Портал «Правмир» продолжает путешествие по закулисью религиозной журналистики. Идея серии бесед принадлежит публицисту Марии Свешниковой, исполнение – редактору портала Анне Даниловой.
Когда спрашиваешь мэтров религиозной журналистики о самом ярком и влиятельном издании за последние двадцать лет — слышишь практически неизменный ответ: «НГ-Религии» Максима Шевченко. Полемичная и яркая газета, ее читали, ее ждали, ее обсуждали. Тема религии в одночасье из узкой, второстепенной темы, задвинутой в глубины раздела «Общество», вышла на первые полосы федеральных СМИ. Оказалось, что религиозные проблемы, конфликты, события можно и нужно обсуждать, что они определяют многие политические и геополитические события, что религия может быть в сердце повестки дня. Успех «НГ-религий» на сегодняшний не повторен.
В надежде хоть отчасти разгадать секрет «НГР» я составила длинный список вопросов Максиму Шевченко. Я шла на интервью со слабой, но надеждой, услышать рассказ о секретах ремесла. Но с Шевченко оказалось невозможным говорить о теории журналистики. Задаешь вопросы про концепции, форматы, жанры, даты – а он рассказывает про Чечню, Сербию, басков и … Христа. Многие ли готовы писать так, пропуская через себя. Для него журналистика — это не ремесло, не подача темы и верстка — это жизнь, прожитая, прочувствованная, продуманная — без черновиков, сразу набело.
Максим Леонардович Шевченко
Максим Шевченко
р. 1966
журналист, ведущий Первого канала, член Общественной палаты РФ, член комиссии по межнациональным отношениям и свободе совести. Эксперт по проблемам религии и политическим конфликтам.
Закончил МАИ по специальности «Конструирование микроэлектронной аппаратуры», слушал курс лекций в ИСАА МГУ по истории культуры и арабскому языку.
Работал в «Вестнике христианской демократии», православной классической гимназии «Радонеж», газете «Первое сентября». Заведовал отделом поэзии литературного журнала «Твёрдый ЗнакЪ». Автор политико-философского еженедельника «Смысл», пресс-клуба «Восточная политика».
С 1997 по 2002 — ответственный редактор приложения «НГ-религии».
В 2000 году создал «Центр стратегических исследований религии и политики современного мира». Работал спецкорром «Независимой газеты» в Афганистане, Чечне, Дагестане, Пакистане, Югославии, Израиле и Палестине.
В журналистику я пришел не через комсомольскую организацию
— Максим Леонардович, как, у кого вы учились журналистике, учились писать?
— Журналистике я учился у Александра Иоильевича Огородникова. Он вышел из тюрьмы в 87-м году, я познакомился с ним в 1988-м году зимой. Александр Иоильевич – настоящий исповедник. Он сразу произвел на меня огромное впечатление, можно сказать системообразующее. Под его влиянием я пришел в церковь. Он страдал за веру христианскую, подвергался пыткам, мучениям и не отказался от своего исповедания веры. Как и всякий человек, он страстен, грешен, я грешен, безусловно, гораздо больше чем он, но особая печать судьбы, которая лежала на нем, меня поразила…
У него брат — отец Рафаил — был монахом в Псково-Печерском монастыре, погиб в 89-м году. Он был автогонщиком до принятия сана, разбился насмерть, когда ехал из Москвы в Печеры Псковские.
Огородников сыграл огромную роль в моей жизни… Я тогда стал ездить по монастырям.
Псково-Печерский монастырь — это отец Адриан, отец Зинон (я с ним, правда, не встречался), вся эта атмосфера…
Тогда еще не было такого ажиотажа как сейчас, и в монастыри очень мало народа ездило. Была и интеллигенция, рафинированная, православно-патриотическая, а были простые русские крестьяне. Помню, как приходили к отцу Иоанну (Крестьянкину) с самыми бытовыми вопросами, например, спросить насчет коровы.
Я много путешествовал автостопом и просто ходил по стране от Москвы до Сибири, до Байкала, по Западной Европе, по северу очень любил тоже путешествовать.
— И так вы приходите работать к Александру Огородникову …
— Мы стали делать газету: из скучной партийной газетки — литературную культурно-содержательную газету. Как мне кажется, газета была неплохая.
Там я научился журналистике, научился писать. Съездил в 91-м году в Литву, встретился с архиепископом Хризостомом, сделал большое интервью с отцом Альфонсасом Сваринскасом, который 25 лет почти просидел в лагерях, он был тогда канцлер курии литовской. Съездил в литовские сельские районы, говорил с местными епископами, жившими в деревянных сельских домах. Помню, мужик корову доит, спрашиваю: «А где мне найти епископа?» Он говорит: «Сейчас, секундочку». И выходит уже в католическом епископском облачении. «Это вот я, здравствуйте!» Я так смутился…
— А интерес к Востоку, к арабской культуре – откуда? Вы слушали лекции на факультете МГУ Институт стран Азии и Африки – почему?
— Да, в 1990-м году я пошел на курсы «Практическое востоковедение» в Институт стран Азии и Африки. Почему? А у человека прямая линия судьбы разве?
Я часто ездил в Тутаев.
Очень любил храм (не на том берегу, а на нашем), где отец Николай служил. Там я однажды зашел в книжный магазинчик и купил томик (помните, академические издания в советское время были), Аль-Маари — слепого сирийского поэта, девятого века. Там были прекрасные переводы Арсения Тарковского.
Аль-Маари – один из самых великих поэтов в истории человечества, его труд «Послание о царстве прощения», как известно и доказано, вдохновлял Данте. 
Данте владел арабским языком и читал эту работу, и его структура «Божественной комедии» во многом восходит к Аль-Маари. Стихи поражали, и переводы Тарковского были прекрасными.
Проучился в ИСАА я примерно около года, но потом наступил 91-й год, хаос, развал. Это в СССР у нас было много времени на то, чтобы заниматься собой, но в 91-м году пришли другие законы, жесткие, жестокие.
В журналистику я пришел не через комсомольскую организацию журфака МГУ с рекомендацией райкома ВЛКСМ, а все-таки из андеграунда культурного и религиозного. Поэтому я теперь могу быть или не быть антисоветчиком с чистой совестью, в отличие от многих бывших партийных и комсомольских работников.
Максим Шевченко: Не менял свою жизнь от работы к работе
— Мы подходим к самому важному для нашего разговора периоду — НГ-религий. Что было такого в Вашем подходе, что позволило сделать тему религии столь обсуждаемой? Появление НГР- это революционное событие — почему?
— Мне кажется, что не революционным. Мне никогда не было интересно говорить о религии как о культурном феномене. Об этом прекрасно говорили такие люди, как, например, Сергей Сергеевич Аверинцев.
В политической газете надо писать о религии как о политике. Писать как о том, что это самое важное, с чем мы должны работать после крушения Советского Союза, когда мы уничтожили свою страну прекрасную, сложную, после всех тех ошибок, которые мы наделали.
Мы должны были искать новые смыслы.
Люди, которые обладали чувством собственного достоинства, на моих глазах превращались непонятно во что. В 90-м году я встретил майора, который мне преподавал на военной кафедре. Он меня еще строил, а в 1992-м в кожаной куртке он с другими бандитами бил старика около метро Сокол. Майор — офицер советской армии -стал уличным бандитом, он бил этого старика ногами из-за того, что старик стал торговать без разрешения этой уличной банды. И таких деградировавших было очень много. Люди теряли свое имя, свой облик, свое достоинство человеческое, люди растерялись, люди совершали страшные, чудовищные метафизические преступления.
— Как вы пришли в «Независимую газету»?
— Благодаря Олегу Давыдову, который тогда возглавлял в «Независимой » отдел «Культура», я попал в «Независимую газету» и благодаря ему во многом состоялись тоже НГ-религии.
Пришел я в «Независимую» случайно.
Я шел по Мясницкой и мой товарищ сказал, что «Независимой газете» требуются авторы, мол, у них там кризис. Там как раз какая-то очередная группа повстанцев была против Третьякова, они ушли. Я зашел — там тогда был свободный вход — Олег Давыдов сказал: «Да, напишите, приносите». Я через два дня написал статью.
Для меня было большой честью, когда они напечатали эту статью. Это была не журналистика, а культурологический текст про несколько типов революции: социалистическую, национал-социалистическую, постмодернистскую, лимоновскую.
Тексты, люди, эпохи
— О чем вы писали в Независимой, помните первые тексты?
«Русский лес под Реймсом» — про русское военное кладбище Мурмелон-ле-Гран. Там я познакомился с удивительным человеком — отцом Георгием Дроботом — очень известный священник, он был в русской церкви, подчинявшейся Константинопольскому патриархату, он создал целую иконописную школу во Франции.
В 1941-м он молодым юношей попал в Германию году как ост-арбайтер, поступил по гранту в рамках программы германизации министерства Альфреда Розенберга для украинцев и русских в Берлинский университет на филологический факультет, поступил дьяконом в Казачий корпус Шкуро, чудом избежал выдачи в Лиенце[1]. Бежал во Францию, поступил в институт святого Сергия, учился у Карташева, Мейендорфа и Флоровского. Несколько дней отец Георгий мне рассказывал про русскую Германию времен войны, говорил о коллаборационистах, о восточных рабочих, о том, что Берлин во многом был славянским городом, потому что много было рабочих с востока: украинцев, русских, сербов.
На том кладбище был монастырь в запустении, приезжавшая из России новая буржуазия советская знала Сент-Женевьев-де-Буа с могилой Бунина, а про Мурмелон никто ничего не знал, хотя маршал Малиновский там воевал в 1916-ом, а 1600 русских солдат нашли там последний приют на солдатском кладбище. Были страшные бои в этих местах – под Реймсом. Спасибо Французской республике прекрасной, которая ухаживает за могилами всех, кто пал за свободу Франции. И это кладбище (в отличие от многих других кладбищ Первой мировой войны на территории СССР, которые просто исчезли), не находилось в запустении — аккуратненькие могилки, над которыми развевались два флага, русский и французский, церковь, спроектированная Бенуа. Абсолютно пустынные места — до ближайшей деревни французской километров 10-15. И поля, в которых витают души миллионов погибших там когда-то в 16-м, 15-м году солдат, в 17-м.
Был там такой человек, Дмитрий Владимирович Варенов, ему было 96 лет, но дух у него был как у молодого юноши. Он рассказывал мне, как он бежал в Финляндию в восемнадцатом году из Петрограда. Очень многое я узнал тогда про русское зарубежье. Настоящее, не Брайтон, не Бруклин, не «Русское Слово» времен Иловайской-Альберти, а про настоящее русское, украинское зарубежье, которого ветры 20-го века — не поиск теплого места, где бы устроиться — а страшные ветры 20-го века лишили родины. У этих людей была такая сила, и у отца Георгия, и у Дмитрия Владимировича Варенова. У них была огромная сила. Но я их понимал. Они для меня были своими. Какая-нибудь брайтонская эмиграция для меня чужая, была, есть и будет всегда. А это свои люди. И украинцы, и русские, и даже греко-католики украинские, с которыми я тоже встречался, все равно свои, потому что у них есть целостное восприятие родины. Они ощущают себя живущими на чужбине, как будто у них перерезано кровоснабжение с их Украиной. Они не искали других стран на земле. Это меня очень многому научило.
Начались «НГ-Религии»…
— Итак. «НГ-Религии» — газета о религии, которую читали с огромным интересом, на страницах которой развертывалась даже не полемика, а настоящее противостояние, широкие дискуссии, и, как нам рассказывают Ваши коллеги, газету раскупали в считанные часы, поджидая новый тираж у киосков. Как появилась газета, что стало основной идеей, как писали?
— Мы с Олегом Давыдовым переговорили: «Давай, — говорит, — сделаем приложение про религию» (тогда начались приложения в «Независимой»). Я написал заявку Третьякову, он сказал: «Это интересно. Религиозно-политическое – это оригинально».
В сентябре 96-го года я поехал в Афганистан (меня и Володю Павленко покойного туда командировал Третьяков), там как раз талибы взяли Кабул. Начал ездить в Чечню, как раз война заканчивалась чеченская. Делал интервью — с Басаевым, Яндарбиевым. Искал священника — отца Анатолия, пропавшего осенью 96-го года, убитого. Я нашел его могилу под Старым Ачхоем.
В моей первой редакторской передовице я написал, что исследования двадцатого века, русской судьбы и русского бунта – это важнейшее, что мы должны делать в нашей жизни. Потому что русский бунт это не бунт против обстоятельств жизни, а бунт против жизни как таковой.
Много видел ужасов, страданий, безумной жестокости человеческой. Теоретически я это знал, сталкивался со всякими бандитами в 90-е годы, но систематическая жестокость и изуверства — я впервые увидел это своими глазами в Югославии.
Горячие точки
Всякая война жестока. Но этнические чистки, истребление населения по этническому признаку… Я об этом читал, а в Югославии я это увидел. Столь любимые нами всеми сербы… Потом я видел, как албанцы пытались дать им обратку после прихода KFOR. Но албанцы по сравнению с сербами были как боксеры-любители, уличные драчуны, по сравнению с профессиональными боксерами. У сербов был уже опыт шести лет непрерывной войны в Боснии, Хорватии. А албанцев с 89-го года в армию не брали. Важно сказать еще здесь, что резня началась именно после того, как начались бомбардировки НАТО.
Читайте также: Максим Шевченко Пейзаж после бомбежки
Я помню, въехал в Косово в начале марта. До горизонта стояли столбы дыма: горели албанские дома, их были десятки, сотни. Помню здоровенного спецназовца -серба, перетянутого лентами с двумя автоматами, они ходили так, поджигали дома. Глаза закрываешь и видишь прямо как сейчас: мертвые собаки, два безумных старика албанских — старик и старуха. Глаза у них были как будто белые, пустые. Их остановили сербские полицейские, здоровенные, красивые, сильные парни, олицетворение жестокости этнической войны.
Потом я находил братские могилы расстрелянных людей, которые еще были заминированы. Помню фотографию: нашел ров, там расстреляли караван с албанскими беженцами. Собаки его разрыли. Помню, человеческая рука, объеденная до кости, а на ней часы дорогие висят. Впопыхах расстреливали, даже не ограбили. Фотографировал на берегу ручья человеческие головы отрубленные. В общем, там безумные были вещи. Пустые деревни албанские, некоторые еще были минированные. В нескольких домах лежит труп хозяина как бы лицом к телевизору. Телевизору в экран выстрелено, и труп убитый, наполовину сожженный. Таких я видел три или четыре дома в разных деревнях. Потом я понял, что они заходили, если у тебя была спутниковая тарелка, и ты смотрел иностранное ТВ. Убивали хозяина, плескали керосин, сжигали дома.
На Балканах было это безумие: каждый сильный там убивал слабого. Если бы у албанцев была такая же сила, они точно также могли действовать по отношению к сербам. Хорваты тоже были очень жестокие. Самые, на мой взгляд, смиренные и несчастные были боснийцы, боснийские мусульмане, потому что это самый миролюбивый, торговый народ. У них шансов не было ни малейших, если бы к ним на помощь не пришли. А хорваты с сербами это такие лютые звери: сильные и жестокие народы, которые имели в прошлом опыт этническо-гражданской войны. Очень воинственные, храбрые люди, и между ними непримиримая ненависть. Я был в Мостаре потом, там хорваты убивали: поставили, на западном берегу часовню, на которой написали, я своими глазами видел, «Здесь кончается Европа». Типа православные и мусульмане должны жить на восточном берегу этой реки, через которую мост.
Мост, построенный великим турецким архитектором Хайретдином– одно из чудес света, хорваты взорвали. Там ущелье глубиной метров двадцать, глубина быстротекущей воды метров семь-восемь. Быстро течет река и он без опор (!) через это ущелье длиной метров двадцать, а может и тридцать, построил мост. Хорватский спецназ взорвал этот мост в 94-м году, когда шли бои за Мостар. Много было жестокости и свирепости.
Был Афганистан, я побывал у талибов, что позволило мне утверждать, что не надо доверять СМИ и медиа. Пуштуны — один из самых прекрасных народов, который я видел в своей жизни. Народ-воины, храбрый народ. И талибы, конечно, это никакое не исламистское движение, это пуштунское движение, цели которого объединение и освобождение Афганистана. Очень много в руководстве Талибан было наших бывших фронтовых товарищей из фракции Хальк, которые в основном говорили по-русски. Танкисты, летчики, офицеры, все наши, все русскоговорящие. Вхожу в Министерство внутренних дел к одному мулле, который заведовал внутренними делами, он мне говорит: «О, шурави! Здравствуй, товарищ! Как там дела? Как Наташа Королева?» Потому что Наташа Королева в 89-м году или в 90-м приезжала в Афганистан, давала концерт, и очень запомнилась афганцам.
Афганистан – страна, которую просто нельзя забыть. Закрываешь глаза – четыре цвета: охра, черный, белый и лазурь, и еще огонь, если там идет какая-то война и что-то горит.
Вот так мы делали НГ-религии.
Вдруг стало ясно, что религия играет роль абсолютно иного мировоззрения, альтернативного, которое не понимают и не могут контролировать, не разбираются в этом.
Во всем ищите смысл!
— Как Вы показали значимость религиозного фактора во всех этих событиях?
— Когда мы в событиях и делах ищем отсвета Божественного замысла и промысла, тогда мы открываем совершенно другой взгляд на историю и на культуру этого мира.
Есть два типа описания. Первое – это такое разоблачение попов, какие они все гомосексуалисты, воры, торгуют табаком.
Другой тип это, наоборот, что все что ни есть -святое.
Наверное, первое, что я стал анализировать — документы разных организаций как политические документы. Я стал искать. Вот, говорю, здесь есть проектное направление. Да, религиозные организации не так охотно, как политические партии, говорят о своих целях и задачах земных, но все поддается анализу. Я стал это делать.
— Как освещали конфликтные ситуации?
Я никогда не осуждал никого, никогда не пытался никого разоблачать. И всегда мне хотелось показать, что церковь и религия — это не гробы накрашенные, показать человеческое содержание, серьезное. Поэтому, допустим, я защитил кочетковцев в том историческом конфликте[3]. Они — либеральная интеллигенция — меня многим раздражали. Просто мне казалось, что решать какие-то вещи с помощью публичных доносов не могут себе позволить православные люди. Когда у них отобрали Сретенский монастырь, потом отобрали храм на Сретенских воротах и продолжали душить — для меня это была просто борьба за недвижимость, которая прикрывалась неким идеологическим конфликтом. Я видел не меньшее сектантство и в более ортодоксальных, якобы патриотических, православных сообществах.
Я с Бычковым вел войну, потому что мне так было мерзко, что он так мерзко писал о митрополите Кирилле. Мне казалось, что митрополит Кирилл является человеком исключительно значимым для истории русской церкви. Я впервые прочитал его выступление в сборнике, посвященном тысячелетию крещения Руси. И тогда уже это произвело впечатление, это был другой язык, другой разговор о Православии и о церкви, такой современный язык, человеческий.
Так я и делал НГ-религии. Поэтому газету обвиняли в излишней политизации, зачем, мол, политизировали религию.
Религия принадлежит, не жрецам, а людям, каждому человеку. Церковь без народа Божьего – это просто дрова, которые покрашены краской. А если народ Божий это овцы, которые просто пасомы пастырями, то это католицизм в самом худшем его выражении, тридентском, которое является просто ересью и антихристовым исповеданием. При этом я могу сказать, что католики это прекрасные люди, верующие христиане, священники, люди верующие.
— Что для вас было самым сложным в работе?
Как написать о религии так, чтобы верующих людей не оскорблять.
Как писать о католицизме? Мы же все помним монолог Мышкина? «Уж лучше бы ты стал атеистом, чем католиком»[4]. Но я так не могу, я ж обижу многих людей: литовцев, поляков, искренне верующих людей. А ведь о религии говорят прагматики, циники, сумасшедшие и так далее. Мне хотелось создать новый способ разговора, анализа. Если мы это делать не будем, то просто мы не будем понимать, о чем идет речь.
Занимался я знаменитым anaxios[6] в Санкт-Петербургской духовной академии. Для меня тогда игнорирование епископом мнения верующих, студентов в храме при рукоположении старосты, которого студенты (прихожане) считали стукачом и недостойным сана священника, стало внутренним рубежом. Я заступился за студентов, за соборные начала Церкви. Собственно, на анаксиосе завершились НГ-религии под моим руководством. Это достигло такого уровня конфликтности, что меня решили каким-то образом убирать из НГ-религии.
Ушел Третьяков, пришла Кошкарева, и мне на одной из планерок сказала, чтобы я написал статью о том, что Кондрусевич будет новым Папой римским.
Маразм достигал уже невероятного уровня. Я понял, что мне это не нужно совершенно, что мне в жизни есть чем заняться, что тут я все, что мог, сделал в газете. Хотя меня отговаривали. И из патриархии некоторые люди, ко мне очень хорошо относящиеся, влиятельные, говорили: «Не уходи, это неправильно, сейчас как раз вот начнется такой карьерный расцвет невероятный». Но для меня это было уже все. Дальше уже мне не было в этом развития.
— На протяжении последних двадцати лет, опыт НГ-религии никем повторен не был. Произошло падение интереса к теме?
— Оно не произошло. Мне кажется, появились десятки очень интересных, содержательных попыток. Был интересный проект Морозова -«Метафразис».
Изменилась епархиальная пресса и пресса, так называемая конфессиональная в лучшую сторону. И я считаю, что это тоже наша заслуга, потому что я много ездил, выступал, встречался с журналистами, говорил им, что надо говорить просто человеческим языком.
Вы спрашиваете: «Что такое религиозная газета?» Вот ты пиши там о политике Америки, будь при этом верующим, и у тебя будет религиозная газета. А Вы полагаете, что религиозная газета это некое такое отражение специфического психологического восприятия мира, надо писать этим слащавым сусальным языком? Обо всем можно писать, будучи верующим, давая религиозный анализ, просто анализируя экономику, политику. Вот что я, собственно, в НГ-религии делал.
— А есть перспективы и религиоведческой журналистики?
— Я не верю, что религиовед может быть хорошим религиозным журналистом. Он может быть хорошим ученым, анализирующим проблематику. Хотя бы признавайте, что мы все умрем. Ведь основные просто светские журналисты пишут так, будто они, как куклы, будут жить вечно. Как у Стивена Кинга в его великолепном, великом романе «Темная башня» — там есть такой образ: Ролан — главный герой — попадает в иное измерение к одному из столпов, на которых луч, держащий нашу вселенную, а вокруг бродят обезумевшие роботы, которые должны были это охранять, но они уже давно сошли с ума и предназначение свое утратили.
А они бродят и как бы живут. Вот так же и вот это светское общество. Они тоже бродят, живут, как эти роботы Стивена Кинга, эти зверушки непонятные. .
— Сложилась ли сегодня православная журналистика?
— Вообще православная журналистика возникла и сложилась в конце XIX века. Православная журналистика занимается вопросами православного мироощущения, православного миросозерцания, развивая в публичном пространстве те взгляды, которые основаны на православном миросозерцании. Статьи А. Хомякова, И. Аксакова, «В тени монастырских стен» В. Розанова, «Дневник писателя» Ф. Достоевского, С. Нилус, Д. Мережковский, ранние работы — еще до революции — Сергия Страгородского, само «Религиозно-философское общество» – это были прекрасные образцы теологической журналистики.
Сегодня православная журналистика возродилась как область журналистики. Возникло несколько сильных центров публичной православной мысли, как консервативной, так и либеральной – и последователи Меня – Свято-Филаретовская школа, и консервативные – то, что происходит от Сретенского монастыря от Виталия Аверьянова: Православие.ру, Русская линия. Восходящий к Джорданвиллю «Русский паломник», труды Свято-Сергиевского института, о. Борис Бобринский, Оливье Клеман и франко-русское православие. То, что делали Сергей Чапнин с Морозовым в Метафразисе, а потом в Церковном вестнике – это все православная журналистика. Не могу не вспомнить гонимого сегодня ярчайшего человека и журналиста Константина Душенова, несмотря на несогласие со многими его мыслями, — это еще одна линия, происходящая от митр. Иоанна Ладожского и Санкт-Петербургского. Это все православная журналистика. Это интерпретация события с православной точки зрения, как кажется авторам.
Авторы постулируют: «Мы православные».
Такого разнообразия православной журналистики нет нигде – ни в Сербии, ни в Греции, ни в Америке.
Труды Патриарха Кирилла, о. Бориса Бобринского, прот. Александра Шмемана, митрополита Антония Сурожского, С.С. Аверинцева – это религиозно-богословская журналистика. В эмиграции церковно-богословская журналистика была на очень высоком уровне – журналисты полемизировали друг с другом, искали ответы, ставили проблемы.
— Что такое христианская журналистика?
Журналистика разнообразна. Журналистика – это не нечто, что стоит над схваткой, она должна быть политической позицией, должна отражать политические взгляды – левые, правые — любые. В православную журналистику сегодня пришло много талантливых людей, много интеллектуальных. Что такое христианская журналистика? Она пишет только о жизни христианства или это то, что пишут о политике, экономике христиане? Если православные издания перестанут заниматься публицистикой, а станут заниматься анализом информационного потока, то только выиграют от этого. Если создастся группа анализа мира в ежедневном формате – это и будет православная журналистика актуальная и современная.
— Если бы вы сегодня создавали православное издание, о чем бы вы писали?
— Я бы освещал международную политику, внутреннюю политику, экономику, социальную жизнь, жизнь страны, скандал вокруг Лужкова, жизнь Президента, премьера, я бы постулировал мировоззрение, за которое я готов умереть.
Я старался бы постулировать то мировоззрение, которое для меня важно. Я бы писал то, что интересно читать не моим братьям по общине, по беседе, а чтобы это было массовое издание, которое интересно читать, чтобы люди воспринимали оценки, нюансы, акценты, как сам их вижу.
— Это очень сложный и непредсказуемый формат…
— Все хотят заниматься спокойными темами, благоприятными для сознания, для внутреннего мира. К сожалению, но так оно было всегда, церковь для человека становится способом некой сублимации общественной жизни.
Религия должна быть не способом спрятаться от мира. Религия — это вызов миру. Свеча зажженная не ставится под стол, она ставится на стол, чтобы светить всем. Многие приходят в религию, религиозную журналистику, в журналистику вообще, чтобы создать мир сублимированной веры, сублимированных человеческих отношений. Среди многих верующих господствует представление, что вот мы в Церкви, а за пределами границы – зло, грех, Вавилон, которые надо ненавидеть, презирать и игнорировать. Это глубокое заблуждение. Если свеча ставится под стол – в ней нет смысла, если соль теряет силу, зачем нужна эта соль? Это очень важно. Если вы верите в то, что ваша религия, то, что является светом вашей души – это истина, ради которой стоит умереть – то смотрите смело смотрите в глаза миру и преображайте этот мир, атакуйте! Позиция верующего – это всегда позиция священной войны. Нечего прятаться за то, что у мусульман есть джихад, а все остальные – лапочки такие. Верующий должен занимать наступательную позицию. Религиозная журналистика должна противостоять обществу потребления. Современный сатанизм – это общество потребления, превращающий человека в матрицу эмоций и психических состояний. Надо открыто выступать против ростовщичества, против ростовщического процента, который прямо запрещен в Библии. Когда православных журналист пишет об экономике, он об этом должен писать, о том, что греховно делать деньги не на труде, а на продаваемом воздухе, что это сатанизм.
Есть несколько очень важных принципов, которых надо придерживаться в публичной жизни – с кем нельзя вместе есть, что нельзя вместе пить, с кем нельзя вести бизнес – их никто не отменял. Но православные живут так, как будто этих правил нет. С одной стороны все ходят как начетчики, а с другой стороны, «надо понимать все в духе времени». Так и до браков между мужчинами дойти. Здесь должна быть борьба, постулирование своего взгляда – вот это и есть религиозная журналистика.
— Существуют ли в СМИ антицерковные кампании, провокации, мифы?
— Война против Церкви, конечно, ведется, но в информационном обществе информационные войны –повседневная реальность. Но я не понимаю, почему светские СМИ должны писать о Церкви хорошо? Не пытайтесь их перевоспитать, ведите войну не через прокуратуру, не через связи, не через марши хоругвеносцев. Создавайте медийные ресурсы. Какие массовые газеты сегодня принадлежат Церкви? Где Russian Christian Science Monitor, где Osservatore Moscovo? Что выгоднее — сражаться инструментами публичной борьбы или ходить в образе гонимого и преследуемого?
— Ваш совет тем, кто сегодня пишет о религии?
Уходите от шаблонов.
_____________________________________________________________________________
Избранные тексты и передачи:
- Религиозная журналистика: типы, принципы и проблемы институционализации
- Пейзаж после бомбежки
- Благодатный огонь
- Бессмысленный и беспощадный— 1 передовица НГ-Религий
- Русский лес под Реймсом
- Найдена могила священника Чистоусова
- Война в Македонии еще не окончена
- Молитва на баррикадах
Выпуск передачи «Судите сами» памяти святейшего Патриарха Алексия
Выпуск передачи «Судите сами», посвященный восстановлению единства Русской Православной Церкви
Тексты всех интервью серии будут постоянно доступны на pravmir.ru/smi
[1] Выдача российских казаков-коллаборационистов, членов Казачьего Стана и 15-го кавалерийского казачьего корпуса СС в мае 1945 с территории Австрии, занятой британскими оккупационными войсками, Советскому Союзу. Казачьи генералы были признаны советским судом военными преступниками и казнены, остальные вместе с семьями были приговорены к различным срокам заключения. В 1955 году, по указу Президиума Верховного совета «Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупационными властями в период Великой Отечественной войны» от 17 сентября, казаки были амнистированы
[2] Герника — исторический центр баскской нации. 26 апреля 1937 года была подвергнут разрушительной бомбардировке немецким «Легионом Кондор» в ходе гражданской войны в Испании. Бомбардировке посвящены картина Пикассо «Герника» и скульптура Рене Ише.
[3] В 1991 года собор Сретения Владимирской иконы Божией Матери был передан Русской Православной Церкви, приходу братства «Сретение» во главе со священником Георгием Кочетковым. В 1993 году братство было переведено в соседний храм Успения в Печатниках (на Сретенских воротах); а в Сретенском же монастыре открыто подворье Псково-Печерского монастыря.
[4] «- Как так это католичество вера нехристианская? — повернулся на стуле Иван Петрович; — а какая же?
— Нехристианская вера, во-первых! — в чрезвычайном волнении и не в меру резко заговорил опять князь: — это во-первых, а во-вторых, католичество римское даже хуже самого атеизма, таково мое мнение. Да! таково мое мнение! Атеизм только проповедует нуль, а католицизм идет дальше: он искаженного Христа проповедует, им же оболганного и поруганного, Христа противоположного! Он антихриста проповедует, клянусь вам, уверяю вас! Это мое личное и давнишнее убеждение, и оно меня самого измучило… Римский католицизм верует, что без всемирной государственной власти церковь не устоит на земле, и кричит: Non possumus! По-моему, римский католицизм даже и не вера, а решительно продолжение Западной Римской империи, и в нем все подчинено этой мысли, начиная с веры. Папа захватил землю, земной престол и взял меч; с тех пор все так и идет, только к мечу прибавили ложь, пронырство, обман, фанатизм, суеверие, злодейство, играли самыми святыми, правдивыми, простодушными, пламенными чувствами народа, все, все променяли за деньги, за низкую земную власть. И это не учение антихристово?! Как же было не выйти от них атеизму? Атеизм от них вышел, из самого римского католичества! Атеизм, прежде всего, с них самих начался: могли ли они веровать себе сами? Он укрепился из отвращения к ним; он порождение их лжи и бессилия духовного! Атеизм! у нас не веруют еще только сословия исключительные, как великолепно выразился намедни Евгений Павлович, корень потерявшие; а там уже страшные массы самого народа начинают не веровать, — прежде от тьмы и от лжи, а теперь уже из фанатизма, из ненависти к церкви и ко христианству!»
Ф.М. Достоевский. Идиот.
[5] «Читали Апостол из послания к Солунянам, зачало 273, в котором сказано: непрестанно молитеся. Сие изречение особенно вперилось в ум мой, и начал я думать, как же можно беспрестанно молиться, когда необходимо нужно каждому человеку и в других делах упражняться для поддерживания своей жизни?» Откровенные рассказ странника духовному своему отцу.
[6] Конфликт в Санкт-Петербургской семинарии в 2000 году. Студенты были против рукоположения во священный сан однокурсника, пребывавшего с ними в конфликте, и не примирившимся перед хиротонией. Во время совершения Таинства рукоположения в тот момент, когда хор поет «Аксиос» (Достоин!), студенты провозгласили «Анаксиос» (Недостоин!»). Конфликт получил широкую огласку в СМИ.