Матушка Адриана и Миша Бабушкин: А любовь и по смерти жива (+ Видео)

Матушка Адриана (Малышева), в миру Наталья Владимировна Малышева, майор в отставке. Прошла всю Великую Отечественную войну,была в разведке, после войны служила в Германии,затем работала конструктором двигателей у С.П. Королева. Последние годы жизни подвизалась на подворье Пюхтицкого монастыря в Москве. Отошла ко Господу в феврале 2012 года.

Эта история — о юношеской любви — глава из книги «Монахиня из разведки»

К окончанию школы я успела получить диплом медсестры, выполнила нормативы второго разряда по стрельбе и лыжам, прыгала с парашютом, занималась конным спортом. К немецкому языку, который я знала с детства, добавился испанский, поскольку в это время много наших военных отправлялись в Испанию[1]. Столь насыщенная жизнь заменяла мне домашний уют. Домой я приходила только спать – по строгому распорядку, не позже 22 часов.

Я успешно окончила школу и поступила в Московский авиационный институт. Правда, до этого попыталась отдать документы в Военную академию. Но, несмотря на все мои достижения в «военных» профессиях, получила категоричный ответ: женщин не принимаем!

Одевалась я всегда очень скромно: денег в семье не хватало, да и ходила я в замухрышках, потому что умницей и красавицей у нас была моя старшая сестра Оля. Когда я подходила к зеркалу, мама обычно замечала, что смотреть мне там совершенно не на что. Зимой в школу я носила платье с теплой кофтой и юбкой поверх него. В институте стало намного проще: у всех была одинаковая форма специалистов гражданской авиации, которую я всегда тщательно отутюживала.

Ребят наших я сторонилась, думая, что они могут со мной любезничать только потому, что в институте мало девочек. Но однажды на занятиях по физкультуре появился новый студент, высокий, старше остальных, с удивительно курносым носом и с военной выправкой. Звали его Миша Бабушкин.

Прошло время, и я заметила, что он стал часто подходить и заговаривать со мной, помогать мне, подсказывать. Я была так уверена, что заинтересоваться мной нельзя, что однажды надерзила ему:

– Что ты ко мне пристаешь все время? Найди себе кого-то поглупее. Я же понимаю, что ты просто дурака валяешь, и больше ничего».

Он удивленно посмотрел на меня, но не сказал ни слова.

Через неделю Миша позвонил мне. У нас дома был телефон – редкость по тем временам. Провели его отцу по ходатайству Дмитрия Ильича Ульянова. И где только Миша узнал номер? Мы с подругой как раз собирались в кино на фильм «Петр Первый». Он спросил меня о планах, а когда после сеанса мы с подругой вышли на улицу, поджидал нас. Миша приехал на «М 1», – машине отца, Героя Советского Союза[2], – и повез нас кататься по Москве. Потом мы отвезли подругу домой и решили прогуляться пешком. Я очень боялась, что Миша возьмет меня под руку, но он просто шел рядом. Прощаясь, он спросил, смогу ли я прийти к нему в гости:

– Мои родные тебя ждут, – сказал Миша.

Я согласилась.

Бабушкины жили на 5-й Тверской-Ямской. Миша познакомил меня с матерью и сестрой, а потом стал показывать дом. Неожиданно он вернулся к разговору недельной давности:

– Почему же ты не веришь, что мне нравишься?

Опустив голову, я рассказала про печаль, с которой жила с самого детства: «Ведь я же некрасивая!». Тогда он подвел меня к платяному шкафу, схватил за плечи и развернул лицом к огромному зеркалу на его дверце:

– Смотри на себя! Смотри! Какие у тебя глаза! Улыбнись! И не смей никогда больше так говорить!

В его голосе было столько искренней боли и обиды за меня, что я вдруг разревелась. Уткнулась ему в плечо, плачу и чувствую, будто с меня сползает шкура мерзкой лягушки, в которую я сама себя обрядила. И тут словно чудо какое случилось: буквально на второй день все начали меня спрашивать: не подкрасилась ли я? что во мне переменилось? почему я так похорошела?

С того дня мы по-настоящему подружились. Расставаясь с Мишей вечером, я с нетерпением ждала следующего дня и новой встречи. Помню, как-то мы сидели с ним, разговаривали, а он вдруг на листе бумаги взял и написал большими буквами «НАТАХА» и поставил стрелку в мою сторону. Никто меня так никогда не называл – Натаха. Потом тот листок долгие годы хранился у меня дома… Семья Бабушкиных стала мне родной, они были очень гостеприимными и добрыми людьми, а с Мишиной сестрой я дружу до сих пор.

В 1938 году совершенно неожиданно погиб Мишин отец: его отправили на поиски пропавшего летчика Леваневского*[3]. Поиски оказались тщетными, и команда вылетела из Мурманска домой. Но самолет по неизвестной причине потерпел крушение, ушел под лед, и при падении Михаилу Сергеевичу пробило грудную клетку. Похоронили его в Новодевичьем монастыре.

Для Бабушкиных наступили трудные дни. Миша был вынужден поступить в Летное училище, чтобы поскорее получить профессию и помогать матери.

Летом 1941-го я перешла на третий курс, а Миша окончил училище. Хорошо помню 22 июня. Мы были дома, мама гладила белье, из репродуктора на улице доносилась музыка. Вдруг раздается: «Граждане! Важное сообщение!» – и диктор говорит, что сегодня, в четыре часа ночи, без объявления войны Германия напала на нашу страну.

Мама отставила утюг. А у меня, как и у всех тогда, не было сомнения, что фашисты будут разгромлены в короткий срок. Так нас уверяло правительство. И вот, чтобы «успеть» поучаствовать в этой скорой победе, мы целой группой отправились в военкомат с заявлениями об отправке на фронт. Но тогда нас прогнали со словами: «Идите учитесь – навоюетесь еще»…

А на фронте дела шли все хуже. Уже в июле 1941 года стало ясно, что скорой победы не получится: немцы наступали, и самолеты их уже бомбили Москву.

Бомбы падали на Арбате, падали напротив Большого театра. Все получалось совсем не так, как я думала. Мы собирались идти и побеждать. А тут вдруг говорят о пленных, о большом количестве раненых. Однажды принесли брошенную с самолета немецкую листовку: «Московские дамочки, не ройте себе ямочки. Все равно наши таночки раздавят ваши ямочки». Немцы издевались над нами, шли по стране так, будто она им уже принадлежала.

Как военный летчик Миша ушел на фронт сразу же. Он был в отборном полку вместе с сыном Сталина – Василием[4]. Сначала их база располагалась в Люберцах, а затем они охраняли подступы к Москве в районе Малоярославца. Они сражались без передышки: прилетят, подлатают самолет, заправятся горючим и снарядами и опять улетят.

Началась эвакуация военных заводов. В сентябре и наш институт собрался выехать в Алма-Ату. Но я твердо решила остаться и добиться направления на фронт.

Холодной осенью фронт приблизился к Москве. Все наши родственники уехали, эвакуировалась и семья Бабушкиных, а моя мама осталась из-за Ольги, которая ждала ребенка. Только моего четырнадцатилетнего брата отправили к отцу, который со своим институтом находился во Фрунзе, в Киргизии. Там отец и умер в 1942 году.

Москва перешла на режим затемнения и стала совершенно черной – ни щелочки нельзя было оставить в окнах. По улицам, главный образом на восток – в эвакуацию, – тянулись вереницы машин. Люди уезжали даже на велосипедах. Самое жуткое воспоминание тех дней: по улицам летают обрывки бумаги – клочки документов, которые учреждения, покидая Москву, пачками выбрасывали из окон на мокрую мостовую.

Билетов в транспорте не продавали. Магазины открыли свои кладовые и выдавали все по всем карточкам: «Лучше вам, чем немцам». Каждый день ровно в 22 часа объявляли: «Граждане, воздушная тревога!» – именно в это время немцы всегда совершали налеты. Кругом были развешены лозунги: «Ляжем костьми, но Москву не отдадим»!

Было ощущение конца.

В начале октября положение на фронтах стало критическим, сводки были все безнадежнее. Бои шли на ближних подступах к столице – здесь решалась судьба Родины. Когда был брошен клич: «Все на защиту Москвы!» – все, у кого сердце болело за свою страну и свой народ, откликнулись на этот трагический призыв. Около 35000 добровольцев за два дня! От 16 до 60 лет. Профессора и студенты, больные и раненые на Финской войне… За несколько дней были сформированы три дивизии Народного ополчения, которым предстояло принять на себя удар врага, уже уверенного в своей быстрой победе. До прибытия подкрепления из Сибири нужно было не только выстоять, но и остановить немцев на последних рубежах. В такой момент у меня в руках и оказалось направление в одно из этих войсковых соединений.

В последний раз мы говорили с Мишей по телефону. Он отговаривал меня идти на фронт:

– Не надо тебе туда.

Я ответила, что иначе все равно не смогу.

– Я за тебя боюсь, – сказал он.

Я ушла на фронт 16 октября.

Его последний вылет состоялся девять дней спустя 25 октября.

Я узнала об этом только через два года.

—-