не познали. Если они Тебя познают, они же и пить бросят, им станет эта водка неинтересна. Господи, откройся им. Господи, у меня мама, я ей так благодарен, она так меня хорошо воспитывала, Господи, дай ей познать веру, прийти в церковь. Господи, папа, он тоже хороший, помоги ему.

И вот мама стала ходить в храм сама, хотя я жил в монастыре в это время. Потом сестра, потом ее муж, военный, — там тоже какое-то чудо произошло, что он уверовал. Потом два дядьки через год или два бросили пить и крестились, сейчас уже 20 лет не пьют.

Никакие сорокоусты не заказывал отродясь, никакие записки не писал. А если нет разницы, зачем платить больше?

— Вы делились с подписчиками историей про то, что вашей матери, когда она была вами беременна, предлагали сделать аборт. Как вы сами узнали об этом?

— Может, лет в 15 я уже знал эту историю… Папа лежал в госпитале после аварии и мог умереть, он в коме был. Маму тогда все уговаривали сделать аборт, потому что у нее на руках была еще моя полуторагодовалая сестра. И мама пошла в церковь первый раз в жизни, она даже крещеная не была. 

Она говорит: «Я постояла, подошла к иконе — дедушка там такой, в красивой одежде, с крестом, с седой бородой. Я подошла к нему, постояла, подумала: “Что ж я, здоровая баба, детей не выращу? Во время войны скольких детей поднимали женщины без мужиков! Господь даст силы, и все будет”». Вернулась оттуда, и ей сообщили, что папе стало лучше. Он пришел в себя, выздоровел потом.

— Как эта история на вас повлияла?

— Никак не повлияла, но мне было немножко обидно. Как можно хотеть смерти мне? Я начал дорожить жизнью как таковой — это Божий дар… Помните «Спасти рядового Райана» Спилберга с Томом Хэнксом, когда, спасая рядового Райана, погиб целый взвод? И вот он стоит в конце фильма у могилы этих солдат и говорит, что каждый день своей жизни смотрит, а не зря ли прожил его. И здесь то же самое. 

— Когда думаете о встрече с Богом, вы боитесь?

— Я не думаю об этом. Может случиться так, что перед Богом я буду как Серафим Саровский?

— Не знаю!

— Я тоже не знаю. Я понимаю, что я грешный. А как меня будет судить Бог, я не знаю. Господь через пророка говорит: «Мои мысли — не ваши мысли, а пути ваши — не Мои пути» (Ис. 55:8). Может оказаться, что я перед Богом окажусь как Гитлер? А может, во мне какая-то тайная гордыня есть? Гордый человек не понимает, что он гордый. А смиренный не понимает, что он смиренный. Я же не знаю, какой я.

Может быть, я сейчас выйду, а мне метеорит на голову упадет, машина собьет. Все что угодно может быть. И каждый день надо жить как последний. Стараться, чтобы никто не оставался обиженным мной, чтобы и самому не иметь злости и обиды на кого-то, чтобы простить всех, кому можешь простить, помириться со всеми. Первым примирись с тебя опечалившими… Бог судит по-своему. Делай свое дело — и будь что будет. 

Фото: Жанна Фашаян
Видео: Сергей Щедрин