– Михаил Александрович, как получилось, что вы, будучи воспитанным в церковной семье с такими традициями – катакомбных общин, диссидентских кругов – стали государственным чиновником? Довольно неожиданный поворот, если смотреть со стороны.
– Старшие, в том числе родители, всегда отмечали у меня способности объединять вокруг себя сверстников, но для сына священника сделать государственную карьеру было немыслимо, поэтому я и не готовил себя к ней.
Я и комсомольцем не был, и в партию, естественно, не собирался вступать, это было априори ясно. Несколько лет проучившись в техническом вузе, я его бросил и перешёл в вуз гуманитарный, потому что в творческой профессии вольнодумства было больше, пространство для манёвра шире, были какие-то перспективы.
А потом время изменилось, произошли революции, и в декабре 93-го я решил баллотироваться в депутаты Московской областной думы. Это ещё не было осознанным решением, что я свою жизнь свяжу с политикой, просто у меня был ряд идей, которые хотелось бы воплотить в жизнь, в том числе и строительство храма на месте гибели отца. Я очень люблю родной город Сергиев Посад, мне хотелось что-то для него сделать – такие у меня были узкомуниципальные стремления.
А потом я просто почувствовал, что это моё, что я смогу на этом поприще принести пользу обществу. Так что всё очень просто, и если бы я родился лет на тридцать позже, то, может быть, изначально бы готовился к такой карьере. Но мне кажется всё-таки, что карьеру политика, управленца не делают как-то осознанно, специально, это стечение обстоятельств и определённых черт характера.
– А насколько у вас в семье чувствовалось вот это наследие подпольных общин, катакомбной церкви? Вы много общались с бабушкой со стороны отца? Она что-то рассказывала?
– С бабушкой, Еленой Семёновной, у меня были совершенно отдельные отношения. Она очень серьёзно повлияла на мое воспитание. Я каждое лето ездил к ней на дачу в Подмосковье, проводил там по месяцу. Она очень много рассказывала и очень повлияла на моё формирование как личности.
Теперь, по прошествии многих лет, я с уважением вспоминаю позицию отца: он всегда старался мне говорить правду. Хотя это было небезопасно, ведь любой молодой человек, а тем более ребёнок, юноша может, где надо и где не надо, рассказывать эту правду. Но он считал, что риск оправдан. И, конечно, это тоже формировало мою личность в те годы, потому что мне в школе говорили одно, а дома другое.
Я сопоставлял эти вещи, и как-то рано научился если и спорить с учителями, то осторожно, чтобы не подставить свою семью, потому что всем было очевидно, где я всего этого мог наслушаться.
– А связь с дореволюционной жизнью, с гонениями 30-х годов – это как-то чувствовалось? Надежда Яковлевна Мандельштам у вас жила…
– Конечно, о Надежде Яковлевне у меня самые тёплые воспоминания, она действительно гостила у нас на даче несколько лет и всегда любила со мной общаться. Я с удовольствием выполнял её маленькие просьбы и поручения: бегал в магазин покупать ей «Беломор» – она курила «Беломор» и на меня это производило серьёзное впечатление, всё-таки папиросы были мужские. В музее отца есть радиоприёмник, который подарила ему Надежда Яковлевна, она слушала различные «голоса» у нас в Семхозе, сидя на террасе.
Я уже с юных лет понимал, что есть некая официальная жизнь, официальная школа, официальная пропаганда, телевидение и так далее, а есть нечто другое, то, что существует вокруг моего отца, вокруг его друзей, знакомых, нашей семьи. И это, конечно, осложняло мою жизнь, но и давало возможность раздумий, понимание того, что мир не чёрно-белый.
– Вам доставалось внимание отца? Ведь он был так занят: и прихожане, и кружки, и книги он писал. Вы его не ревновали к этой бурной жизни?
– Нет. Дело в том, что отец был мастером по управлению своим временем, у него всё было чётко расписано. С детства он меня приучил к тому, что я должен вести еженедельник. Сейчас это, конечно, всё в электронном виде, но я всю жизнь веду еженедельник, у меня каждый час времени расписан – это воспитание моего отца.
Он мне всегда говорил, что время – это конь, который несётся стремглав вперед, а часы на твоей руке – это вожжи, которыми ты управляешь этим конём. И он очень рано подарил мне часы – часы моего прадеда.
У отца хватало времени на общение со мной и моей сестрой. Когда мы были маленькими, он нам читал вслух – это было любимое занятие. Мы оба с сестрой были читающие, но это совершенно разные конфигурации: одно дело читать самому, другое дело, когда отец читал нам вслух с комментариями, мы могли задать вопросы и так далее. Он находил для этого возможность.
Конечно, в последние годы, когда мы уже были взрослыми и старались минимально его загружать, уже не было общения в прежнем объёме, но всё же раз в неделю я старался находить время, чтобы приезжать в Семхоз пообщаться с родителями. А в детстве я, несмотря на загруженность, абсолютно не замечал, чтобы он не уделял внимания своей семье, детям.
– А у вас получается своим детям читать, общаться с ними, традиция продолжается?
– Чтение у нас – прерогатива жены, она любит с детьми читать. Мы с детьми смотрим кино, я им обязательно даю комментарии, что-то рассказываю, и мы с ними обязательно занимаемся спортом: плаваем, катаемся на лыжах, ходим в лес, ездим на квадроциклах. То есть наше общение немного в других форматах, в современных.
Михаил Мень. Фото пресс-службы Министерства строительства
– У отца Александра было целенаправленное воспитание, педагогические приёмы или просто жили вместе семьёй?
– Мне запомнилось, что он никогда не навязывал свою точку зрения, но всегда мягко подводил к ней. Я потом уже, вспоминая, осознаю, что это было сделано педагогически мастерски. Он никогда не говорил: «нет, надо не так, а вот так». Он говорил: «ну, ты смотри повнимательней, прочти статью в журнале». То есть подводил всегда к тому, чтобы и у меня, и у моей сестры была сформирована точка зрения на основе той информации, которую он рекомендовал, а не впрямую полученная установка от отца, который, безусловно, был для нас авторитетом.
Это ключевой момент, и я сейчас тоже стараюсь так делать, хотя это сложно, всегда хочется просто сказать, как правильно – это быстрее и эффективнее. Но так придётся делать каждый раз, а если ты ребёнка подвёл, и он осознал, сам вышел к решению, это, конечно, надёжнее и дорогого стоит.
– Отец Александр переживал, когда его в конце 80-х начали обвинять в обновленчестве, «ереси экуменизма», религиозном синкретизме? Как он вообще относился к такому брожению в конце 80-х – начале 90-х?
– Конечно, переживал по этому поводу, но он жёстко стоял на своей позиции. Он прекрасно понимал, что всё передовое всегда воспринимается очень сложно.
Напомню один случай: отец был первым священником, который выступил по телевидению. Это произвело эффект разорвавшейся бомбы: человек в рясе, с бородой и крестом вдруг вышел на телевидение. И что интересно, это вызвало очень позитивную реакцию у телезрителей, но и серьёзную критику со стороны коллег, некоторых консервативных священников. Говорилось о том, что священник не должен использовать современные технологии в проповеди, а должен вещать только с амвона храма.
Но сейчас очевидно, что отец-то оказался прав. Сейчас мы видим блестящие выступления Святейшего Патриарха по федеральному телевидению, мы видим, что все региональные епархии используют социальные сети, а не только издательское дело.
Новатору всегда сложно, но тем и отличается новатор, что он, несмотря на определённые упрёки, сопротивление консервативной части аудитории, всё равно продолжает вести свою линию, если убеждён в своей правоте.
Он прекрасно понимал, что если людей начать просто заталкивать в Церковь, они там ничего не поймут после 70 лет советской власти. Во второй половине 80-х годов, когда произошло ослабление гнёта, многие стали смотреть на Церковь как на некий этнографический музей. А он пытался, и достаточно успешно, понятным языком рассказывать о том, что такое вечные вопросы и какие есть в Евангелии на них ответы.
– После ухода отца Александра, как всегда бывает, когда уходят из жизни люди значимые, стали делить его наследие. Обострились противоречия внутри общины, некоторые вообще декларативно ушли из Церкви, потому что без отца Александра всё для них потеряло смысл. Кто-то стал себя записывать в его лучшие друзья. Насколько для семьи это было болезненно, и как сейчас, спустя 25 лет, на это можно посмотреть? Какой итог того, что стало с общиной отца Александра, когда она после него прошла через это всё?
– Вы совершенно правы в том, что после кончины любого серьёзного общественного деятеля, лидера общественного мнения, всегда возникают разные круги на воде.
Сегодня можно смело говорить о том, что есть несколько приходов – не один, а несколько – которые сориентированы на наследие отца Александра. Это и приход Космы и Дамиана в самом центре Москвы, и приход в Новой Деревне и, конечно, приход в микрорайоне «Семхоз» Сергиева Посада, в храме преподобного Сергия Радонежского, который построен на месте гибели отца. Там же рядом действует культурно-просветительский центр, муниципальный, который носит имя отца.
Помогая этому храму и культурному центру, я представлял себе, как отец мечтал создать вот такую мощную базу, чтобы были разные залы для дискуссий, для проведения мероприятий, чтобы всё это было вместе с Церковью. Он даже в новодеревенском храме, в маленькой сторожке умудрялся проводить встречи малых групп и так далее. И мне кажется, что это лучший ему памятник.
Сегодня наследие отца, как мне кажется, сформировано. Очень важно, что есть благословение Святейшего Патриарха Кирилла на издание полного 15-томного собрания сочинений отца Александра, и эта работа началась. Я надеюсь, что мы 9-го сентября уже увидим первый том этого собрания сочинений.
– А семья как к этому всему относится? Часть жизни отца Александра была связана с миссионерской, общественной деятельностью, и была часть семейная, совершенно другая. И сейчас то же с этим наследием: с одной стороны, у вас там и культурный центр, и храм, и парк, и люди приезжают, паломники даже остаются, там есть где переночевать. А с другой стороны, там продолжает жить ваша мама, там же рядом дом, частная жизнь…
– Нам удалось как-то склеить эти два элемента. Моя мама работает старостой храма Космы и Дамиана, то есть проводит минимум три-четыре рабочих дня в Москве, а остальное время живёт в Семхозе. Конечно, в том доме, где живёт мама и долгие годы прожил отец, есть мемориальный кабинет, и мы не можем себе позволить постоянно туда организовывать экскурсии, потому что это действительно для мамы утомительно. Но по договорённости с ней есть всё-таки возможность какие-то специальные группы в выходные дни туда проводить.
– Ваши дети – люди другого поколения, не застали всего позднесоветского, включая атмосферу. Как они воспринимают, для них это уже немножко мифологизировано?
– Для маленьких детей – поскольку у меня детей много, есть и постарше, и помладше, – это известный дедушка, которого они знают, о котором они читали, наслышаны от меня, мамы, бабушки. Мы видим, что не всегда наследие известных людей сберегает семья, но нам удалось всё-таки сделать так, чтобы это стало отчасти семейным делом.
Мы работаем вместе с духовными чадами отца, дружно, и получается, что мама работает старостой храма Космы и Дамиана, мой двоюродный брат, с которым мы практически вместе воспитывались, протоиерей Виктор Григоренко, – настоятель Сергиевского храма в Семхозе, и как раз курирует весь этот мемориальный комплекс. Все духовные чада отца, у кого есть желание, силы, возможности, к нам приезжают и энергично помогают. Мне кажется, здесь всё как-то состоялось.
– А вы не боитесь излишней архаизации, музеефикации всего этого? Ведь у отца Александра всё было живое, всё нацелено на общение с конкретными людьми, с их потребностями, вопросами, страхами, с живой жизнью во Христе. Есть риск заморозить, засушить…
– Безусловно, но избежать этого можно очень просто: чтобы церковное, богословское наследие развивалось на шаг впереди, нежели какие-то музейные вещи, которые очень важны с точки зрения привлечения молодёжи, для того чтобы они поняли, кто такой отец Александр.
Но, конечно, важнее всего, чтобы в этих храмах продолжалась церковная жизнь и издательское дело. А мемориальный комплекс, музей необходимы для привлечения новых молодых людей, которые сейчас привыкли многое воспринимать визуально – это другое поколение, и это очень важно.
– Книги – это, конечно, хорошо, должен быть какой-то корпус наследия, но сейчас в основном люди пользуются различными современными технологиями, в том числе цифровыми. Как можно это совместить, транслировать?
– Актёр Сергей Юрский, который был дружен с отцом, записал аудиокнигу «Спаситель» на базе «Сына Человеческого». Я сам – фанат аудиокниг, я полностью перешёл на этот формат. Поскольку я немного занимался издательским бизнесом, я люблю книгу как таковую, саму по себе, как произведение искусства, но в силу занятости я перешёл на аудиокниги. Машина, самолёт, – я использую любую возможность, у меня полный телефон книг, сейчас не надо диски с собой возить – берёшь наушники и получаешь всю информацию.
Поэтому мы хотели бы систематизировать и всё сделать в будущем в виде аудиокниг. Это следующая задача после того, как выйдет собрание сочинений.
– А вы продолжаете общаться с тем же Юрским, чадами отца Александра, близкими, друзьями, или у вас совсем нет на это времени? Осталась эта общность?
– Мы очень много и плотно общались с Катей Гениевой, Царство ей Небесное, она, конечно, делала великое дело, для того чтобы память об отце Александре была жива, чтобы развивалось его церковно-богословское наследие. И мы в этой беседе, конечно, не можем её не вспомнить.
Библиотека иностранной литературы – то место, где отец начинал читать первые публичные лекции. Именно через библиотеку и через ежегодную подготовку мероприятий девятого сентября я, конечно, поддерживаю со всеми связь. Конечно, я сохраняю общение с духовными чадами отца. Так как у меня очень мало времени, связующим звеном выступает отец Виктор, мой двоюродный брат и настоятель храма в Семхозе.
Много людей приезжает именно в Семхоз, это место стало паломническим маршрутом, есть даже выражение «съездить на тропинку». Имеется в виду та тропинка от дома к станции, по которой отец ходил каждый день, и на которой его убили.
– У вас получилось создать в Семхозе церковный культурный центр. Таким образом, облагораживается и пространство вокруг: была не самая благополучная окраина Сергиева Посада, довольно страшное место, а сейчас его окультурили. На ваш взгляд, это вообще жизнеспособная форма влияния Церкви в обществе, когда снизу что-то прорастает – есть активный приход, ядро, а вокруг него обустраивается и жизнь в районе, селе, городе. Что в Семхозе изменилось и почему?
– Вообще у этого микрорайона, который раньше был отдельным населенным пунктом, есть трагедия, потому что там закрылся племенной птицезавод, который был базой микрорайона. И этот совхоз был миллионером, там всё динамично развивалось, но потом прекратило своё существование, и до сих пор, к сожалению, находится в упадническом состоянии.
Безусловно, неким якорем стал этот храм и культурный центр. Постепенно вокруг него всё начало преображаться. Здесь и районные власти, и московские областные власти подключились, именно понимая, что это якорь, точка роста. Постепенно пошло благоустройство населённого пункта. Облагораживают пруд, делают небольшую набережную, лавочки, фонари, несколько детских площадок.
– То есть им приходится шевелиться? Иначе контраст будет очень заметен?
– Да, именно. Мы, когда я был губернатором, это в Иванове проходили: делаешь что-то одно, и всё – уже планка высокая, и тогда муниципальные и частные инициативы стараются тоже выходить на такой же уровень. Иначе для местной власти это будет очень серьёзным негативом, потому что люди видят, где всё ухожено, а где неухожено. Это важный момент для развития.
– В других местах я тоже вижу, что если есть активный энергичный священник, который привлекает людей, построил культурный центр, школу, устраивает чаепития, людям есть, куда прийти, постепенно радиус всё увеличивается…
– Конечно! Опять вернусь к своему региональному опыту. В Иванове есть такой квартал «Московский», который мы закладывали ещё с Лужковым в своё время, и там очень активный батюшка, отец Андрей, сын адвоката Генри Марковича Резника. У него сначала деревянный храм был, небольшой, а сейчас близится к завершению строительство большого каменного храма.
У него очень активный приход, прекрасная территория с детскими площадками, даже сценическая площадка есть, дети устраивают концерты на разные праздники. И это очень влияет и на имидж квартала «Московский», и на обстановку. Яркий пример того, что приход может влиять на развитие территории муниципалитета, района. Так что это действительно работает.
– Теперь, когда вы стали государственным чиновником, отвечаете за такую непростую тему как ЖКХ, ваша церковная жизнь от этого страдает? С вами же теперь епископы, священники, наверное, иначе общаются? Официальные связи, которые вы вынуждены поддерживать, и ваша частная церковная жизнь – как вы это совмещаете?
– Ну, во-первых, со Святейшим Патриархом Кириллом у меня давние, многолетние хорошие отношения, и сегодня я активно помогаю Церкви по ряду проектов, которые касаются непосредственно моей сегодняшней деятельности. В том числе наше министерство очень активно занимается Соловками. Это важная тема, мы недавно со Святейшим Патриархом встречались, обсуждали, наметили определённые планы. В зоне нашей ответственности лежит водоснабжение, водоотведение основного острова. Есть и другие серьёзные инфраструктурные проблемы, которые мешают развитию…
– Соловки – это такая сложная тема…
– Очень сложная, но мне она нравится, я летал туда пару раз.
– А вы не боитесь, что там всё будет испорчено?
– Такие вещи как водоснабжение и водоотведение должны быть сделаны, если мы хотим, чтобы туда приезжали и туристы, и паломники. Мы обсуждали, что будет с электроэнергией. Кто-то предлагал поставить ветряки, экологически чистый проект, но он никак не вписывается в образ Соловков, потому что мы их нигде не спрячем. Здесь много очень серьёзных задач. Но водоснабжение должно быть – и ЮНЕСКО не будет против подземных коммуникаций.
– Вернемся к вопросу о том, как вы сочетаете взаимодействие с церковными структурами по долгу службы и свою частную церковную жизнь?
– Что касается моей частной церковной жизни, то я её совершенно отделяю от своей работы. Например, я совсем недавно встречал Святейшего Патриарха в Плёсе. Плёс – самый маленький город России, который восемь лет я обустраивал, будучи губернатором Ивановской области. Там все храмы восстановлены, восстановлен знаменитый храм, с которого Левитан писал эскиз к картине «Над вечным покоем».
Это одна тема, а вторая тема – это моя частная жизнь: я езжу в храм преподобного Сергия Радонежского в Семхозе, помогаю там отцу Виктору, прислуживаю в храме, причащаюсь, исповедуюсь, вожу детей туда – это моя частная жизнь. Я стараюсь никогда не смешивать одно с другим, считаю это неправильным.