Гений японской анимации Хаяо Миядзаки в шутку бранил другого гения, своего друга и коллегу Исао Такахату, который почти пятнадцать лет никак не мог доделать свой шедевр «Сказание о принцессе Кагуя». «Он делает все, чтобы не успеть закончить фильм!» — горячился Миядзаки. «Сказание» вышло, и через несколько лет Такахата скончался, как будто выдохнув остатки жизни в этом удивительном, невероятном мультфильме. То же самое у нас твердили о Германе, временами казалось, что «Трудно быть богом» — миф, что никто и никогда не увидит картину целиком. Герман не успел только озвучить ленту, но многим при жизни показал ее в практически готовом варианте.
Хуциев начал работу над «Невечерней» еще в девяностых, и тоже никто не верил, что фильм увидит свет. Потому что это означало бы, что мастер будет иметь право уйти. Никто не понимал, что будет в этом фильме, было известно только, что в нем содержатся беседы Чехова с Толстым о чем-то сокровенном, и от этого было как-то особенно волнительно и странно, потому что так далеко в прошлое Хуциев никогда не заходил.
Действие всех его фильмов развивалось после начала 40-х, когда режиссер был юношей, а чаще всего это было «здесь и сейчас». Становилось страшно, когда сообщалось, будто «Невечерняя» выйдет в 2019 году, успокаивало лишь то, что Хуциев планировал летом еще что-то доснимать, договаривался об этом с актерами. Значит, будет жить еще, к нему можно будет в любой момент подойти, спросить о чем угодно и знать, что он точно ответит трезво, вдумчиво, свободно и как-то очень молодо, как будто нет девяти десятков лет за спиной.
Марлен Мартынович не успел выпустить свой последний, возможно, главный (как минимум, для него самого) фильм, да и вообще, с точки зрения индустрии, успел за шестьдесят с лишним лет в кино сделать преступно мало – всего восемь игровых картин. Но половина этих фильмов – признанные всеми шедевры, а еще половина относится к шедеврам больше для знатоков: Хуциев с возрастом становился слишком тонким, сложным автором, у которого мысль все реже позволяла экранному действию отвлекать на себя внимание.
Дебютная работа «Весна на Заречной улице» для миллионов зрителей, которые продолжают ее смотреть до сих пор, — что-то вроде простой лирической комедии, да еще и с одноименным супершлягером в придачу. Не так просто отбросить привычную с детства романтическую линзу и обнаружить, насколько важные мысли уже там тактично, аккуратно спрятал Хуциев. Когда учительница не только не выше своих учеников, но и может многому у них научиться. Когда простой рабочий парень вдруг начинает вслух размышлять о том, в чем глубинный смысл многоточия. Когда в строгий кабинет, символ цивилизации, разума, прогресса, символически врывается дыхание подлинной жизни и немедленно увлекает за собой.
Многие были возмущены, что годы спустя разрешил выпустить цветную версию фильма, но он понимал, что этот дух никаким раскрашиванием не убить. Хотя сам он к цвету в кино относился настороженно, первый раз использовал только в «Послесловии» 1983 года, да и «Невечерняя», как он говорил, цветной только наполовину. Хуциев слишком хорошо понимал, насколько хрупка, нежна материя его фильмов, как легко утратить ее, поддавшись формальным или техническим искушениям.
Сын врага народа – и убежденного коммуниста, который назвал сына в честь Маркса и Ленина одновременно. Юноша, которого не взяли на фронт по состоянию здоровья. Антисталинист, автор полочного фильма «Застава Ильича», который в полном виде выпустили только в Перестройку. Основоположник кинематографической «оттепели», важнейший ее представитель. Хуциев при всех этих ярлыках совершенно неуловим, он слишком мудр для них, слишком выше всего этого. Может, поэтому уже в «Заставе Ильича» у него не просто сталкиваются поколения, классы советского общества (рабочая и «золотая» молодежь), но размывается грань между игровым и документальным кино, то есть между фантазией и действительностью, поддавшись движению творческой идеи.
Например, многие считают, что он узнал про поэтические вечера в Политехническом и решил вставить их в фильм, но Хуциев никогда не скрывал, что это именно он придумал и организовал этот, как сейчас говорят, ивент. Он собрал зал, пригласил поэтов, поставил камеры и сымитировал документальную съемку, а после такие вечера стали проводиться систематически. Хуциев не всегда следует за жизнью, он отчасти ее творец. Хотя встреча фронтовиков и демонстрация в «Заставе Ильича» настоящие.
Творчество Хуциева наполнено такими мистификациями. Молодой Тарковский в маленькой роли интеллигента-хулигана дразнит героя фильма, нарываясь на скандал, в «Заставе Ильича». А вот через много лет в «Бесконечности» Хуциев имитирует стиль «Зеркала» уже реального Тарковского, но его путь сквозь воспоминания и грезы, его «поиски утраченного времени» приводят к совсем другим результатам, не формулируемым, смутным, но явно ощущаемым внимательным зрителем. Вот Окуджава собственной персоной оказывается в центре фильма «Застава Ильича», а вот Визбор задумчиво напевает песню Окуджавы в «Июльском дожде», придавая ей новый смысл за счет своего неоднозначного экранного образа, десакрализируя ее, но и приближая к нам, это огонь, который Прометей украл у богов, но не очень хочет навязывать смертным.
Вот Митта в смешных очках в том же «Июльском дожде», а вот Хуциев в забавном наряде возникает в «Гори, гори, моя звезда», он там – князь, что по отношению к скромному, маленькому Хуциеву совсем смешно. Фронтовики из «Заставы Ильича» обязательно приходят на ум, словно тени из будущего, когда в загадочной ленте «Был месяц май» охваченные радостью Победы военнослужащие забредают в заброшенный концлагерь. Встреча отца с сыном во сне из «Заставы Ильича» таинственным образом сплетается с невеселыми сценами из «Послесловия» с участием деятельного тестя и скучно-застойного зятя.
Все это – синкретичный и эзотеричный мир, созданный Марленом Хуциевым так, словно не было никаких «волн», течений и трендов, словно он шел не бок о бок с главными деятелями нашей культуры, не был для них другом и собеседником, но будто всегда был одиноким призраком, влюбленным в земную жизнь во всех ее проявлениях, но всегда обособленным, слишком свободным и слишком мудрым, чтобы быть понятым вполне.
От фильма к фильму у Хуциева оставалось все меньше зрителей, готовых идти с ним до конца в его размышлениях и образах, утрачивающих конкретику, расплываясь до общечеловеческих масштабов, вечных — и при этом злободневно современных. При этом он так обогнал время, что нам еще предстоит открыть для себя в полной мере его кинематограф. Он к своей последней ленте «Невечерняя» шел почти тридцать лет. Нам, возможно, понадобится для этого гораздо больше.