На последнем заседании Священный Синод установил еще один день памяти святой блаженной Матроны Московской. О подвиге этой святой и иконописных параллелях размышляет Ольга Джарман.
Снимите с Креста и воздайте Ему тишину.
Впервые за долгие дни Одинокий остался один.
Предайте Его долгожданному темному сну,
чтоб смог от живых отдохнуть Человеческий Сын.
Молчание. Камни и звезды. Боль согнутых спин.
Вот горстка последних, замкнувшихся в скорби своей.
В крови и поту так тяжел Человеческий Сын,
распятый другими сынами из рода людей.
И даже земля запечатала ныне уста
у входа во гроб, где Он спит под покровом небес,
пока не взошла еще в наших сердцах простота
догадки о страшном созвучии — «крест» и «воскрес».
(Андрей Десницкий)
Матрона… Знатные римлянки носили этот титул — «матрона». Матроной была и мученица Перпетуя, оставившая свой дневник с описанием своего заключения перед казнью и своих видений, в которых ее укреплял Воскресший Христос…
Но прошли века, и в русских деревнях имя «Матрона» стало распространенным, и даже нарицательным, особенно когда кто-то из «образованных» хотел высмеять веру «простой и темной русской бабы».
…Матрона, девочка-птица, с человеческим лицом, с закрытыми глазами — что мы знаем о ней? Житие ее — такое же юродивое, как и жизнь ее. Да и кто бы мог написать о Матроне, кроме Матроны; кто бы мог написать о Перпетуе, кроме Перпетуи? Но Перпетуя, римская матрона, умела хорошо писать, а деревенская слепая девочка-птица — нет. Но обе они любили Христа до смерти.
«Что это за икона! Не бывает таких икон!» — часто я слышала мнение умных и грамотных людей, в том числе и моей покойной тетки, инокини Елизаветы, в прошлом — инженера-конструктора. — «Всегда должны быть открыты глаза!»
Есть такие иконы. С закрытыми глазами. В каждой церкви. Вы много раз видели их.
Это — Распятие.
Закрыты очи Христа. Он уснул смертным сном на Древе, чтобы разбудить род человеческий. А как же — мы? Как нам стоять перед Его смертью?
Сергей Фудель поведал как-то такую краткую, но полную глубины историю:
«В храм вошли два мальчика: одному лет шесть, другому меньше. Младший, очевидно, здесь еще не бывал, и старший водит его, как экскурсовод. Вот и Распятие. „А это чего?“ — замирает младший с широко открытыми глазами. Старший отвечает уверенно: „А это — за правду“».
Или не разумеете, яко елицы во Христа Иисуса крестихомся, в смерть Его крестихомся? (Рим. 6:3)
«Когда окрестились во Христа, тогда и умерли греху. Ибо, окрестившись во Христа, мы в смерть Его окрестились. Очевидно, что крещение в смерть Христову есть умертвие греху. Как же это так? Это объясняет значение и сила смерти Христовой. Умерши на кресте, Господь Спаситель грехи наши вознес на крест и стал очищением о гресех наших. В крестной смерти Господа — очистительная сила от грехов. Кто крестится, — погружается, — в смерть Христову, тот погружается в очистительную силу от греха. Сия сила в самом действии погружения снедает всякий грех, так что и следа его не остается.
Здесь бывает то же, как если бы кто приготовил такой химический состав, который, когда погрузят в него какое нечистое белье или платье, тотчас растворял и снедал бы всякую нечистоту: только погрузи в него, — и всякая нечистота будет снедена. Так и смерть Христова, как очистительная сила греха, снедает всякий грех, как только кто погружается в сию смерть крещением. В крещенном и следа греха не остается: он умер ему», — писал святитель Феофан Затворник в толковании на Послание к Римлянам.
Все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись! (Гал.3:27)
Да, это поется на Литургии на «Пасху, Троицын день, в Рождество Христово, Богоявление, в субботу Лазареву и Великую»: Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся!
Те, кто крестились во Христа, оделись во Христа. Христос стал их ризой, их хлебом, водою, светом — всем. Для тех, кто сошел в крещальную купель, она стала и гробом Христовым, он касается тайны Креста и гроба. Он касается великой тайны Церкви, совершаемой Одиноким, оставшимся во гробе Субботы…
Неужели не знаете, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились? Итак мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни. Ибо если мы соединены с Ним подобием смерти Его, то должны быть соединены и подобием воскресения, зная то, что ветхий наш человек распят с Ним, чтобы упразднено было тело греховное, дабы нам не быть уже рабами греху; ибо умерший освободился от греха. Если же мы умерли со Христом, то веруем, что и жить будем с Ним, зная, что Христос, воскреснув из мертвых, уже не умирает: смерть уже не имеет над Ним власти. (Рим.6:9)
Протоиерей Александр Шмеман писал:
«Как мы умираем подобием Христовой смерти? И как мы воскресаем подобием Его воскресения? И почему это — и только это — является условием вступления в новую жизнь в Нем и с Ним? Ответ на эти вопросы содержится в утверждении Самого Христа, что смерть Его — это смерть добровольная.
„…Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее. Никто не отнимет ее у Меня, но Я Сам отдаю ее. Имею власть отдать ее и властью имею опять принять ее“ (Ин. 10:17–18). Церковь учит нас, что, как безгрешный, Христос не был естественным образом подвержен смерти, что Он был полностью свободен от человеческой смертности, которая есть наша общая неизбежная судьба. Его смерть не была вынужденной. Следовательно, если Он все же умер, то только потому, что Он пожелал умереть, потому что таковы были Его выбор и решение. И именно добровольность Его смерти, смерти Бессмертного, превращает ее в смерть спасительную, наполняет ее спасительной силой, делает ее нашим спасением».
Смерть Христова. Смерть животворящая…
«Хотя я и умер, я жив!» — говорил в посмертном видении любящим его другой юродивый праведник-епископ и чудотворец двадцатого века, святитель Иоанн Сан-Францисский. «Я жива!» — говорила мать Мария, в видении друзьям своим, идя по полю средь колосьев.
Церковь Христова жива в каждой живой душе человеческой и открывается в ней во всей полноте.
«Великая Церковь есть всякая душа во всяком народе, уверовавшая во Христа», — писал священномученик Ириней Лионский. Каждый призван стать Церковью. Святым это удалось. И тайна Церкви, Церкви Христовой — на их, таких разных, ликах.
И на лике Богоматери «Всех радостей Радость», пред которой умер преподобный Серафим. На этой иконе изображен момент Благовещения и согласия Рабы Господней: Она готова принять смерть и побиение камнями за страшные тайны Бога. Она готова умереть, нося Его в сердце — под сердцем — Своим…
«Человек умер, (снова процитируем о. Александра и его замечательный труд „Водою и духом“) потому что он возжелал жизни для себя и в себе, потому что, другими словами, он возлюбил себя и свою жизнь больше, чем Бога, потому что он предпочел Богу нечто иное. Его желание есть истинное содержание греха, и поэтому — действительный корень его духовной смерти, ее „жало“. Но жизнь Христа целиком и полностью соткана из Его желания спасти человека, освободить его от смерти, в которую он сам превратил свою жизнь, вернуть его к той жизни, которую он утратил в грехе».
Главное в «Житии Матроны» — не «колдуны» и не другие мифологические рассказы женщин, а иное.
«Какой запомнилась Матрона близким людям? С миниатюрными, словно детскими, короткими ручками и ножками. Сидящей, скрестив ножки, на кровати или сундуке. Пушистые волосы на прямой пробор. Крепко сомкнутые веки. Доброе светлое лицо. Ласковый голос. Она утешала, успокаивала болящих, гладила их по голове, осеняла крестным знамением, иногда шутила, порой строго обличала и наставляла. Она не была строгой, была терпима к человеческим немощам, сострадательна, тепла, участлива, всегда радостна…»
То, что не так рельефно в Житии, что скрывается за разнообразными рассказами о чудесах — и словно отвлекает от Христа и Креста Его, и смущает некоторых — удивительно раскрылось в иконографии блаженной Матронушки. Закрытые очи — как у Христа, упокоившегося на Кресте. В Нем нет «ни мужеского пола, ни женского».
Так и блаженная Ксения, старшая сестра Матронушки, называлась мужским именем и ходила в мундире мужа по улицам столицы. Образ Церкви века восемнадцатого, нищей воительницы, всех обогащающей, раскрылся иначе во время гонений и возвращения столицы из Петербурга в Москву.
«Его желание спасти — это проявление той совершенной любви к Богу и человеку, того полного послушания Божией воле, отказ от которых привел человека к греху и смерти. И, таким образом, вся жизнь Христа истинно бессмертна. В ней нет смерти, потому что в ней нет желания иметь что-либо, кроме Бога, потому что вся Его жизнь — в Боге и в любви к Нему.
И поскольку Его желание умереть есть не что иное, как конечное выражение и исполнение Его любви и послушания, а Его смерть есть не что иное, как любовь и желание разрушить одиночество человека, его отделенность от жизни, тьму и отчаяние смерти, поскольку она есть любовь к тем, кто смертен, — в Его смерти „смерти“ нет. Его смерть, будучи высшим проявлением любви как жизни и жизни как любви, отнимает у смерти ее жало греха и поистине разрушает смерть как воплощение власти сатаны и греха над миром» (прот. Александр Шмеман).
Но не все ли мы призваны — «один так, другой иначе»(1 Кор. 7:7) осуществить эту причастность смерти Христовой Животворящей, от купели крещения и до Чаши, и до самой смерти — реальной настоящей смерти нашей, когда для нас наступит наш, личный «конец света»? О, Христе, будь нам Светом Ты — и тогда и всегда!
«Он не уничтожает и не разрушает физическую смерть, поскольку Он не уничтожает этот мир, частью которого она является и в котором выступает принципом жизни и даже роста. Но Он делает несравненно больше. Отняв жало греха у смерти, уничтожив смерть как духовную реальность, наполнив ее Собою, Своей любовью и жизнью, Он превращает ее, бывшую самой реальностью отчуждения и извращения жизни, в сияющий и радостный „переход“ — Пасху», — пишет отец Александр Шмеман.
Тайна Церкви — есть тайна Христа, и она светится на лицах познавших ее, и отражается в иконах. Так, именно так — погружением в смерть Христову в страшную годину двадцатого века жила Церковь, снова проживая опыт мартирии, к которой причастна была римская матрона Перпетуя. И это знаменуют закрытые очи девочки-птицы Матронушки.
Таков образ Церкви века двадцатого. Мученики и исповедники, все святые Его, известные и безвестные — спогреблись с Ним, Христом, Крещением в смерть. Навсегда. И как мало значат перед этой тайной легендарные рассказы и просто бабьи сплетни! Матронушка — та, что умерла со Христом. Та, что погрузилась в животворящую смерть Христову.
…А он в Гефсимании. Тени уснувших олив
ложатся апостолам на неумелые плечи…
Оливковым маслом салат оливье зарядив,
окончат домашние хлопоты в пасмурный вечер.
И только бы тут им очнуться — под факельный свет,
под эти багровые отблески будущей Крови…
И просто понять, что иного у нас уже нет,
и смерти нет места, и жизни нет больше условий.
Как счастливы, Господи — мы родились не тогда,
не мы променяли Тебя на пустые заботы,
и нам не досталось стоять у подножья Креста,
и нам не осталось слепой и безумной работы —
от крови и пота омыть то, что было Тобой,
и не умереть от потери последнего чуда…
На землю приходит Страстная. И с ней, вразнобой:
заботы — отсюда, и ужас потери — оттуда.
Нам только бы каменный взор оторвать от земли
и встретиться с болью живой, а не с собственной ложью,
чтоб всё позабыв, мы бы заново нынче смогли
стоять у Креста, раз взойти на него невозможно.
(Андрей Десницкий)