Миссия в эпоху глобализации: Миссия или..?

Статья первая

Зачастую в современной России весь спектр возможных суждений о христианском просвещении сводится к двум крайностям. Это победные реляции о повсеместных миссионерских успехах с одной стороны, и алармистские сентенции по поводу полной “безнадёги” — с другой.

Мне же представляется правильным перейти от оценок к конкретике. В какой России мы живём? Что уже сделано, несмотря на все сложности? Что ещё может быть сделано и что для этого нужно? Каковы стратегические задачи Церкви? Наконец, прецеденты и перспективы.

Сначала диагноз: глобализация. Константин Леонтьев называл её “вселенской смазью”. Действительно, на наших глазах происходит унификация товаров, мыслей, поведения и самой жизни. Детство превращается в выбор между сникерсом и чупачупсом. Чем живут взрослые, можно судить по рекламным проспектам.

Но и изолировать себя от технологий производства и управления мы не можем. Как при Петре I: либо модернизация и окно в Европу, либо шведы, поляки и турки. И если тогда вместе с регулярной армией и флотом на Русь пришёл табак, ассамблеи и обер-прокурор Святейшего Синода, то в наши дни России угрожает полная культурная аннигиляция, что, собственно, и вызывает столь мощный протест.

Вопрос в том, можно ли считать бескультурье издержками глобализации? Так ли уж сцеплены интернет и зависимость от него, компьютеры и игромания, или здесь происходит подмена понятий?

По слову Спасителя, не то, что входит в уста, оскверняет человека, но то, что выходит из уст, оскверняет человека (Мф 15:11).

Во всяком случае, история Православия в послепетровской империи — это не только история обмирщения и “афеизма”, но и история святости, просвещения целых народов, появления богословских школ, возрождения старчества. Кончилось всё это крахом, но опять же, прогресс ли тому виной? И откуда же тогда сотни тысяч новомучеников и исповедников Российских?

Конечно, вызовы глобализации — не единственная проблема, но именно они задают всю новизну и необычность той ситуации, в которой оказалась наша Церковь на переломе тысячелетий.

Другая проблема — в отсутствии наработанных миссионерских алгоритмов и методик. Конечно, и в советские годы были очаги православной миссии: монастыри, отдельные приходы, немногочисленные апологеты и учёные-гуманитарии продолжали свидетельствовать о Христе и христианской культуре. Однако по понятным причинам в те годы миссионерское служение не декларировалось Церковью как приоритетное.

Совершенно иная ситуация ныне. Образованы и действуют Синодальные отделы Московского Патриархата — миссионерский, по делам молодёжи, по взаимодействию с вооружёнными силами и правоохранительными учреждениями, катехизации и религиозного образования. Функционируют Учебный комитет и Богословская комиссия.

Казалось бы, у нас на глазах происходит переход от послеперестроечного этапа спонтанных опытов и экспериментов к системной организации миссионерской работы. Были успехи, были и неудачи — настало время отфильтровывать золото.

Однако на практике мы наблюдаем, что за редким исключением в приходской жизни воспроизводятся те формы, которые устарели ещё в конце XIX столетия. Уроки, уроки и уроки — и это ещё в лучшем случае. В худшем — просто ничего не делается: в одном из московских благочиний даже воскресные школы реально функционируют лишь в половине приходов. Притчей во языцех стало низкое качество тех пособий, которыми нередко комплектуются воскресные школы и православные гимназии, особенно в провинции. В качестве примера такого распространённого “антипособия” приведу учебник Бородиной.

Надо ли возмущаться подобным положением дел? И да, и нет. Почему да, понятно, а вот почему нет? Потому что надо уметь ценить и тот малый труд, и те усилия, которые приложены там, где они приложены. Потому что за эту нелёгкую работу принялись дилетанты — люди без образования и специальной подготовки, священники, никогда не занимавшиеся организацией образовательного процесса, — одним словом, те, кому небезразлична судьба окружающих их нехристиан, и прежде всего нашей молодёжи.

Поэтому, мне кажется, первой реакцией на это их пусть неидеальное служение должна быть благодарность. А уже затем советы, как и что углубить и ускорить. Поэтому первой стратегической задачей Церкви здесь является её внимание ко всем своим миссионерам. Не просто презумпция их невиновности, но именно доверие и поддержка вплоть до вручения общецерковных наград и знаков отличий. Скажем, Синодальный отдел по делам молодёжи ежегодно вручает епархиям премию “Обре­тённое поколение” и знак “Добрый пастырь”. Хотелось бы надеяться, что со временем подобные ежегодные миссионерские торжества будут учреждены в каждой епархии.

К сожалению, пока ещё весьма утопична мечта миссионеров о том, чтобы церковная благодарность за их труд подкреплялась бы финансовой составляющей. До революции зарплата миссионера была больше, чем зарплата профессора Московской Духовной академии. Может быть, настало-таки время возродить и эту историческую традицию. Во всяком случае, на “Спаси Господи!” семью не прокормишь, и об этом не следует забывать. В стране свободного рынка миссионерство нуждается в инвестициях. Пока на этом поприще нас опережают и католики, и протестанты, и мусульмане. Но в тех нескольких епархиях, где эта мечта миссионера воплощена в жизнь, заметны сдвиги в статистике: в храмы потянулась молодёжь, в частности, студенты и преподаватели вузов.

В качестве примера для подражания также отмечу опыт Санкт-Петербургской епархии: храм, при котором живут и проходят реабилитацию наркозависимые подростки, освобождён от перечисления церковной десятины.

От системы поощрений хотелось бы перейти к тем трём аспектам миссии, которые представляются мне наиболее значимыми для судеб Православия в России и мире. Это миссия 1) на уровне епархии, 2) в рамках канонической территории Московского Патриархата и, наконец, 3) собственно апостольское свидетельство “внешним”. Иными словами, приходская, диаспоральная и интеллектуальная (культурная) миссии.

Итак, первый аспект — самый важный, без него бессмысленно всё прочее, — миссия на уровне епархии. По благословению правящего архиерея её осуществляют приходы, в помощь которым учреждены различные епархиальные отделы и комиссии.

Догмат вочеловечения второй ипостаси Святой Троицы задаёт главный вектор этого приходского миссионерского служения: оно должно по возможности охватывать все возрасты, а также все таланты, увлечения и проблемы человека. Коль скоро реальность земной человеческой жизни освящена во Христе, все её проявления должны быть учтены.

Председатель Синодального отдела по делам молодёжи Московского Патриархата Архиепископ Костромской и Галичский Александр говорит в этой связи о необходимости “выстраивания многоуровневой системы воспитания и образования подрастающего поколения. Начало этому должно быть положено ещё во время работы с будущей матерью, — такие программы по поддержке будущих матерей крайне актуальны в современной демографической ситуации. Продолжением могут стать детские программы от ясельного возраста и до подросткового включительно, и завершать эту многоуровневую систему работы должны молодёжные программы — от профильных студенческих до программ семейного типа. Таким образом, круг замкнулся, мы охватываем все возрасты человеческой жизни, присущие молодёжи, то есть, до 35 лет” (Из выступления на Съезде православной молодёжи Дальнего Востока и Забайкалья “За духовное возрождение России”; Хабаровск, 18–19 сентября 2005 года).

Это миссия внутренняя, и она крайне важна. Если разложить все эти возрасты и таланты по полочкам, получится следующая картина:

Дородовый период. Это время, когда закладываются глубинные слои психики ребёнка, когда женщина осознаёт себя мамой… Неслучайно в традиционных культурах всегда так берегли матерей “в положении”.

В наши дни впервые на этот этап в жизни женщины всерьёз обратили внимание протестантские церкви Скандинавии. В 1980-е годы в связи с резким падением посещаемости богослужений они начали устраивать специальные встречи для будущих матерей, обсуждать с ними различные грани материнства, приглашать на эти семинары специалистов по ведению беременности, родам и вынянчиванию малышей. Эффект превзошёл все ожидания: в течение 5 лет было зафиксировано 20-процентное увеличение численности прихожан в тех храмах, где проводились подобные собеседования.

С позиций философской антропологии понятно, почему: беременность и роды — это пограничные состояния в жизни женщины. Сиюминутные “моды” и развлечения отходят в сторону, и начинают проявлять себя те глубинные архетипы и модели поведения, о которых писал Юнг. В частности, просыпается интерес к религиозным знаниям, к молитве, приходят переживания, связанные с риском и ожиданием тех скорбей в родах, которыми, с одной стороны, женщина, по слову апостола Павла, спасается (см. 1 Тим 2:15), а с другой, — и уже по слову Христа, — приобщается великой радости, потому что рождается человек в мир (см. Ин 16:21). Понятно и то, что в этот период женщины особенно нуждаются во внимании и заботе.

С миссионерских позиций непонятно, почему лишь в отдельных епархиях ведётся такая работа с будущими мамами. В городе Губкине Белгородской области резко вверх пошла статистика крещений и причащений младенцев после того, как батюшка организовал собеседования в местной женской консультации и роддоме. Женщины счастливы, что Церковь не забыла о них в их нелегком служении, и конечно же, многие из них потом приходят в храм, тем более, что в городском кафедральном соборе есть чудотворный образ Матери Божией “Помощни­ца в родах”. В самом Белгороде священники присутствуют при выдаче свидетельства о рождении и помогают всем желающим определиться со временем и необходимыми условиями крещения.

Младенцы — это большая головная боль для всех молящихся в прямом смысле слова: во время литургии они устают и учиняют концерт или беготню. Вышеупомянутые скандинавские протестанты начали устраивать для малышей специально оборудованные комнаты при храмах, куда проведены колонки, доносящие звуки молитв и проповедей. В России мне известен всего один подобный прецедент (может быть, их и больше, но я не знаю): в московском храме Святой Троицы в Хохлах, по благословению настоятеля протоиерея Алексия Уминского, создан воскресный детский сад, в котором дети 3–7 лет играют в то время, когда их родители участвуют в евхаристической молитве, — а затем причащаются; к чаше их выносят перед самым причастием¹.

Дети — здесь я сторонник детских площадок. В Вятке при одном из храмов в районе-новостройке устроили детскую площадку — лазалки, качели, карусели, песочницы и т. п. В итоге в воскресной школе нет отбоя от детей. Зато местные сектанты “отдыхают”: к ним не ходят, некуда выплеснуть энергию. Такое же решение сектантского вопроса нашёл батюшка из подмосковного Клина. А ведь как здорово можно было бы обосновывать свои территориальные претензии перед местной администрацией, находить понимание у спонсоров и местных жителей, если бы при большинстве наших храмов играли те самые дети, которых и в наши дни не догадываются допустить ко Христу иные Его ученики (ср. Мк 10:14)…

Отрокам и отроковицам помимо алтарных послушаний и воскресных школ крайне необходимы спортивные, туристические, познавательные программы. Об одной из них — Братстве православных следопытов — я рассказывал на страницах журнала². Отмечу ещё раз, что самым ценным в скаутском методе я считаю его нацеленность на помощь. Научившись сам (неваж­но чему — лесной практике, хозяйственным навыкам или играм), подросток призван поделиться этим с теми, кто обделён (дет­ский дом, инвалиды). Скажем, следопыты Кемерова ежегодно приглашают в выездные лагеря (2–3 недели в красивейших таёжных угодьях Кузнецкого Алатау) воспитанников детских домов. За три года через эти программы прошло около 300 таких детей. В следопытстве также весьма удобно то, что в рамках одного отряда можно совмещать очень разные специализации, привлекающие ребят.

Список организаций, использующих подобные методики, достаточно велик. Перечислю лишь некоторые из них: “Витя­зи”, “Пересвет”, “Скимен”, “Стратилаты”, Организация российских юных разведчиков (ОРЮР).

Большие перспективы открываются и в случае духовного окормления уже действующих военно-спортивных, исторических и иных подростковых клубов и организаций. Проблема здесь одна: бывает, что пастыри, ревностно начав эту работу, затем как-то угасают. А ведь нельзя бросать тех, кого приручил…

Юность — здесь диапазон служений увеличивается. Например, в Москве и Нижнем Новгороде в рамках деятельности следопытского Братства юноши и девушки от 14 до 18 лет участвуют в программах трудоустройства и социализации. Москвичи восстанавливают Иосифо-Волоцкий монастырь, а нижегородцы — Вознесенский Печерский. И те, и другие оформляют трудовые книжки и пенсионные удостоверения, получают первую в своей жизни официальную зарплату, а всё нерабочее время (по закону подростки 14–16 лет могут работать не более 4 часов в день, а 16–18 лет — не более 6) проводят в походах, футбольно-волейбольных состязаниях, сплавах и прочих следопытских премудростях. Причащаются, молятся. Домой приезжают счастливыми.

Другой формат: иерей Сергий Красников (Ростов-на-Дону) проводит для ребят этого возраста специальный ежегодный лагерь “Николаевский”, в котором количество спортивных снарядов лишь немногим уступает количеству участников. Приглашает туда известных миссионеров, артистов и спортсменов. Весьма необычно слышать в 4 часа утра мерные удары по боксерской груше, подвешенной в яблонево-абрикосовом саду, и понимать, что это развлекаются твои вчерашние внимательные слушатели. В лагеря к отцу Сергию просятся со слезами на глазах не только из Ростова, но и изо всех окрестных епархий. Кстати говоря, ростовский батюшка принципиально не берёт с участников денег.

А священник Алексий Федоренко, возглавляющий Краснодарские отделения Братства православных следопытов (БПС) и Всероссийского православного молодёжного движения (ВПМД), сумел найти общий язык с местными турклубами. В результате его молодёжь после походов получает туристические разряды, принятые в Российской Федерации, и соответственно — право уже самим проводить туристические программы, а также покупать в кассах билеты на льготных условиях.

Замечательную идею воплотил в жизнь московский священник Андрей Алексеев. В рамках молодёжно-миссионерского служения в Андреевском благочинии он уже четвёртый год организует футбольные турниры между приходскими командами г. Москвы. Весь учебный год ребята готовятся, играют, а главное, начинают общаться и узнавать друг друга. Надеюсь, в ближайшие год-два этот турнир получит статус межрегионального, а затем и всероссийского.

В общем, есть куда расти и развиваться. Увы, таких лагерей и программ пока слишком немного.

Молодость. Это уже совсем иное пространство — профессиональная учёба, работа, полнота гражданских прав. Здесь реализуются уже молодёжные программы ВПМД. Их специфика — в их разнообразии. Обычно они соотнесены либо с профессией, либо с хобби.

Очень успешно развивается работа Православного историко-культурного общества (ПИКО). В течение 4-х лет его руководитель Александр Ракитин еженедельно организует выездные экскурсии, посвящённые архитектуре и истории России. Отделения ПИКО действуют в четырёх регионах РФ. За эти годы проведено около 1200 таких поездок. Кроме экскурсий, ребята проводят ежегодные экспедиции под общим названием “Отчий край”, в которых отыскивают и описывают заброшенные храмы и монастыри самых глухих уголков России. Достаточно сказать, что последние экспедиции проходили по Вологодчине и Екатеринбургской области. По итогам этой работы издаются сборники материалов, иллюстрированные фотографиями участников экспедиции. В этих поездках многие обретают веру, а вместе с ней нередко и свою вторую половину.

Совсем иначе функционирует Комиссия по биомедицинской этике и медицинскому праву ВПМД. Её главная задача — донести информацию об острых вопросах биоэтики и их осмыслении в свете христианских ценностей. Для этого был создан и размещён на различных ресурсах сайт кафедры биомедицинской этики Российского Государственного медицинского университета. Материалы на нём выходят под редакцией заведующей кафедрой Ирины Васильевны Силуяновой и выполняют роль учебного пособия по данной дисциплине — базовой для всех медицинских вузов России.

Можно также отметить, что весьма успешно стартовала обучающая интернет-программа ВПМД по дистанционному обучению богословию, журналистике и апологетике жителей отдалённых регионов России. За год работы под руководством протоиерея Святослава Худовекова (Смоленск) в школе прошли обучение более 120 человек.

Отдельная тема — приходские театры, в которых с удовольствием участвуют как дети, так и молодёжь. Совершенно замечательные постановки были подготовлены к Сретенскому творческому фестивалю воскресных школ Покровского благочиния г. Москвы в 2006-м и 2007-м годах студенческой молодежью из храма пророка Илии на Новгородском подворье и детьми из воскресной школы Новоспасского монастыря.

Список можно продолжать; главное — желание. Очень значима также поддержка со стороны настоятеля. А для последнего немаловажно, чтобы все эти начинания были в фокусе интересов правящего архиерея.

Клубы семейного типа — это тот профиль миссионерской работы, который становится актуальным после того, как молодёжь женится, выходит замуж и начинает приумножать количество маленьких прихожан. Конечно, молодые семьи также нуждаются в общении. Им есть о чём поговорить; их малышам также хочется дружить в одной песочнице. Такие православные клубы постепенно начинают действовать в крупных российских городах, но мне известны лишь единичные примеры.

Уже упомянутый священник Сергий Красников пошёл по другому пути: сам отец 8 детей, он в этом году собрал такие же многодетные семьи в одном из домов отдыха в горах. По отзывам участников, они и не представляли, что отдых может быть столь насыщенным, причём как для взрослых, так и для детей.

Возрастной круг замкнулся, но остались ещё наши пожилые люди и наши инвалиды. О том, что первая тропка, которой, по благословению батюшки, научаются ходить члены подростково-молодёжных организаций, ведёт именно к ним, я даже не говорю. Это должно быть самоочевидно. Но вот о том, что никто не мешает нам оборудовать наши храмы пандусами и удобными дорожками для тех, кто не может передвигаться самостоятельно, надо напоминать как можно чаще. С таких простых вещей, собственно, и начинается христианство. И не будет ничего предосудительного в том, что пример христианской заботы и любви подаст своей пастве настоятель данного храма или правящий архиерей.

Крайне редко, но мне всё же встречались в современной России храмы, оборудованные пандусами. Один из них — тот самый храм в Вятке, где соорудили детскую площадку. Понятно, что не везде это возможно. Но там, где закладываются новые соборы, это вполне посильно предусмотреть. А кое-где можно и переделать уже существующие архитектурные формы.

Отдельной строкой в списке беспомощных и нуждающихся идут брошенные дети, больные и заключённые — но о них особый разговор. Отмечу только, что подобные социальные программы важны не только тем, кто получает помощь, но и тем, кто её оказывает. И для последних, может быть, даже в большей степени. Как известно, по мысли аввы Дорофея, первые получают одну восьмую той жертвы, которую приносит дающий. Остальные семь восьмых выпадают на долю жертвователя. Эти семь восьмых нематериальны, но тем выше их ценность: они там, где ни воры не подкапывают и не крадут, ни ржа не ест.

Такова концепция многоуровневой системы организации приходской жизни. Понятно, что здесь приведены далеко не все методики и подходы. Понятно и то, что не всё и не везде можно реализовать. Важно отметить два момента: во-первых, все эти начинания осуществимы, а во-вторых, без желания хотя бы в какой-то мере что-либо из этого воплотить в жизнь — какова цена нашему утверждению, что мы — православные христиане? Поэтому я считаю, что поддержка всех этих форм молодёжного и социального служения является важнейшей стратегической задачей Церкви. Это то, что называется внутренней миссией или ещё — миссией через действие. Её отсутствие пагубно для Церкви, поэтому без неё бессмысленно говорить о других стратегических миссионерских задачах русского Православия в современном мире: в какую церковную жизнь мы введём тех, кого обратим ко Христу? Насколько эта церковная жизнь будет христианской?

Статья вторая

Рассказывают, что один приволжский мулла выучился в Саудовской Аравии, нашёл спонсоров и мог бы, вернувшись в Россию, построить не одну мечеть. Но он этого не делает. Он выпускает газету, одну из лучших в городе, адресованную прежде всего молодёжи и настолько миссионерскую, что в ней слово Аллах заменено на привычное Бог. Это популярное издание знакомит с исламом, демонстрируя то, что может привлечь: монотеизм, стойкость к эпидемии компьютерных игр и “мультяшек”, экзотичность традиции, совместимость с жизненными удовольствиями. И этот мулла-издатель везде заявляет, что он очень даже рад тому, что Русская Православная Церковь повсеместно возводит храмы и часовни и восстанавливает монастыри. Во-первых, потому, что средства вкладываются не в людей, которые могли бы приводить к Православию, а во-вторых, потому что через тридцать лет в этих храмах дети нынешних прихожан будут молиться уже не Христу. Вот почему пока мы “прорабст­ву­ем”, он издаёт…

Разумеется, судьбы Православия решает Господь, а не образованный мулла. Но какую-то правду он усмотрел. Мы недостаточно занимаемся миссией, между тем как миссия — это сама природа Церкви. В предыдущей статье³ речь шла о том, что православная церковно-приходская жизнь охватывает все возрасты, все способности и увлечения человека и о том, как в связи с этим может вестись миссионерская работа на приходе и в епархии. Данная статья затрагивает тему миссионерской “сверх­за­дачи”: свидетельства внешним, предполагающего соответствующую подготовку.

Миссия — это пасхальный завет Спасителя: идите, научите все народы (Мф 28:19). Воскресший Христос просит Своих учеников последовать Ему и стать учителями. И коль скоро Церковь есть Тело Христово, она не может не свидетельствовать. Господь пришёл спасти, но как призывать Того, в Кого не уверовали? как веровать в Того, о Ком не слыхали? как слышать без проповедующего? (Рим 10:14). Наконец, апостол Павел восклицает в непритворном ужасе: Горе мне, если не благовествую! (1 Кор 9:16). От Отца через Сына в Духе исходят милость и истина: милость к нашим немощам и падениям и истина о нас, призванных сбыться, унаследовать Царство, уготованное от создания мира (см. Мф 25:34). Как у Цветаевой: Господи, душа сбылась, умысел Твой самый тайный.

Воплотившееся и вочеловечившееся Слово продолжает Своё служение людям — через христиан, которые в Нём получили благодать и апостольство, чтобы во имя Его покорять вере все народы (ср. Рим 1:5).

О ком эти слова? Относятся ли они только к непосредственным ученикам Спасителя или и к нам тоже? И если да, означает ли это, что каждый — апостол⁴ просто по факту крещения? Если же нет, то что стоит за проповедью и посланиями апостолов Павла, Петра, Иакова, Иуды и Иоанна, за Евангелиями и Откровением, не говоря уже о корпусе ветхозаветных текстов?

В православном обиходе у всех на слуху слова о немудрых “ры­барях”, которые стали ловцами человеков. Но вот вопрос: а такими ли уж неучами были эти рыбари? Их начитанность в Писании, их умение применять и сопоставлять книжные данные далеко превосходят требования, предъявляемые к нынешним носителям учёных степеней и званий. Стоит вспомнить свободное цитирование ветхозаветного корпуса, скажем, апостолом Петром, который с ходу, без заминки приводит обширное пророчество Иоиля (Деян 2:17–21), объясняя народу, что же свершилось в день Пятидесятницы. Ветхозаветными цитатами и аллюзиями пронизаны все новозаветные тексты. У апостола Луки и особенно апостола Павла мы находим прекрасное знание эллинистической культуры, причём во всём её многообразии — от аристофановских комедий до языческой гимнографии. Они умели писать так, что ими зачитывались. Они в совершенстве владели риторическими приёмами античности, распознавание и кодификация которых стали материалом не одной диссертации уже в наши дни. И если апостол Лука был врачом, что в те времена означало и владение навыками эпистолярного жанра, то апостол Павел наследовал учёности Гамалиила, учёнейшего толкователя Ветхого Завета, не имевшего себе равных среди современников. То же самое, что и об Апостолах, можно сказать и об авторах текстов Ветхого Завета.

Безграмотность никогда не была добродетелью — ни до Христа, ни во время Его земной жизни, ни после. Вот почему многие из тех святых, чьи тексты вошли в Предание, учились в языческих и христианских академиях и университетах. Вот почему на излёте Средневековья Католическая Церковь, а затем по её примеру и Православная учредили семинарии. Вот почему разговор о миссии в эпоху глобализации от епархиально-при­ход­ских служений неизбежно переходит к проблемам церковной науки, образования и в конечном итоге — миссии в пространстве культуры, причём не только русской.

Уже не первое десятилетие идёт дискуссия о содержании и методиках преподавания в духовных училищах, семинариях и академиях. В основном спор ведётся вокруг целей и средств. Какова цель духовного образования? Каковы средства её достижения? И главная проблема, которая возникает при такой постановке вопроса, ­­— это объём преподавания таких специальных дисциплин, как древние языки, византология и т. п.

А зачем батюшке латынь, если ему всю жизнь кадилом махать, исповедовать и на церковнославянском служить? Может быть, ему нужнее те знания, что делают его ближе к прихожанам, а не дальше от них? И действительно, есть своя правда в этом вопросе. Но ответ на вопрос, что и насколько следовало бы сократить в программе для семинаристов — будущих сельских священников, предполагает ответ на вопрос о том, что же является стандартом высшего церковного образования. Что является критерием при выборе специализаций, их объёма и содержания? Ведь тот же греческий можно изучать с разным уровнем погружения:

— уметь читать Пасхальное Евангелие;

— уметь читать Священное Писание;

— уметь читать Отцов и учителей Церкви с учётом времени и традиции написания (язык поздневизантийских источников весьма отличается от новозаветного койне);

— владеть языком на уровне хорошего знания всего античного корпуса текстов;

— владеть новогреческим языком (последняя позиция не предполагает обязательного изучения древнегреческого языка).

Подобное можно сказать и об изучении других древних языков.

На мой взгляд, критерием может быть только результат: что мы хотим получить на выходе — по завершении богословской восьмилетки (5 лет в семинарии + 3 в академии, как предполагается по новой концепции)? Один из ответов — навык научной работы, подразумевающей и наличие научной школы, которая реализует себя через публикации в общепризнанных научных изданиях, через научные монографии и учебные пособия. Тексты, их качество и количество — вот что задаёт систему координат. Так сколько же и каких книг мы хотим получать ежегодно?

Из ответа на этот ключевой вопрос станет понятно, сколько и каких специалистов должна ежегодно выпускать (или привлекать со стороны) церковная научная школа, какова должна быть степень их погружения в те или иные дисциплины, какова квалификация. А исходя из этого уже может быть выстроена программа и бюджет.

Так в идеале; реальность же гораздо более скудна. Своё второе образование я получал на философско-богословском факультете Российского Православного университета в начале его существования. Пять лет древних и новых языков, религиеведения, философии, догматики, истории Церкви и углублённых патрологических штудий. До выпуска из моего курса дошло чуть более 20 человек. Но вот что поразительно: дипломированные выпускники, получившие хорошее образование, оказались никому не нужны. Хорошо если четверть нашла себя в науке, остальные вынуждены были уйти в бизнес, в журналистику либо перебраться в Европу, где их знания были востребованы. Подобную ситуацию мы наблюдаем и в Духовных академиях, и среди выпускников светских вузов, таких как МГУ, РГГУ и другие. Они готовы отдавать себя науке, но даже если им удаётся устроиться преподавателями, зарабатывать на жизнь приходится в других местах. И это не просто горестные заметы моего сердца — это трагедии уже сотен людей. Их воодушевили идеей служения. Они пришли. А затем выясняется, что самые талантливые и жертвенные ребята затрачивают колоссальные усилия ради дипломированной безработицы. Мы нуждаемся в общецерковной программе поддержки талантливых студентов и выпускников (именные стипендии, гранты и рабочие места).

Критиковать легко; надо делать. По благословению Архиепископа Костромского и Галичского Александра, председателя Синодального отдела по делам молодежи Московского Патриархата, в 2001 году была разработана концепция Центра библейско-патрологических исследований этого отдела — программа Всероссийского православного молодёжного движения по системной поддержке молодых учёных, посвятивших свою жизнь изучению богословия, библеистики, патрологии и церковной истории.

В 2003 Центр начал работу на Крутицком Патриаршем подворье. За эти годы изданы творения святителя Иоанна Златоуста и блаженного Августина; неизвестных у нас до сего времени галльских православных писателей V–VI вв., называемых в патрологической традицииАрелатскими проповедниками; монографии о богословии епископа Николая Мефонского, преподобных Феодора Сикеота, Иоанна Кассиана Римлянина, а также Леонтия Византийского; опубликованы комментарии к греческому тексту Евангелий от Марка и Луки (первоначально они были напечатаны в журнале “Альфа и Омега”) и Послания к Римлянам. Авторы получают гонорары, а наш центр на благотворительной основе регулярно передаёт епархиальным отделам по делам молодёжи наборы книг для комплектации епархиальных библиотек. К 2007 году такая помощь оказана молодёжным отделам 41 епархии, а также семинариям и духовным училищам. Деятельность центра получила высокую оценку на богословских конференциях, проводимых Синодальной Богословской комиссией.

Пишу об этом не в целях рекламы. Работа центра за эти годы показала, что поставленная задача — инвестировать в интеллект — вполне осуществима. Конечно, она в принципе не может рассматриваться как коммерческий проект; прибыли и даже окупаемости здесь не получишь, на это и рассчитывать не следует. Но находятся всё-таки состоятельные люди, которые понимают, что такое долгосрочная перспектива. А при отсутствии такого рода инвестиций в долгосрочной перспективе возможна прискорбная “убыль”, состоящая в том, что плохо образованные миряне, а то и священники, не совладав с христианской верой в Троицу и Христа Спасителя, уйдут в богословский примитив ислама или сект.

А какие цели могли бы объединить усилия как светской, так и церковной науки на уровне общероссийских проектов? Некоторые из них можно перечислить.

Издание большой отечественной патрологической серии. Образцом здесь может служить французская серия Sources chrétien­nes. Переводы Отцов и учителей Церкви — это приобщение тому Преданию, вне которого церковная жизнь начинает маргинализироваться и разваливаться; печальным примером является вся псевдоправославная эпопея погановских сектантов-подзе­мель­цев.

Перевод и издание тех книг, которые стали вехами западной богословской и библейско-патрологической науки в годы гонений. Без этого золотого фонда наша научная школа вырождается в некритичный дилетантизм. В этой связи могу назвать перевод христологических глав из монографии Ханса Урс фон Бальтазара “Вселенская литургия. Преподобный Максим Исповедник”, впервые опубликованный в журнале “Альфа и Омега” №№ 14, 16, 19, 23, 25, 36, 38. Начало этому переводу положила работа группы студентов философско-богословского факультета Российского Православного университета.

Переиздание дореволюционных библейско-патрологических исследований, апологетики и философской публицистики. Это наше наследие, без анализа которого невозможно понять генезис и пути русского богословия. Что касается переводов святоотеческих творений, то их необходимо выполнять заново. После 70-летнего тотального истребления всего “идеалистичес­кого” и религиозного перед издательствами стоит задача насытить домашние, научные и общественные библиотеки целыми гуманитарными пластами. Так что здесь слишком много не будет.

Список можно продолжать, разветвляя его на всё более подробные рубрикации, но главное в том, что реализация этих задач невозможна без координации, финансирования и контроля. Иными словами, поддержка новых отечественных исследований, создание научно-исследовательских групп, разработка системы грантов, формирование экспертного совета требует создания научно-исследовательского института с конкретным многолетним планом работы.

Идея создания такого института носится в воздухе, но хотелось бы, чтобы эта важная задача была наконец сформулирована как общецерковная и начала решаться. Без такого системного переориентирования финансовых потоков на дело просвещения и науки мы рискуем и дальше терять своих учёных, а стало быть, утрачивать свои позиции в эпоху глобальной дискуссии и полемики как между христианскими конфессиями, так и между различными религиями в целом.

Эта задача не столь утопична, как может показаться на первый взгляд. XX век явил миссионерский потенциал русского Православия. Правда, это была миссия поневоле — её вела русская эмиграция. Но даже в условиях войн и гонений именно русское Православие стало в XX веке вселенским ликом Церкви. Иконы преподобного Андрея Рублёва, романы Достоевского, подвиг преподобных Серафима Саровского и Силуана Афонского и наших новомучеников, наконец, книги Бердяева, Булгакова, протоиерея Георгия Флоровского, протопресвитеров Александра Шмемана и Иоанна Мейендорфа — вот образ живой древней традиции, которую донесла до Запада русская эмиграция. За всю новейшую историю это была наиболее успешная культурная православная миссия.

По всему миру в католических и во многих протестантских храмах мы встречаем копии рублёвских “Троицы” и “Спаса”, иконы Владимирской Богоматери. Этого не надо стесняться: перед нами факт нашего культурного и духовного превосходства. Когда-то Европа дала России Баха, Генделя и Вивальди — и через столетие у нас появилась уже своя плеяда великих композиторов. Сейчас идёт обратный процесс: Россия раздаёт миру свои дары.

Задача внутренней миссии в эту эпоху — приобщить этим дарам и себя самих, познакомить с ними своих детей, чтобы каждый православный христианин мог дать отчёт о своём уповании любым совопросникам века сего (см. 1 Пет 3:15 и 1 Кор 1:20).

Глобализация — это ещё и эпоха конкуренции. Это рынок идей, смыслов, образов жизни, понимания добра и зла. Глобальное информационное поле — это пространство поиска, и каждый входящий в него — наш потенциальный собеседник. Нам есть что сказать миру, но для этого мы должны сами прикоснуться к своей собственной культуре. И тут никакая глобализация не помеха; помехой может стать только леность.

Переходя от науки к её производным, необходимо отметить, что на переломе тысячелетий России дан уникальный миссионерский шанс: она стала страной диаспор. Если от привычных стонов о засилье “ненашенских” обратиться к Промыслу и замыслу Творца, то только слепоглухонемой сможет не заметить, что Господь посылает нам интеллектуальную составляющую того мира, за которым будущее. Это иностранные студенты наших вузов из Китая, Индонезии, Ирана, Индии, Вьетнама, стран Африки и Южной Америки. Это далеко не глупые ребята; они прошли конкурсный отбор и приехали учиться. И могли бы уехать отсюда национальными Кириллами и Мефодиями, если бы круг их внеинститутского общения не ограничивался лишь двумя категориями граждан, проявляющих к ним специфический интерес — “скинами”, демонстрирующими им все “пре­лес­ти” расизма, и “ментами”, которые по отношению к ним нередко выступают вымогателями. Иными словами, речь идёт о создании центров диаспоральной миссии.

В 2005 году такой центр был создан при Синодальном отделе по делам молодёжи Московского Патриархата. Он знакомит с Православием московских англоязычных студентов. В течение года для них на английском языке читаются лекции, проводятся семинары. Главное здесь — не навредить, не отпугнуть, не вызвать недоверия. Задача этих встреч — не обращать, а знакомить, не навязывать убеждения и веру, а рассказывать о России с её историей и культурой. А смогут ли они прийти сквозь эту культуру ко Христу — это не наша задача, это уже Господь. Встречи проходили на территории Крутицкого подворья, но мы даже не приглашали ребят в храм; беседы, видео- и фотоматерилы, чаепития — и всё. Через несколько встреч они сами попросили разрешения посетить наш собор, пришли на службу выноса Плащаницы в Страстную Пятницу. Задавали вопросы о том, в чём и почему Православие отличается от католичества и протестантизма, как оно понимает общение с Богом и каков в нём сам образ Всевышнего.

Особенно значимо то, что эта работа двунаправлена. С одной стороны, она адресована студентам-англофонам, а с другой — тем студентам и аспирантам-гуманитариям, которые проводят семинары. Оказывается, одно дело изучать языки, скажем, в МГИМО, и совсем другое — пытаться поведать на них о преподобном Сергии Радонежском. Такие встречи помогают осмыслить свою веру и тем, кто готовится рассказать об истоках православной культуры. У нас пока нет крещёных и воцерковлённых, но есть друзья, которые приходят на венчания и интересуются Россией.

Понятно, что эти встречи — лишь первый шаг. Нужны храмы, где богослужение хотя бы раз в месяц велось бы на китайском и на других языках наиболее многочисленных диаспор. Аналогичные центры следовало бы создавать на базе некоторых столичных приходов. В помощь этой работе наш Центр библейско-патрологических исследований издал русско-китайский молитвослов с параллельным переводом текста Божественной литургии и молитвенного правила, а также русско-китайский словарь православной лексики.

Отмечу ещё, что агрессия к “иным” по крови или по вере — это признак слабости. Нападают, когда нечего сказать. Поэтому именно православное просвещение — это единственное лекарство от ужаса перед ползучей глобализацией, стирающей национальные и государственные границы, единственный способ устоять перед эпидемией размывания национально-этнических особенностей, позволяющих человеку ощущать свои культурные корни.

Здесь, однако, не следует забывать и о том, что в конце XX века не только английский язык для России, но и русский для многих народов стали языками обезличивания и примитивизации. Стоить вспомнить не только о содержании телепрограмм (его всякий может справедливо критиковать), а и о том, на каком языке — вязком, тусклом, представляющем утомительную и безрадостную смесь канцелярского новояза и слэнга — вещают московские телеканалы. Всё это выдаётся за русский язык как язык единой культуры России — и вот мы видим, как под лозунгом возврата к корням в Марий-Эл возрождается язычество; уже около 10% жителей республики участвует в языческих обрядах и жертвоприношениях. И это при том, что культовая практика марийского язычества была полностью утрачена ещё 150 лет назад; то, что мы видим сейчас, — это новодел. Но эксплуатируют новоявленные жрецы вполне здоровое желание народа сберечь свою культуру и язык. Язычество набирает обороты под флагом культурного ренессанса. А всё ли нами сделано, чтобы остановить его наступление? Хотелось бы надеяться, что Господь благословит наши усилия.

За прошедшие годы давно можно было не просто перевести Священное Писание и богослужебные тексты (прежде всего Божественную литургию), но и начать служить на этих языках⁵. И ничего тут невозможного нет. Византийцы не поленились, перевели-таки Писание и литургические тексты на славянский — и три цивилизации пришли на смену угасающей Византии — болгарская, сербская и российская, последняя и до сих пор многонациональна. В нашей истории совершенно замечательный пример миссии к малому народу — это обращение в Православие родственной эстонцам народности сету, большую роль в котором сыграл преподобномученик Корнилий Псково-Печерский. Игумен пограничной обители не забывал и о своих иноязычных соседях, помогал им зерном и деньгами, строил храмы. Службы на этом наречии прекратились в годы хрущёвских гонений, но и до сих пор сету ревностно посещают храмы и надевают самые нарядные одежды ко всем церковным праздникам.

Материал о том, что народы, живущие в Дагестане, принимали христианство во времена древние, “Альфа и Омега” уже публиковала⁶. А ещё в XV веке на северном Кавказе были христианские аристократические роды, которые позднее вынуждены были уйти под ислам. Память о христианстве у этих народов до сих пор сохраняется в некоторых языковых формах. Так что ничто не мешает нам вновь дать горцам возможность услышать христианское богослужение на их родных языках. Однако вместо красоты православной литургии жителям Дагестана приходится знакомиться с христианством в беседах с активными протестантскими миссионерами.

В заключение следует сказать о том, что массовая миграция последних десятилетий не только поставила перед Церковью задачу: работать с новыми диаспорами, но обострила проблему миссии среди диаспор традиционно российских. Увы, в этой области делается до смешного мало. Последний пример: ассирийцы, огромная диаспора. Все — православные христиане и по традиции прихожане наших храмов. Нужно им только одно — иметь возможность изучать свой язык и свои обычаи. Но ни в одном российском православном храме такой возможности им не дали. Кстати, эта диаспора очень мощная и дружная и с удовольствием вложила бы большие средства в этот проект. Пятнадцать лет они мыкались по разным кружкам и секциям, наконец, приехал священник, придерживающийся иной христианской традиции и служащий по-айсорски — и со слезами на глазах они начали покидать наши храмы (сужу по Москве); в том храме-новостройке, где служит их священник, устроены языковые курсы и воскресная школа для детей-ассирийцев.

Итак, проблема интеллектуально-культурной миссии упирается в то, что её движущей силой должны быть гуманитарные науки, с которыми пока всё непросто. Её осуществление невозможно без выхода за рамки нашего культурного и языкового уклада вовне — к тем, кто другой, но ради кого Господь точно так же взошёл на Крест, как и ради нас. И здесь поле тоже не пахано. Не пора ли засучить рукава и взяться за ум? Неужели так хочется, чтобы к нашим храмам пристраивали минареты?

Кстати, начать можно с простого — подписать на “Альфу и Омегу” все окрестные библиотеки, школы и вузы. И подарить им Священное Писание, можно не в одном экземпляре и желательно со шрифтом покрупнее. И принести ещё в подарок книги Льюиса, Толкиена и других писателей, которые учат христианству исподволь, но всерьёз.

Ведь прав апостол Павел: как призывать Того, в Кого не уверовали? как веровать в Того, о Ком не слыхали? как слышать без проповедующего? (Рим 10:14).

Или так и будем ждать тех, кого “Бог Сам приведёт”?