Маму с папой ведут к алтарю, а я следую за ними
Зимой 1994 года мои родители повенчались. Им было уже по тридцать пять лет. Папа был заместителем начальника полигона, мама работала в библиотеке. У них было двое детей.
Наверное, двум воцерковляющимся супругам не хватало только Божьего благословения на дальнейшую жизнь в браке. И эта жизнь вскоре после Венчания изменится. Но в тот прекрасный день памяти великомученицы Татьяны и, соответственно, маминых именин замерзшие, но счастливые родители венчались в Георгиевском храме и не подозревали, что в венчанном браке у них родится еще один сын.
Мне было восемь лет. Я стояла в любимом храме и просто радовалась происходящему событию.
Венчание родителей в памяти запечатлелось особенно ярко благодаря фильму, который снимал наш друг и сосед Михаил Богданов. Удивительно, что в те годы он владел видеосъемкой как настоящий художник, мастер своего дела. Дядя Миша был отцом той самой Оленьки, моей лучшей, моей единственной подруги детства, с которой мы вместе ходили в детский сад.
В нашем семейном фильме о венчании видно, с каким восторгом я смотрю на маму и папу, с какой серьезностью осеняю себя крестным знамением и молюсь. Спроси меня тогда, в чем суть наблюдаемого мной таинства, я бы, конечно, ответила что-то не совсем уж неправильное, но я больше просто чувствовала неповторимость, глубину, неземную праздничность происходящего события.
И вот маму с папой ведут к алтарю, а я неотступно следую за ними. Певчим пришлось поймать меня почти у самых Царских врат и поставить на клирос. Мечта сбылась. Я пела «Многая лета!». На клиросе!
Наступил момент поздравления венчавшихся. А меня переполняет восторг, и я делюсь радостью с родителями: «Я! Там! Пела!»
«Клиросные бабушки» открыли для меня красоту службы
Возможно, батюшка заметил мой постоянно устремленный взор на клирос и благословил «петь там». Ничего лучшего он для меня не смог бы сделать, если бы и хотел.
Батюшка, матушка, мама Люба и «клиросные бабушки» открыли для меня глубину и красоту церковной службы. Все-таки стояние рядом с мамой ограничивалось молитвами об учебе и витанием в облаках. Клирос познакомил меня с церковнославянским языком и с жизнью общины изнутри.
Фото: Oksana /fotokto.ru
Мама беспокоилась, что у меня начнется «звездная болезнь». Но у меня, восьмилетней певчей, тогда единственного ребенка на нашем клиросе, поводов возгордиться было мало.
Бабушки удивлялись мне и потешались над моими певческими способностями. Душа пела, а слух и голос почему-то не развивались. Бабушки наклонялись надо мной, чтобы послушать мое пение, и сообщали матушке: «Она басом поет!» Матушка ставила меня с какой-нибудь старушкой, которая пела вторым голосом, и велела петь вместе с ней.
Потом опытные певчие вместе радовались своему педагогическому успеху: «Уже не басом поет!» Я старалась петь тихо и в унисон. Как могла. Правда, понимала, что пела, потому что церковнославянский язык оказался для меня родным. Я смотрела в книги с богослужебными текстами и научилась их читать.
Вот у нас какая чтица!
Помню тот неповторимый день, когда мне, первокласснице, батюшка доверил читать утренние молитвы перед исповедью.
Тревожное и радостное чувство, которое вызывало во мне чтение молитв на весь храм, было, наверное, уже не тщеславием, но еще не молитвой. Это скорее было похоже на восторг поэта, у которого стихотворения рождаются будто сами по себе.
Не думаю, что я выступала на публику. Это была скорее ответственность за должное исполнение почетного послушания. Но послушанием чтение станет позже, когда мне доверят читать часы. А в тот день при чтении утренних молитв входит матушка, и вдруг ее строгое лицо озаряет улыбка: «Вот у нас какая чтица!» – сказала она, благоговейно перекрестившись.
Матушка продолжила дело батюшки по приобщению меня к церковной службе. Она доверила ребенку чтение первого и шестого часа перед литургией. Знакомство с псалмами, которые входят в состав часов, было первым и самым лучшим уроком в овладении искусством слова, залогом будущей любви к классической поэзии.
И я уже знала, у Кого искать защиты
Мама снова стала беспокоиться за мое духовное развитие: боялась, что будут слишком много хвалить, я буду тщеславиться. Наверное, я была не без греха. Но происходившие со мной события были гораздо глубже, несоизмеримо важнее детских амбиций. Да и требования у моих дорогих наставников были высоки: учили читать с правильной интонацией, в нужном темпе, правильно расставляя ударения.
Я взрослела, и из бессонных ночей уходили фантазии и игры, оставляя меня одну перед лицом школьных страхов. Но я уже знала, у Кого искать защиты.
Помню, как примерно в десятилетнем возрасте очередной раз меня полночи беспокоили будущие оценки. Вдруг в голову сами приходят слова: «Возверзи на Господа печаль твою, и той тя препитает».
Я верила в Бога и доверяла Ему. Я училась молиться. И, наверное, никогда в жизни я не верила так искренне и не молилась так усердно, как тогда, когда девочкой пела в церковном хоре.