1940 год. В ночь на 28 октября 1940 года посол Италии в Греции передал премьер-министру Иоаннису Метаксасе телеграмму Муссолини, в которой Греции предлагалось сдаться полностью, без каких-либо условий Италии. Греческий премьер-министр ответил только: «Нет!» (по-гречески «охи»). Утром вооружённые силы Италии начали оккупацию греческих территорий. Греция вступила во Вторую мировую войну. День Охи (греч. Επέτειος του «’Οχι» — годовщина «Нет») — государственный праздник в Греции и на Кипре.
Быстрый и (вследствие этого) небрежный перевод из книги » Греческие острова» Лоуренса Даррелла, сделанный в честь греческого праздника ОХИ.
Семья Дарреллов, о которой многие русские читатели хорошо знают по книге Джеральда Даррела «Моя семья и звери», к началу второй мировой войны покинула остров Корфу. В знаменитом Белом доме осталась жить семья старшего брата, известного писателя Лоуренса Даррелла. В 1941 году, за несколько дней до оккупации Корфу немецкими войсками, британцы, проживающие на острове, бежали в Египет. Во многих своих рассказах Даррелл-старший возвращается к этому мрачному путешествию сначала на Крит, потом в Каир. Из всех лодок, покинувших в тот день Корфу, уцелела лишь одна.
…Немцы почти достигли Каламаты, когда появилось консульское судно и предложило нам свободный проход до Крита, а затем в Египет. Мы отчалили ночью и шли каменистым рукавом Мани, пока не достигли конца пути, как раз к тому времени, когда поднялось солнце. К нашей необычайной удаче, в течение всего путешествия море оставалось шелковым и апрельским, а ночи — беззвездными и безлунными. Лодка была переполнены беженцами, такими же, как мы, большей частью британцами, и представляла из себя старую утлую посудину. Но настоящая опасность заключалась в том, что ее прохудившийся двигатель выдавал в небо веер брызг.
Так мы достигли Кейп МАТАПАН, откуда, переждав день, должны были добираться до Цистеры. Бедная гавань, едва ли и гавань на самом деле, но божественное спокойствие моря позволило нам благополучно причалить к ней. Вся деревня вышла посмотреть, как мы привязываем лодку. Они были сдержаны и горды, как настоящие Маниоты — самые гордые из греков- ибо их полуостров никогда не был захвачен ни одной иностранной нацией, но были голодны на новости. Они были отрезаны от большого мира горами, и не имели никаких контактов с тех пор, как умерло их единственное маленькое радио. Мы едва ли были в лучшем положении, но честно поделились тем, что узнали на Каламате, которую только что покинули.
Нам нужно было дождаться темноты, прежде чем продолжать путешествие, и я запомнил тепло и покой, в котором мы провели следующий день. Мы разбирали наши пожитки, прибирали в лодке, пересчитывали запасы провизии и так далее, а потом плавали, мылись и загорали на теплой гальке. Весь мир, казалось, замедлил ход — на целый поворот залитого солнцем глобуса. Ни следа самолета, ничего с моря. Мирный, полный красоты день имел привкус мечты.
К вечеру наши хозяева предложили нам пир,- прежде чем наступит темнота и мы покинем остров. Два последних в деревне барана были зарезаны, столы накрыли посреди главной улицы, как на свадьбу. Мы сидели в позднем теплом сверкающим солнечном свете и поднимали тосты, полные любви и тепла, потому что мы не ожидали, что когда-нибудь снова увидим друг друга. Это был типичный греческий пир во всей его простоте и формальности. Мальчики-подростки сидели вместе с мужчинами. Несколько выражений надежды и бодрости были высказаны отдельными людьми, но не было никаких заготовленных речей. И все-таки сердца наши были полны. Откуда пришла эта веселая теплота, эта простая уверенность, эта полнота жизни? Почему мы были счастливы тихим разговором и смехом?
Причиной этому было одно сказанное слово, маленькое слово, которое ждала и ждала вся Европа в тщетной надежде. Это было слово «НЕТ» — ОХИ, и Греция произнесла это слово за нас и от всех нас, в то время, как так называемые великие силы крючились, морщились и пытались оттянуть время перед лицом Гитлеровского злодейства. С этим словом Греция нашла свою душу, а Европа — пример. Маленькая, почти безоружная нация, постоянно разделенная внутри себя, снова решила отразить персидские орды, как она это делала в прошлом.
Я думаю, что мы все испытывали тайное облегчение, когда это слово было произнесено, потому что оно принесло нам ясное понимание, что теперь, как долго бы ни продолжалась война, как бы многим из нас придется не вернуться с нее, война будет побеждена. Предопределение одержанной победы и возвращения мира, -вот что делало нас счастливыми.
Упали сумерки, и нам пора было отчаливать. Нас проводили в том же состоянии счастливой уверенности, которую жители деревни показывали нам весь день. Солнце скрылось за краем горизонта, и мир тонул сквозь вуаль фиолетовых сумерек в спасительный покров темноты.
— Смотрите!- вдруг закричал кто-то. Один из членов команды с перепуганным лицом тыкал рукой в небо над нами, и мы вытянули шеи, чтобы увидеть полет эскадры Stukas с заостренными клювами, двигающуюся прямо на нас. Шкипер мгновенно повернул лодку под высокий утес, чтобы не стать легкой целью для бомбардировщика. Мы почти предались в панике, когда вдруг вся лодка покатилась от смеха,-то, что мы со страху приняли за эскадру немецких самолетов, оказалось, при ближайшем рассмотрении, клином диких уток, которые, как и мы, направлялись в Египет.
Темнота накрыла нас, похолодало, и мы снова легли на курс, слегка пристыженные паникой. К восходу мы достигли Цистеры.
