«Девять дней я пролежала в коме»
— В тот понедельник я была на работе. В обеденный перерыв решила съездить в наркодиспансер за справкой — хотела получить права и поступала в автошколу.
Пока шла к станции метро «Горьковская» и спускалась на эскалаторе, говорила с мужем по телефону. Кажется, в моем вагоне людей было не очень много, да я ни на кого и не обращала внимания. Села на свободное место, включила фильм. А потом случился взрыв…
Это все, что я помню о том дне.
Фото: Global Look Press
Родные до меня дозвониться не могли. Они еще не знали, что произошло. Коллега прислала моему мужу фотографию, как меня на носилках выносят из метро. Он узнал меня по одежде, начал искать больницу. Но сделать это было не так просто, потому что я поступила без документов, просто под номером. Каким — уже и не помню.
Когда все-таки узнали, что я попала в НИИ Джанелидзе, мама и брат взяли билеты и прилетели из Мурманска в Санкт-Петербург.
Девять дней после взрыва я пролежала в коме. У меня были открытая черепно-мозговая травма, открытый перелом голени, сквозное ранение предплечья, грудной клетки. За это время уже сделали несколько операций.
Помню, как я лежу с закрытыми глазами, и первая мысль: «Я так долго сплю! Пора проснуться».
Открываю глаза, вижу какие-то приборы, по соседству еще одна девочка, около нее сидит папа… Я еще не понимала, что это больница.
Потом в палату зашел мой брат — он моряк, хотел увидеться перед очередным долгим рейсом. Но я вообще не могла ничего сказать. После комы было ощущение, как будто связки атрофировались.
Он стоит, пытается со мной как-то разговаривать. А я лежу и хлопаю глазами, причем сама ему мысленно задаю вопросы, представляю, что он мне отвечает, и принимаю это все за реальность!
Через несколько лет муж сказал мне, что в тот день тоже стоял рядом. Но я его почему-то не заметила.
Про теракт мне в больнице рассказала мама. Поверить было невозможно.
Фото: Сергей Коньков / ТАСС
«Осколок из ноги медсестра вытащила пинцетом»
Я переживала, что мне сбрили волосы. С левой стороны не было лба, одна кожа — в череп вошли осколки взрывного устройства.
Я лежала с перемотанной головой, со шрамами, вся в зеленке, с аппаратом Илизарова на ноге… Три пальца на стопе были почти оторваны, их пришили, установили туда металлические спицы. Правая часть тела до бедер была обездвижена. Я не могла повернуться и боялась что-то задеть, спала на спине.
Случайно сама нашла осколок, который не заметили врачи. Лежала в палате, начала себя ощупывать и почувствовала в правой груди что-то лишнее. Удалить обещали, когда будет очередная операция.
Еще один осколок вышел из правой ноги. Я просто провела рукой и поняла, что оттуда что-то торчит. Начала вытаскивать, но не получилось.
Подошла медсестра из нейрохирургии: «Что делаешь?» — «Да вот, у меня что-то в ноге. Мне кажется, это осколок». — «Подожди, сейчас вместе вытащим!»
Она принесла зеленку и пинцет. Осколок оказался неровный, с зазубринами. Кстати, удалить из тела все осколки так и не смогли, я с ними живу.
Больше всего меня волновало, сколько я пробуду в больнице. Последняя операция была в июле, в районе лба мне установили титановую пластину. Она выглядела как сеточка — врачи мне заранее показали. За два с половиной месяца волосы отрасли, но теперь их снова было нужно сбривать. Я переживала, что я лысая! Думала: «Ну что это такое?» Но меня все успокаивали: «Волосы — это не руки и не ноги, отрастут».
Самое тяжелое — что после операции отекло лицо. На следующий день я не могла открыть глаза и больше суток провела в полной темноте.
Меня выписали только 2 августа. Отправили на реабилитацию в санаторий, там я пробыла с мужем две недели, а потом поехала домой — хотелось отдохнуть и от врачей, и от больничной атмосферы.
«Долгое время я не могла ездить на метро»
На работу больше не выходила. Я и так собиралась уволиться еще до теракта и найти другое место с более высокой зарплатой, а после выписки поговорила с мужем — и он сказал, что пока мне стоит отдохнуть.
Долгое время я не могла ездить на метро и спокойно слышать названия станций «Сенная площадь» и «Технологический институт». Поначалу переживала из-за шрамов на теле. Самые заметные остались на правой голени и левой руке.
Летом стеснялась ходить в платьях и футболках, но сейчас мне все равно.
Не сказать, что у меня сильная психологическая травма… Хотя, наверное, она была. Но мне сложно оценить свое состояние на тот момент. Но не было раздрая, паники, апатии. Я думаю, что мне помогла поддержка родных, друзей и незнакомых людей, которые приходили меня навещать. Мне передавали очень много цветов и подарков, причем из разных регионов страны.
Кажется, я уже пережила это. Я не считаю, что у меня был большой стресс. Как бы то ни было, сейчас я говорю обо всем спокойно, даже с долей юмора.
Но теперь жизнь без врачей для меня невозможна. Из-за черепно-мозговой травмы я должна постоянно наблюдаться у невролога и эпилептолога, периодически пить таблетки, ходить на поддерживающие процедуры, лежать под капельницами. Чтобы беречь сосуды, совсем нельзя пить алкоголь, пришлось ограничить даже кофе. Но это, конечно, мелочи.
О взрыве я сейчас почти не вспоминаю, но вопрос «зачем» по-прежнему себе задаю. Я не понимаю людей, которые это сделали. Не понимаю, какой у них был посыл. Чего они хотели добиться?
А по поводу самой себя… По логике вещей, меня там не должно было быть, это случайность. Мне просто не повезло оказаться в том вагоне.
Фото из личного архива Марины Кочуновой