Педагогическое эссе
«Мама упорно меня не понимает», — пишет в своем дневнике моя 18-летняя дочь. Я не читаю её дневник, когда она уходит. Увидела случайно, через наползающую на строчки руку. Целую в макушку и губами чувствую внутреннее нетерпение – я тоже, мол, тебя люблю, иди, мне некогда.
Картина ElizeDarcy
Вспоминаю себя. Вернее даже так – вижу в этой торопливости и нахмуренности себя. Мама упорно меня не понимает. И поймет ли – не знаю. Я была в этом уверена довольно долго. И хотя я не заставляю детей есть через силу, учиться там, где им не хочется, не кричу девочкам «смотри, не принеси мне в подоле» и не отправляю на аборт, мотивируя это заботой о ней же, дурочке. Нет, я ведь стараюсь быть другой. А результат – тот же. Оказывается, я ее упорно не понимаю. Так считает моя дочь.
Прежде чем понять, кто кого не понимает, совершим исторический экскурс, совсем недолгий. Еще лет 50-30 назад в большинстве семей был принят, так называемый, авторитарный стиль воспитания: «Как я сказал, так и будет», «Мама лучше знает», «Я же тебе говорила!» и т.д. Причем, далеко не всегда все ограничивалось словесным подавлением. Бить (шлепнуть, врезать, выпороть) детей не считалось чем-то зазорным. А более ста лет это считалось даже правильным. И несмотря на то, что первые гуманисты (Так Эразм Роттердамский писал: «Не подавлять, не наказывать. Наказание всегда ломает, меняет иногда неузнаваемо. Как можно раньше приобщать ребенка к науке») еще в 16 веке утверждали, что дети – тоже люди, все-таки мнение о том, что дети – просто недоделанные взрослые, бытовало повсеместно.
И доделывали их, обычно, не очень напрягаясь. Так, например, еще в 19 веке даже в барских семьях еженедельная порка была чем-то вроде необходимых банных процедур. Например, «наше все» Пушкин порол своих детей: «Его сестра О.С. Павлищева сообщала в письме: «Александр порет своего мальчишку, которому всего два года; Машу он тоже бьет, впрочем, он нежный отец». Пороли детей и Жуковский, и Вяземский. «Пороли преимущественно маленьких детей, — пишет в книге «Отроку благочестие блюсти» Вера Бокова», — причем, как за проявление «злонравия» — проказы, упрямство, ослушание, дурные манеры и пр., так и для прояснения ума, для вразумления в науках. В 18 веке встречались семьи, которые по субботам пороли всех детей в семье (провинившихся – за проказы, а невинных для профилактики)… Жалели детей в таких случаях только любящие няньки». Ужасаться нечему. Так «было принято».
Постепенно телесные наказания ушли в прошлое, однако строгость и авторитарность родителей была нормой еще совсем недавно. Это можно увидеть в советских фильмах, причем, не таких уж старых.
Однако в последние пару-тройку десятилетий во многих семьях авторитарная модель воспитания сменилась на партнерскую. Для нее характерны доверительность, разрешение ребенку иметь свое мнение, выбирать и принимать какие-то, соответствующие возрасту и возможностям, решения. И умение слышать и понимать друг друга. Взрослые стараются изо всех сил. Однако «ты меня не понимаешь» никуда не делось.
«Ты не понимаешь, что я уже взрослая и могу решать. И вообще, я хочу замуж и буду жить за городом в своем доме. Когда мы его построим, а мы его построим за месяц-два». Покрутить у виска – обидится. Заорать «сначала закончи вуз, потом поговорим» — замолчит, оборвет все те ниточки любви и тепла, которые связывают нас до сих пор. Сделать вид, что не слышишь? Ага, попробуйте.
Мягко пытаешься объяснять, что дома не строятся быстро, и что жить в деревне городской девочке – не так уж весело, что замуж можно и не торопиться, потому что это только в 18 кажется, что замужем начнется новая жизнь, а она – все та же, твоя, никуда ты ее не денешь – выйдешь ли замуж или так останешься.
И я могу с полным правом сказать – «нет, милая, это ты меня не понимаешь». Но не говорю. Потому что это понимание – не заслуга, а просто накопленный опыт. Ты понимаешь, потому что уже прошел какой-то свой путь, сделал свой выбор и представляешь, какие трудности ждут твоего ребенка. Но точно также ты понимаешь и то, что чувствует она – твоя дочь. И тут уже обидно мне: да понимаю я, понимаю!
Но, в общем-то, справедливость в ее словах есть – разрешили быть самостоятельной, так уж разрешайте до конца. Дали говорить, что думает, так слушайте. Научили самой выбирать и решать, считайтесь.
И страх за ребенка – за свою кровиночку, малышку, ласточку, деточку – борется с принципом «не задави, не сломай, не оттолкни» и жалостью к первым попыткам «быть взрослой». Таким нелепым и неловким.
Но если не разрешить быть взрослым сейчас, то когда? Если не отпустить сегодня – то когда? Куда стелить соломку? Как уберечь от боли и ошибок? Ведь со всем своим опытом и понимаем знаешь, что будет больно. И даже понимаешь – почему. И получается, что не запрещая, ты толкаешь ребенка навстречу всем этим трудностям – мол, взрослая, сама и разбирайся.
Но для ребенка – трудности и падения – возможность повзрослеть. И здесь от родителей зависит – повзрослеет он или сломается, пойдет дальше или останется слюнявым сюсюкающим трехлеткой в свои 20-30-40 и т.д.
Поэтому мое решение – отпускать. Бояться и отпускать. Но не с обидой «ах, так, ну ты сам решил, сам и виноват», ибо это и есть детское, незрелое. А с родительской любовью: «Я здесь, я рядом. И если ты упадешь, я просто дам тебе руку. Если, конечно, она будет тебе нужна».