27 мая в культурном центре «Покровские ворота» пройдет презентация книги Ольги Юревич «Матушкины цветочки». Эта книга — искренний, живой рассказ о жизни семьи. Матушка Ольга Юревич, жена протоиерея Андрея Юревича, рассказала корреспонденту Правмира о том, как строилась ее семья, о детях, о терпении и любви.
— Как вы решились выйти замуж, если вначале все не гладко складывалось: дружили в десятом классе с будущим мужем, а потом он заявил, что надо учиться, что дружбе — конец… И только через два года вы вновь встретились почти чудесно.
— Мне было очень боязно. Мы были тогда неверующие, и знаете, какая первая мысль у меня возникла при неожиданной встрече после нашего расставания в десятом классе, когда я услышала, что он два года обо мне часто вспоминал, увидела его влюбленные глаза? Я подумала, сейчас я его как следует в себя влюблю, а потом скажу: «Мне учиться надо». И брошу. Таким образом хотела отомстить. Но я — человек слабохарактерный, к тому же, на самом деле, тоже эти два года очень страдала. Вот что значит первая любовь с первого взгляда… То есть не удалось мне реализовать мои коварные планы.
Но боязнь, повторяю, была. Она у меня не проходила до тех пор, пока мы не уверовали. Мне казалось, что в этом мире, в таком страшном, жестоком, развратном просто не может быть чего-то доброго, постоянного, поэтому я все время была в напряжении. До того момента, пока мы не уверовали в 30 с лишним лет. Тогда я смогла расслабиться, полностью стала доверять мужу. Стала доверять Богу, что мы на самом деле сможем прожить вместе жизнь. Только тогда я почувствовала настоящее счастье.
— Ссорились в начале семейной жизни?
— Я даже и не вспомню. Так особо мы, вроде бы, и не ссорились, не «притирались». Нам было так хорошо вместе. Мы долго ждали совместной жизни, очень ее хотели. Поэтому счастье от того, что, наконец, она началась, всегда побеждало какие-то такие наши мелкие ссоры.
Я, например, себя приучила: если у нас выходила какая-то ссора, я шла на кухню, делала пирог, или торт, или еще что-нибудь вкусное. Выходило очень славно. Во-первых, я успокоюсь, во-вторых, торт появится, его надо съесть, и — все счастливы. Таким вот образом мы выпутывались из этих ситуаций.
— В юности вы были очень застенчивой. Мешало это качество в общении с другими людьми?
— В общем то, это живет во мне до сих пор, хотя, конечно, уже не в такой мере. Раньше я очень не любила на людях появляться. Даже просто выйти в магазин за хлебом — для меня было напряжение. До сих пор не могу ответить людям, если они меня оскорбляют. Потом прихожу расстроенная домой и начинаю представлять, что бы я сказала в ответ. А в тот момент не могу: у меня трясется подбородок, текут слезы, я просто стою перед обидчиком и получаю все по полной.
Поэтому мне трудно было всегда. И до сих пор трудновато. Вот батюшка у меня — человек с очень сильным характером. Думаю, что не зря нас так Господь соединил. Если бы у меня хоть что-то было в характере серьезное, то, наверное, искры в нашей жизни начали бы появляться, возгорание. А так у нас все довольно мирно проходило. Поплачешь, потом успокоишься.
— Как пережили смерть первого, новорожденного ребеночка?
— У меня была очень долгая депрессия. И — обида на мужа, потому что он решил: для того чтобы меня поддержать, надо быть веселым и сделать вид, что ничего не произошло. Я очень сильно обиделась, потому что, вообще-то, произошло.
Ведь я видела этого ребенка еще живым. Я обижалась: как муж может делать вид, что ничего не случилось, когда — случилось? Вообще, у нас тогда были очень сложные отношения, потому что моя депрессия привела к непониманию, к отчуждению.
Я утешилась, выкарабкалась из большой депрессии только тогда, когда забеременела и стала носить следующего ребенка. Когда я рожала Катеньку, я так боялась, чтоб ничего не случилось! Постоянно говорила: «Нет, это что-то слабая схваточка. О, вот это хорошая схватка! Вот эта замечательная». Я так старалась!
— Отец Андрей, отвечая для подборки «Счастливы по-разному», на вопрос о самом тяжелом испытании, пережитом вместе с вами, назвал именно гибель ребеночка…
— Это говорит только о том, что мы мало друг друга знали. Он делал вид, что ничего страшного, переживая внутри, а я принимала это за чистую монету. Видите, как важно учиться сразу же понимать друг друга!
— Вы знали причины гибели ребеночка? Была тяжелая беременность?
— Нет, у нас все было хорошо. Мы даже перестраховывались, ходили по профессорам. Все нам говорили, что всё в порядке. А потом сынок родился раньше времени. Я даже не знаю, почему так получилось.
На следующий день после родов мне утром сказали, что ребенок умер, а при выписке я увидела, что он умер через два дня. То есть два дня ребенок лежал не обихоженный, не кормленный. Для меня до сих пор это непонятно и очень тяжело.
Я назвала его Ванечкой, еще когда носила, а когда мы стали верующие, я за этого Ванечку стала молиться. Он же ведь не крещеный. Когда молилась, плакала. И детки все знали, что у нас умер Ванечка, первый братик, и тоже рядышком маленькие стояли, молились.
И вдруг, я не помню, когда это случилось, Сенечке было годика три, может быть, четыре. Я, когда молилась, опять вспомнила Ваню, помолилась перед Господом за него, всплакнула. После молитвы Сеня ко мне подошел, говорит: «Мама, больше не плачь, ему уже хорошо». Говорю: «Сеня, это как? Откуда ты знаешь, что хорошо?». Сын ответил: «Знаю, он уже у Бога, и ему хорошо. Не плачь». И вот, я больше не плакала, как-то отлегло от сердца. Вспоминать — вспоминаю, но уже по-другому, более светло, что ли, нашего Ванечку.
Крещение за десять дней до родов
— Как вы встречали каждую беременность? Как готовились, как детям рассказывали? Как дети готовились? Как менялись отношения с мужем?
— У нас получилось несколько таких опытов. Первые две девочки родились без веры. Они были долгожданные, планируемые. Потом мы долго ждали мальчика, он почему-то у нас никак не появлялся. Мальчика я рожала крещеная уже, верующая. Я крестилась, за 10 дней до родов. Это были трое желанных и запланированных детей. Дальше никто не запланирован. В смысле у нас, у Бога только они были запланированы.
Получалось примерно каждые два года по ребенку. Когда я узнавала, что опять беременна, честно должна признаться, радости после третьего ребенка уже не испытывала, потому что все время говорила: «Господи, я согласна рожать всех детей, кого Ты мне пошлешь. Можно мне дать немножко больше времени между ними? Я очень устала».
Потом стала говорить другое: «Ты что, не видишь, что я устала? Ты не видишь, что я не могу больше?» Сейчас так стыдно это вспоминать, потому что вот они родились, семеро. Последняя девочка — 14 лет назад, я пришла в себя, выспалась, отдохнула, хотя отдохнула — понятие относительное, у нас и сейчас 10 человек живет в доме.
Так вот, пришла в себя, посмотрела вокруг и говорю сама себе: «Вот, что ты кричала — я больше не могу? Ты все смогла. У тебя все хорошо, у детей все хорошо, в семье все хорошо. Чего ты ныла-то?» Слава Богу, что Господь меня не слушал. Надеюсь на это, потому что иногда у меня закрадывается такая дикая, совершенно страшная мысль: «Вдруг Он меня слушал? Вдруг мне надо было родить 12 или 15, а я всего 7 родила?» И я прошу прощения у Бога.
— Какие чувства вы испытывали, когда поняли, что, скорее всего, детей уже больше не будет?
— Я очень переживала. Когда Марфочке исполнилось 5 лет, ко мне дети начали приставать: «Мама, иди к врачу». Я говорю: «Зачем мне идти к врачу?» Они в ответ: «Ты, наверное, больна, у тебя детей нет». На мое: «Детки, у меня просто уже годы такие, наверное», — они реагировали: «Какие годы? Иди к врачу. Как нам жить дальше?»
У всей нашей семьи был какое-то недоумение. Мы привыкли, что каждые 1,5-2-3 года появляется лялечка. И вдруг лялечки кончились, все просто слонялись по дому и не знали, что делать. Как это можно жить без лялечки? Что теперь делать? Потом как-то и к этому привыкли. Человек ко всему привыкает. Я не знаю, может быть, если бы я так не ныла, и дальше бы рожала…
— Как появление каждого ребенка меняло отношения в семье, семейный уклад и отношения с мужем?
— Я думаю, что изменения видимы и ощутимы при, может быть, первом, втором, третьем ребенке. Когда четверо, пятеро, шестеро — там на самом деле все по накатанной движется. Люльку убирали в сарай со словами: «Далеко не ставьте, а то опять вынимать скоро». Семья вошла в какую-то цикличность, хотя дети взрослели, мы старели, больше уставали, а они все больше брали на себя. А в отношениях у нас нет, не менялось ничего, все было хорошо.
Служить друг другу
— Что главное в семейной жизни? Что делает семью семьей?
— Я думаю, служение друг другу. Если я служу мужу и детям, если муж служит мне и детям, если дети служат родителям и друг другу, то это семья. Причем все служат людям в храме, а не только один батюшка. И тут все основывается на любви. Любви, прежде всего, между мужем и женой. Это самое важное, дети на этом учатся, какая она — настоящая любовь.
Если каждый сам за себя, отстаивает свои интересы, у каждого свои обиды какие то, каждый со своими проблемами, то это уже не семья. У нас всегда были общие проблемы. Если детям плохо — это наши проблемы. Если маме с папой тяжело — это и проблемы детей. Мы никогда не были разрознены. Даже, когда нам пришлось из Сибири уезжать, для нас с батюшкой это была какая-то просто мини-смерть, потому что все, что мы там имели, наше служение, храм, гимназия — все это надо было бросать. А детям мы даже боялись сказать, потому что для них тоже — это их родина, это их школа, это их друзья, это их дом, это их город, это их Сибирь, это все.
Мы хоть Москву знали, а они у нас сибиряки. Когда мы им сказали, то я внутренне начала готовиться, что сейчас начнутся слезы, может быть, обмороки, и я должна помогать, хотя сама еле на ногах держусь. И вдруг дети как-то все собрались, поговорили сами с собой, вышли к нам с улыбками и начали искать, что будет хорошего в нашей будущей жизни.
Первым делом они нашли, что мы все вместе, где бы мы ни были — в Москве или в ЮАР. Это самое хорошее. Могли нас раскидать по стране — это да. А тут мы все вместе уезжаем. Это раз. А потом они сказали, что в Москве — наши старики-родители, и мы их порадуем в старости. Потом они начали уже мудрить, видимо, не нашлось много позитива. Они начали говорить, что в Москве комаров нет.
И так они выходили к нам с улыбками, пытаясь поддержать, но — с красными носами. То есть в постели они к стенке носом рыдают и с ума сходят, а ради нас они стараются держаться. Это было совершенно потрясающе. Я думаю, что именно это — семья.
— Как вы поменялись за годы семейной жизни?
— Мы стали верующими. Тут все поменялось очень круто. Даже не могу представить себе, что было бы, если бы мы были неверующими.
Просто все встало с головы на ноги. Потому что все, что раньше казалось нормальным, было вверх ногами.
— Конкретно в чем эти изменения проявлялись?
— Я думаю, в семейном служении. Хоть я слабый человек, но все равно эта слабость была в характере, зато не в самомнении. Самомнение было ого-го какое! Поэтому я всегда была очень обидчивой. Все это отражалось на семье.
Благодаря вере появилось осознание необходимости такого служения, какое должно быть у женщины в семье, желание его, радость от него. Потому что мне на самом деле очень радостно служить. Иногда даже, мне кажется, я немножко надоедаю. Подойду к детям: «Надо помочь?» Они: «Мама, пойди, отдохни, а?» Мне кажется, что лучше не ждать, когда попросят, а самой подойти…
Еще одно изменение — понимание того, что какие бы ни были проблемы в жизни, какие бы ни были обиды, может быть, даже, на мужа, но он — образ Христа в семье, и я его должна слушаться так, как Церковь слушает Христа.
Этого раньше не было совсем. Я считала, что, да, он сильный, я — слабая, но я же тоже человек, и поэтому, может быть, лучше знаю или глубже понимаю что то, или интуиция у меня великолепная, или еще что-нибудь такое. Я еще как отстаивала свои права со своей слабостью! Когда не могла отстаивать, то дулась, обижалась. А кому от этого было хорошо и полезно? Никому.
— А как изменился ваш супруг?
— Отец Андрей стал очень надежным. Причем он изначально был порядочным, хорошим человеком, не был ни пьяницей, ни повесой. Просто, как я уже говорила, мне казалось, что в этом мире нет ничего надежного, и мы просто не сможем вместе прожить всю жизнь. А тут появилась уверенность, спокойствие…
Отец Андрей не может делать что-то наполовину, он во всем всегда идет до конца, и в вере он идет до конца. Я всегда его безмерно за это уважаю. Его бескомпромиссность очень помогает в семье, потому что кто-то должен идти до конца, но потом просто давать послабление — от любви, от жалости к нам, слабым. Хотя эта же бескомпромиссность часто вредит ему в житейских делах, да и нам, его семье, тоже.
До нашего прихода к вере я считала, что у нас — огромная, необыкновенная любовь, что так, как мы, больше никто не любит.
Но когда мы уверовали, и у нас все кардинально изменилась, я поняла, что действительно такое — любовь. И думаю: «Надо же! Я считала любовью то жалкое подобие!» А она на самом деле вот какая — любовь, которая в нас, которая до сих пор растет, как это ни удивительно. Я знаю, что будет расти и дальше.
Это замечательное качество у батюшки-то, как он умеет любить…
Неофитский пыл и терпение
— Когда вы только пришли к вере, и отец Андрей стал надолго уезжать, переселился «в келью» около дома,- как вы все это пережили, выдержали?
— Вера тогда находилась в самом зачатке, зато у нас был неофитский пыл. Он направился туда, куда нужно, потому что вместо того, чтобы кричать или митинговать, мы этот пыл на какие-то подвиги направляли. У меня было четкое ощущение, что меня, детей, семью нашу положили, как жертву, на алтарь Богу, для того чтобы Ему служить в полной мере.
Может, это ощущение было ошибочным, но оно мне очень помогло тогда все выдержать. Я считала, что так и должно быть. У меня муж священник, он отдан Богу. Он отдал свое обручальное кольцо во время рукоположения. Он обручен не мне, он обручен Богу. Значит, на первом месте у него служение Богу, а на втором месте семья.
А так как мой батюшка во всем идет до конца, то это служение Богу заполонило все. И я это именно так и осознавала. Я, наоборот, гордилась, что он может так себя вести, не отвлекаясь. Хотя он всегда был очень нежный, заботливый, но, тем не менее, мы так, отдельно жили.
Мы так прожили несколько лет. Вспоминая сейчас, просто не представляю, как это было возможно выдержать. Наверное, Господь помог, чтобы тот пыл неофитский был направлен, куда надо. Потом пыл этот прошел, и все наладилось.
Батюшка вместе с другим священником очень серьезно заболел желтухой. Они слегли в больницу на следующий день после Литургии, когда причащали весь народ из Чаши, предварительно испив из нее, уже будучи носителями болезни. К нам потом явилась городская санэпидемстанция, но исследование показало, что больше никто не заразился.
Оба священника болели очень долго, тяжело. Из больницы у меня батюшка вышел другим человеком. Что-то в нем перегорело. И вот смотрю, по возвращении идет из своей кельи с подушкой: «А я теперь здесь жить буду». На этом наш первый несколько сумасшедший период христианства кончился.
Начался другой период, когда мы стали уже жить по-другому. Но тот период мне очень дорог. Он был очень трудным, но полученный тогда опыт оказался нам нужным.
Вообще, верующим все содействует ко благу. Если бы мы сразу жили так, как сейчас, наверное, лично мне было бы труднее обращающихся за советом людей слушать, утешать.
— Бывает, что вы сегодня спорите по каким-то поводам с отцом Андреем?
— Да, бывает. Последнее время чаще. Вообще, не очень мне сейчас хорошо живется по моим представлениям. Я не говорю про материальные какие-то испытания. Это все не так значительно. А вот то, что я не могу служить Богу так, как мне это видится…
Сидим мы здесь, в подмосковном поселке, батюшка уезжает по своим делам, по своему служению, а мы — остаемся. Выбраться можем очень редко. Да, я служу семье, но я привыкла делать что-то и для других, а теперь я вот ни для кого не матушка: у батюшки нет своего храма, для меня это тяжеловато. У Бога, конечно, свои планы, благие для нас, но вот у меня такое личное видение ситуации. Может, поэтому я такая раздражительная, недовольная.
И у нас даже чаще сейчас какие-то ссоры могут возникнуть. Но мне главное немного остыть в таких случаях и просто осознать, что все это не важно, а важен мир в семье, важно не сделать больно родному человеку. Я тогда, даже не чувствуя себя виноватой, говорю батюшке: «Батюшка, прости». Потому что даже, если ты не можешь сформулировать, чем виновата, если что-то плохо в семье, твоя доля вины есть в этом тоже. Всегда есть, за что просить прощения. Кто-то должен это начинать, первый шаг сделать. Вот я тогда этот шаг и делаю.
Кстати, последнее время батюшка стал чаще первые шаги делать.
Так что при малейших недоразумениях сразу летим друг к другу и все залечиваем, не доводя до нагноения какого то, до того, чтобы прыщ ссоры вырос в фурункул, когда операцию надо делать. Мы не ляжем спать, не помирившись.
Дети тоже, как бы ни были друг на друга обижены, обязательно помирятся. Иногда смотрю: легли спать. Думаю: «Ну как же они могут так спать, не в мире?» Но через час слышу, открылась дверь, шажочки — топ-топ-топ, потом всхлипывания, какие-то объятия, потом топ-топ-топ обратно. То есть все равно обязательно помирятся.
— Когда только-только отец Андрей начал приходить к вере, а вы еще не пришли, не было ощущения, что он предает семью? Что вам, тогда неверующей, помогло не совершать необдуманных поступков? Внутренняя женская мудрость?
— Скорее, не мудрость у меня была, а какая-то наглость, когда я встала перед Богом и начала требовать: «Ты ему что-то показал, а мне нет. Давай-ка, мне тоже показывай». Я причем помню, что была неверующей, когда это сказала. Наверное, своей наглостью я вынудила Бога меня так по голове хорошенько стукнуть, и я уверовала.
А мудрости точно не было никакой. Мне было очень обидно, потому что до этого все было хорошо. У нас как раз в жизни все наладилось. Мы переехали в свой домик небольшой, мы купили, первую нашу машину, «Москвич». И вдруг, на тебе! Что-то случилось. Муж ушел с работы в Исполкоме, где он был главным архитектором города. Поэтому я в ожесточении потребовала от Бога веры, а Он мне ее и дал, приголубил. Спас меня.
— Но вы же не убежали к маме, в Москву, а все-таки стали у Бога требовать что-то?
— У меня никогда в жизни не было мысли убегать в Москву к маме. Мне очень нравилось в Сибири… Да и вообще я никогда не представляла, что могу куда-то убежать. Я готова была жить с дорогим, пусть и сумасшедшим, как мне казалось тогда, человеком.
— Но ведь бывает, что внешне себя муж ведет подобным образом, но за этим стоит не искание Бога, а равнодушие к семье, может быть, какой-то асоциальный образ жизни. До какой степени нужно идти в этом случае и терпеть?
— Не имея подобного опыта, трудно говорить.
Все-таки, когда прожиты годы, мы уже знаем человека. Мы можем по глазам увидеть, на самом деле он чем-то сильно очень увлечен и забывает обо всем вокруг или лицемерит. Ведь мужчине свойственно увлекаться настолько, чтобы забыть о насущном, обычном, бытовом. Если бы они так не увлекались, некому было бы делать историю.
Насколько безгрешны их увлечения, это, я думаю, как раз видно по глазам. Если там грех, это, конечно, путь ужасный, не знаю, насколько его надо терпеть и как терпеть, насколько у тебя силы есть, для этого. Есть ли надежда, что все исправится…
Если мужчина увлечен чем-то безгрешным, но увлечен сильно, тут, я думаю, надо в любом случае подождать. Это увлечение не то, что пройдет, но оно войдет в какое-то спокойное русло, и он опять будет уже больше внимания уделять семье, детям, жене.
А по поводу, насколько терпеть, знаю я историю одной верующей женщины, которая описала в письме свою жизнь. Она жила вдвоем с мужем (дети выросли), и муж всю жизнь блудил. И она все это видела, понимала, но жила с ним, потому что — верующая. Он, кстати, и за веру насмехался над ней.
Вот она как-то пришла с работы домой раньше времени, зашла в спальню, увидела там мужа с очередной женщиной. Человеку даже представить такую ситуацию трудно. А она — пошла на кухню, чтобы дать им одеться. Потом с кухни увидела, как муж провожает эту женщину до дверей. Героиня письма заметила, что на улице — дождь, а женщина — без зонта. Тогда она взяла зонт и сказала: «Давайте, я вас провожу до автобусной остановки, а то вы промокнете».
И довела молча ее до остановки под зонтом, посадила в автобус и вернулась обратно, плача от случившегося. Когда вошла в квартиру, муж стоял на коленях: «Ты кто такая? Какой твой Бог, что ты так поступила?» В этот момент он раскаялся, уверовал. Это было 15 лет назад, сейчас они — оба верующие, оба ходят в церковь. «О таком счастье я даже не мечтала», — пишет эта женщина.
Эта история меня потрясла. Насколько долго можно терпеть? Я бы по-другому вопрос поставила. Насколько сильно можно надеяться? Потому что, если ты не надеешься, то чего тебе терпеть-то? Сколько лет она терпела, я не знаю, наверное, немало. Я думаю, там каждый год за 10 ей засчитывается. Но, тем не менее, видите, она его победила любовью, не думая совершенно о том, что побеждает, а просто жила как христианка.
— Как женщине быть помощницей, послушной мужу, но не быть при этом жертвой, с которой не считаются?
— Главное, я думаю, для любого мужа, — чтобы ему доверяли, на него надеялись, его ободряли, особенно если он сам перестает на себя надеяться из-за каких-то обстоятельств. Это для него самое главное. Как бы ты его ни кормила, но если ты его пилишь все время, ему, наверное, твои пироги стоят в горле.
Насчет жертвы, если женщина перегибает палку и терпит от мужа унижения, когда ноги об нее вытирают, как об тряпку, думаю, здесь жена не выполняет свою задачу, потому что помощник — это не тряпка. Помощник должен делать свое дело. А вот тряпка мужа приводит ко греху, потому что приучает, что рядом с ним не человек, а нечто, обо что можно вытереть ноги.
Служение мужу не заключается в том, чтобы терпеть унижения. Терпеть унижения — это грех, я так думаю, потому что ты мужа приводишь ко греху.
— Как сохранить отношения между супругами, чтобы глядя друг на друга, лучиться такой радостью, светом, как вы с батюшкой? Как будто вам по 18 лет.
— Не так, нет. Думаю, что сейчас лучше, чем в 18 лет, мне так больше нравится.
Такая любовь, мне кажется, — это подарок, а не наша заслуга. Мы же ничем ее не заслужили. Наоборот, даже удивительно, как ее сохранили, донесли до веры, до 32-х лет. Я думаю, что чем больше себя отдаешь, тем больше получаешь. Вот эта закономерность работает. Я отдаю всю себя батюшке. В ответ получаю всего его. То же самое с детьми. По-моему, другого какого-то совета и рецепта не может быть. Как только ты что-то оставляешь себе, то ты столько же недополучишь любви. Отдав все 100%, 100% и получаешь.
Фото Анны Гальпериной