Приходским спецслужбам понадобилось меньше десяти секунд, чтобы со смиренным вздохом поставить диагноз: «Я ж говорила: алкаш», и чуть меньше минуты, чтобы довести его до сведения епархиальной зондеркоманды, тщательно оберегающей от посторонних носов грешки, грехи и грешищи некоторых православных для последующего скорбного рапорта Самому Дорогому Человеку – так, чисто для сведения. Итак, Миша не пришел на рождественскую службу, не разгреб снег перед трапезной и не сделал еще много чего полезного и душеспасительного. Подстава. Запил. Алкаш. А какие еще могут быть варианты?! Всё правильно.
Спокойный, практичный и не склонный к поспешным истерикам Андрей предложил всё-таки навестить Мишу: «А вдруг что случилось? Парень, может, и не запил вовсе. Пошли, навестим. Заодно и разговеемся». – «Ага, разговеемся. Ты когда-нибудь встречал Рождество в хате запившего холостяка? Каюта Флинта Версалем покажется. Представь себе: топчан, пепельницы, газеты, бутылки, телевизор. Попугай, если есть, и тот повесимши. С праздничком, короче». – «Ну вот и проверим. Только чур: никакого телевизора! А то я от него одурел совсем». – «И без интернета чтобы».
Команда благочестивых аколуфов явилась к Мише. Уже в подъезде было понятно, что аналогия с Флинтом вполне удачная: запах стоял крепкий, и отнюдь не ладана. Перед Мишкиной дверью стало совсем грустно. Мы решили только зайти, поскорбеть и быстро смыться. Звоним. Из-за двери послышалось что-то вроде «Йо-хо-хо». Дверь открылась: Мишка стоял на четвереньках и глядел снизу вверх сиреневым подбитым глазом. На удивление четко произнес: «Привет! С Рождеством, мужики! Проходите». Потом скривился и снова завыл: «Йо-о-хо-хо-о». Бутылку рома патриотично заменяла санкционная поллитровка: стояла рядом с кроватью.
Странно, но ни разрухи, ни пепельниц, ни дохлого попугая мы не увидели. Телевизор, и тот не работал («за неуплату отключили?» – подумалось невесело). Но нет – свет был, только пришлось включить его самим, потому что Мишка, не поднимаясь с четверенек, прополз к кровати, и оттуда уже продолжал свои чревовещания.
Запах алкоголя быстро улетучивался. «В общем, всё сами знаете, – выдал хозяин, – чайник на кухне, кофе там же. Сами заварите. Водки не дам – моя она». Совсем оборзел. Но хамство хамством, а вся обстановка никак не говорила о катастрофе: чисто, прибрано, строго. Совсем мы уж растерялись, когда на полу, рядом с поллитровкой, увидели «Душеполезные поучения» аввы Дорофея – тут уж неувязка полная: как это всё понять? С одной стороны – авва Дорофей, с другой – подбитый глаз, «йо-хо-хо» и бутылка. Странно.
Мишка потребовал кофе с пирожными. «И вообще, Рождество! – заявил он. – Могли бы и принести. Магазин в соседней пятиэтажке». Андрей задумчиво пошел за покупками.
Сидим за столом, едим эклеры, пьем кофе. Мишка валяется. «Зачем тебе водка, гад? – добродушно так спрашиваю. – Слухи о тебе поползли. И на службе не был. Снег не разгреб». Мишка, похоже, удивился настолько, что смог открыть подбитый глаз. Потом начал, скрипя, рассказывать. С каждым его скрипом я чувствовал себя всё неуверенней. Оказывается, ошалев, как и мы все, от телевизора и интернета, он в течение зимних праздников решил от них избавиться.
Легко сказать! На работу не пойдешь: всё закрыто. Тогда он обзвонил несколько монастырей, спросил, не нужна ли какая помощь – ну, в смысле физического труда («духовная помощь от меня – та еще»), узнал, что каждая из обителей очень была бы не против, если бы кто справился с заготовкой дров. «Если бы одному, то не успел бы вообще: пилить надо, колоть, поленницы укладывать. Мужикам и позвонил: давай, ребята, каникулы устроим монастырские.
Ну, собралось пять человек – по монастырям и ездили. Бензопилу с собой взяли. Вкалывали: один день – один монастырь. Новый год вообще удался. Три топора монастырских сломали. Но нас простили, даже смеялись за трапезой. В последней обители, которая недалеко совсем от города, сказалась усталость и неопытность: я ж в последний раз лет десять назад колуном махал! Вот спину и надсадил.
Слег, в общем, с концами. А перед тем, как слечь, споткнулся о полено, и рылом прямо о комель – хрясь! Наладил оптику. И телефон разбил вдобавок». Монахи, ребята свои в доску, переволновались все – давай мне лекарства всякие пихать. Хлеба свежайшего на прощание нам дали. Благодарили, переживали: мол, как это так – на Рождество, и без движения. А я только мычать и мог от боли. Не, правда: жуткая боль была – вообще двинуться не мог. Мужики до дому довезли вчера, чаю дали. Один за водкой сбегал срочно – спину мне растер для сугреву. Теперь вы растирать будете».
Авву Дорофея Мишка читал, чтобы хоть как-то быть поближе к церкви. Перечитывал, точнее. Любимое место нам процитировал, уже когда мы его водярой растерли, седьмое поучение, как он его назвал, «про собак»: «В общежитии, прежде моего удаления оттуда, был один брат, которого я никогда не видал смутившимся или скорбящим, или разгневанным на кого-либо, тогда как я замечал, что многие из братии часто досаждали ему и оскорбляли его. А этот юноша так переносил оскорбления от каждого из них, как будто никто вовсе не смущал его. Я же всегда удивлялся чрезвычайному незлобию его и желал узнать, как он приобрел сию добродетель.
Однажды отвел я его в сторону и, поклонившись ему, просил его сказать мне, какой помысл он всегда имеет в сердце своем, что, подвергаясь оскорблениям или перенося от кого-либо обиду, он показывает такое долготерпение. Он отвечал мне презрительно без всякого смущения: «Мне ли обращать внимание на их недостатки, или принимать от них обиды как от людей? Это – лающие псы». Услышав это, я преклонил голову и сказал себе: нашел путь брат сей, и, перекрестясь, удалился от него, моля Бога, чтобы Он покрыл меня и его».
Мы всё-таки спросили Мишку, что передать приходской спецслужбе. «Как что? С праздником поздравьте. Ну, «йо-хо-хо» пропойте в качестве колядки – от меня лично. Только чтобы не осуждать – ни ее, ни зондеркоманду!» Потом снова потребовал кофе: «А что без сливок-то? – возмутился. – Пост кончился. Хочу кофе со сливками!» Андрей покорно пошел в магазин.