Митрополит Антоний Сурожский. Крещен я был, но был ли обращен?

Беседы в Лондонском приходе. Сентябрь – декабрь 1994 года

Вы, может быть, удивитесь, что в этом году я хочу продумать с вами вопрос о том, как человек становится верующим и как он входит в Церковь. Многим из нас, наверное, кажется это излишним, потому что мы уже в Церкви, но я из года в год задумываюсь над этим вопросом почти за каждой литургией, почти за каждой службой: где я стою по отношению к Богу, где я стою по отношению ко Христу Спасителю? кто я такой? я в Церкви – или на краю Церкви? я уже погрузился в ее глубины или еще даже близко не подошел?

И это не только слова, это очень серьезный вопрос для меня. Думаю, и для вас он может быть серьезным. Каждый из нас должен периодически задумываться, где он находится: на поверхности или на глубинах? Боится ли он уйти в глубины или дерзает? Это вопросы, к которым мы должны периодически возвращаться в течение всей нашей жизни. Кроме того, среди вас, возможно, есть и такие люди, которые еще не крещены и приближаются к крещению. Если мы не крещены, такое размышление должно нас постепенно привести к осознанию Бога и Спасителя Христа, и Евангелия, и евангельской жизни и довести до крещения. Если мы уже крещены, то должны поставить себе вопрос: был ли я когда-нибудь обращен? Крещен-то я был, но был ли обращен? Лесков пишет, что Русь была крещена, но не просвещена. Мы должны перед собой эти вопросы ставить и держать, и за каждой службой эти вопросы встают в той или другой форме, с той или другой резкостью.

И вот мне хочется с вами продумать некоторые основные вещи. Я постепенно подойду к этой теме, и дальше мы пойдем к вопросу о том, что случилось с нами, когда мы были крещены, когда мы были миропомазаны, что случилось, когда мы в первый раз причастились Святых Тайн, и к чему это нас обязывает, к какой нравственно-духовной жизни это нас обязывает.

Если говорить о вере, раньше всего я хочу поставить вопрос о том, что такое вера. Апостол Павел говорит, что вера – это уверенность в вещах невидимых (Евр 11:1). И это сразу раскрывает горизонт очень широко, потому что такая вера относится не только к Богу, не только к духовной и вечной жизни, такое понимание веры относится ко всему, что вокруг нас есть. Это вера ученого, это вера человека по отношению к человеку.

Что я этим хочу сказать? Хочу сказать то, что ни один ученый не пытался бы делать какие-нибудь исследования, находить что бы то ни было новое, если бы у него не было уверенности, что то, что уже известно, ему говорит о бесконечно широком поле еще неизвестного. То же самое можно сказать и по отношению к человеку. Мы в человека в конечном итоге должны верить: верить, что за пределом всего того, что мы о нем знаем – его внешности, его ума, его слова и т. д., – есть какая-то глубинная тайна, которую знает только Бог и к которой мы можем приблизиться благоговением, молитвой и созерцанием. Вы, может быть, помните, что в книге Откровения сказано, что у каждого человека есть имя, которое знает только Бог и которое будет человеку открыто в свое время (Откр. 2:17). В этом смысле имя, о котором говорит Священное Писание, – это предельное, всеконечное познание данного человека, но как мы далеки от такого познания, как мы мало друг друга знаем!

Мы знаем друг друга очень мало и внешне, мы прикасаемся друг к другу, мы проходим мимо, мы иногда общаемся в одной области или другой, бывает, мы знаем что-нибудь о человеке в одной области и ничего не знаем в другой. Я уж не говорю о том, как мы мало знаем людей, которые нам не знакомы непосредственно, но которых мы могли бы знать, если бы только мы присмотрелись не к внешней деятельности, а к тому, о чем их деятельность, их слова, их творчество говорит. Поэтому мы должны запомнить, что в порядке веры это определение охватывает не только наше познание Бога, но познание самого себя, познание нашего ближнего, познание всей твари, которая для нас таинственна, непроницаема порой бывает и которую мы можем узнать в порядке науки или в порядке созерцания, общения, скажем, через красоту, которую можем познать на другом уровне и с другой глубиной.

О вере писал святой Макарий Великий замечательные слова. Он старался уловить момент, когда вера как живой опыт превращается в познание, и он берет такой пример. Представьте себе, что я лежу ночью под открытым небом в маленькой лодочке, ее качает море, я смотрю в глубины неба, вижу разверзающиеся глубины и одновременно чувствую движение воды под собой. А потом время проходит, отходит вода, и я оказываюсь вместе с лодкой на песке. В этот момент я уже не чувствую колебание ладьи. Я могу все еще видеть небо, но не ощущаю всеми силами своего тела и души моря, и однако я не могу усомниться в том, что я пережил этот опыт, что это было и что, раз это было, это во мне остается как уверенность и знание. И вот в этот момент знание, опытно переживаемое, превращается в уверенность о том, чего сейчас нет, но что было так познано, так пережито, что никакого сомнения не может быть.

Бывает это, конечно, и в нашем общении с Богом, и в нашем общении с человеком. Иногда человек нам откроется, и вдруг мы приобщаемся к таким глубинам, к такой широте, о каких мы не имели никакого понятия. А потом проходит несколько дней или часов, и этот человек больше не хочет нам открыться. В тот момент он все нам открыл, что хотел нам передать, а теперь он уходит в молчание, но мы знаем, что за этим молчанием, вернее, в глубине этого молчания есть то общение, та тайна, которая нам была открыта.

По отношению к Богу, так же как по отношению к человеку, вера имеет еще другое значение: уверенность, о которой я сейчас говорил. Это не только самый опыт, но и уверенность, которая за ним остается. Но если этот опыт для нас остается реальным, если мы остаемся уверенными в том, что это произошло, что это было и поэтому есть раз и навсегда, то мы должны веру понимать как верность – верность по отношению к пережитому нами опыту или к познанному. Это относится, может быть, особенно – и к этому я хочу вернуться через несколько минут – к нашему отношению со Христом. Бывают моменты, когда вдруг открывается Христос в области веры, бывает, что это мгновенное или длительное откровение делается уверенностью, но это должно превратиться в верность тому, что мы пережили.

Мы не можем прочесть Евангелие, глубоко быть им задетыми, тронутыми и потом успокоиться на том, что пережито, а теперь можно вернуться к совершено иному, сохранить это в памяти, радоваться на это, любоваться, но не жить этим, не жить творчески, не жить деятельно. И вот эти три момента, мне кажется, очень важно себе представить, когда мы ставим вопрос: где я лично стою по отношению к моей вере? Является ли моя вера воспоминанием о том, что когда-то было, уверенностью в том, что это было? Или моя вера выражается в том, что такая уверенность влечет за собой творческую деятельность: я должен жить согласно с тем, что мне открылось?

Теперь я хочу отойти немного в сторону. Как человек приходит к вере? Мы всегда думаем о том, как это случается в какой-то момент, когда встреча с Богом является событием, драматическим событием. Но до этого очень-очень многое происходит. Вы наверно знаете, как живут многие люди, ослепленные окружающим миром, в круговороте жизни, некогда им задуматься над тем, что что-то есть за пределом того, что они сейчас видят, переживают. К этому можно было бы применить притчу о званых на пир (Лк 14:16–24), как царь пригласил на брачный пир своего сына друзей своих, и как все отказались. Один сказал: я купил клочок земли, мне надо его исследовать и обрабатывать, мне некогда разделить твою радость. Другой говорит: я купил пять пар волов, то есть у меня в жизни есть задача, дело, до вечности так далеко. А один говорит: я оженился, меня до края заполняет собственная радость, я не могу найти места для того, чтобы разделить твою радость и твое счастье.

Это состояние, в котором находятся миллионы людей, одурманенных жизнью, причем, как вы видите из этих примеров, не в каком-то скверном, плохом смысле, а в том смысле, что можно и защитить их положение: разве плохо иметь задание в жизни, разве плохо отдать свои силы земле, разве плохо так полюбить человека, что больше не остается места для другой любви? Нет, но это состояние человека, который остается в плену событий или земных положений. Бывает, что человеку никогда из этого не вырваться, что он навсегда будет переходить от одного предмета переживания к другому, от клочка земли к обработке его волами, к заботе о жене, ради которой он возвращается на поле, ради которой он занимается своими волами. Так бывает, но бывает и то, что человек в какой-то момент чувствует какую-то неудовлетворенность, какую-то неполноту своей жизни.

Вот тут оказывается очень кстати слово Священного Писания о том, что сердце человека глубоко (Пс 63:7). Сердце человека имеет глубину, оно не живет, не действует в трех измерениях, оно имеет глубину, уходящую в такие бездны, на дне которых только Бог. И бывает, что человек, который всем обладает, у которого есть все, остается неудовлетворен и ищет чего-то. И вот это «что-то» может выразиться по-разному. Человек может сообразить, что пока вся жизнь, какая бы она ни была творческая, интересная, сосредоточена на нем и на том, что он сам творит или собой представляет, слишком узка, что мироздание бесконечно шире, что люди, с которыми он находится, имеют глубину, которой он таким образом сам не достигает. И тогда может родиться в человеке голод, или тоска, или порой отчаяние.

Можно обратить это состояние опять-таки на земное: вместо того чтобы быть сосредоточенным на себе и своем, можно раскрыться и стать творческим деятелем, порой значительным в человеческом обществе, но от количества не меняется положение дела. Не меняется оно тем, что скольким бы людям мы ни помогали, мы только заняты этим. Все сводится к тому, что я занят. Помню, я разговаривал раз с одним советским представителем в России, который на мой вызов мне ответил: «Без веры человек жить не может, я верю в человечество, я верю в государство». А вместе с тем его вера в человечество, в государство заключалась только в том, чтобы строить государство так, как он его задумал, и человечество втиснуть в рамки своих представлений. Веры тут настоящей не было, потому что не было места вопрошанию, не было места тому, чтобы поставить перед собой вопрос: то, что я думаю, что переживаю, тот опыт, который у меня есть, – что он собой представляет? Реальный он или нет? Охватывает ли он все мироздание или только немногое в этом мироздании?

Если верно представление Священного Писания о том, что сердце человека глубоко, то ясно делается, что есть глубины не только вне, не только вокруг, но что есть глубина во мне, и мне надо погрузиться в эту глубину. И это порой бывает очень страшно, потому что моя глубина для меня более опасна и больше меня пугает, чем даже исследование чужой глубины. Потому что когда мы исследуем другого человека, общаясь с ним, как бы ни было глубоко или поверхностно, мы знаем, что в любую минуту можем отчалить, уйти, оставить этого человека и остаться не только с самим собой, но остаться самим собой. Если рискнуть уйти в свои глубины, то оттуда вернуться нельзя, нет пути обратно, можно идти только дальше и дальше, глубже и глубже, и на этом пути мы не можем не встретить Бога. Мы не обязательно Его Богом назовем, мы Его можем назвать иными именами, то есть наше переживание этих глубин можно назвать так или иначе, но это уже будет область совершенной – как бы сказать? – совершенной тьмы. Мы уходим в глубины, где ничего не видно, пока не погрузишься в них.

Вы наверно помните рассказ Ветхого Завета о том, как Моисей поднимался на Синайскую гору. Она вся была покрыта темной тучей, раздавался гром, сияли молнии, и еврейский народ, находившийся у подножия Синая, стоял в ужасе. Моисей по приказанию Божию, по призыву Божию поднялся на гору и вошел в эту устрашающую всех и его в том числе тьму, и в тот момент, когда он в эту тьму вошел, она стала сиянием Божией славы (Исх 20:21, 34:29). Это мы можем применить по отношению к нашему постепенному познанию другого человека, но больше всего, в высшей степени мы должны это применить к познанию себя самого. Когда мы видим перед собой только тьму, только потемки, когда мы знаем, что никакого пути нет дальше, мы должны идти дальше.

В начале Второй мировой войны король Георг VI обратился к английскому народу со словом и в этом слове процитировал одну американскую писательницу, которая пишет приблизительно так: я спросил у стража, который стоял у двери будущего: что я могу сделать для того, чтобы с уверенностью войти в неизвестность? И тот ответил: вложи руку твою в руку Божию и вступай во тьму, и это будет для тебя уверенностью большей, чем любой свет и любая гарантия… И вот мы так должны уходить в себя, при всем страхе, который это может вызывать, потому что, когда мы погружаемся в себя, мы видим очень многое, чего обычно не хотим видеть. Мы видим, во-первых, свой страх, мы видим свои недостатки или грехи, то, что стоит между мной и глубиной и говорит мне: туда ты не пройдешь, я – тебе преграда. Это может относиться к любому греху, который нам так дорог, что мы от него отказаться не можем.

Есть рассказ в житии святого Макария Великого о том, как его ученик видел после его смерти, как душа Макария возносилась на небо и бесы по дороге к небу расставили как бы таможенные столы, и у каждого стола его испытывали о каком-нибудь его грехе, и каждый раз он был оправдан и проходил мимо. И когда он прошел последний искус и стоял уже в дверях рая, бесы решили его уловить на последнем, на чем можно уловить человека. Они захлопали в ладоши и закричали: «Макарий, ты нас победил!». И Макарий повернулся к ним и сказал: «Еще нет». Они его и на тщеславии или гордыне не словили, и он вошел в рай.

Я думаю, что это происходит с нами постоянно. Когда мы стараемся войти в себя, мы видим постоянно, что есть такая преграда, которая не позволяет войти в рай: если это во мне есть, если я таков, как я смею идти в сторону света, я принадлежу тьме, мне дороги туда нет. И нам надо тогда сказать: пойду, потому что только когда я войду в свет, тьма может стать сиянием славы Божией, как случилось с Моисеем на горе Синайской. Это нелегкий путь, и человек может на это не пойти, он может не быть в состоянии пробиться в дальние глубины. Но если он идет этим путем, он уже принадлежит области веры – веры как уверенности в невидимом, веры как верности тому, что он однажды уловил, и верности такой: если я хочу пройти через эти преграды, я должен жить так, чтобы эти преграды пали, потому что я их разорвать, расторгнуть не могу, но они могут передо мной рассыпаться, если только я приобрету то, что их уничтожает.

Мне вспоминается сейчас рассказ из сочинений Лескова. Рассказ длинный, я передам только его последнее действие. Праведник, который прожил подвижнической жизнью в течение десятилетий в пустыне, видит во сне, что он умер и душа его возносится на небо. И возносится свободно, потому что он все победил, что могло его остановить. И вдруг через его путь – частокол, который состоит из бревен, он смотрит и читает слово: тщеславие. И как он ни старается пройти сбоку или между бревнами, никакого пути нет. А скоморох Памфалон, которого он презирал за то, что тот был клоуном и человеком недостойным с его возвышенной точки зрения, возносится туда же, смотрит и спрашивает: «Ермий, что ты остановился?» – «Прохода нет, частокол!». И этот скоморох, который никогда о себе ничего хорошего не думал, который делал добрые дела, потому что иначе и не мог поступить, говорит: «А в чем дело?» – снял свой скомороший плащ, махнул через небо – и нет частокола.

Я думаю, что нам надо это помнить: что мы можем пройти через все эти преграды, если не воображаем о себе, что мы идем в глубины и дойдем до цели. Мы можем уходить в глубины трепетно, с ужасом и в ожидании: что я там найду, и найду ли я что-нибудь, если не поможет мне Господь?

Если человек идет или случайно доходит до каких-то глубин, то бывают очень разные ситуации. Я вам кое-что уже об этом говорил и прошу прощения у тех, кто это слышал, но думаю, что второй раз услышать иногда небесполезно.

Мне вспоминается человек, убежденный безбожник, который пришел сюда, в церковь, чтобы принести какую-то посылку одной прихожанке. Он норовил прийти так, чтобы служба отошла, чтобы эту посылку ей вручить и уйти. Но ему, если можно так выразиться, не повезло, он пришел, когда служба еще шла, и ему пришлось сесть на лавочку и ждать. И пока он ждал, с ним случилось что-то, чего он не ожидал. Он ожидал, что придет, будет какое-то богослужение, будет шум, пение, какое-то движение, которое к нему никак не относится. Но он уловил не пение и не присутствие или движение людей, а какую-то совершенно никогда им не испытанную тишину и глубину. И он не мог понять, что это может быть.

Я его потом встретил, он говорит: «Я не могу понять, в чем дело. Я пришел сюда, сидел, и вдруг у меня чувство, что весь храм наполнен каким-то присутствием. Что это может быть?». Я ответил: «Я бы это назвал Богом, но вы, конечно, лучше знаете». Он говорит: «Нет, конечно, это не может быть Бог, потому что Его нет. Возможно, это мерцание свечей, дурман от ладана, заунывное пение хора, коллективная истерика ваших прихожан. Что создает такое состояние?». Я говорю: «Не знаю, я это называю Богом, вы должны сами разобраться». – «Хорошо, – говорит, – я буду приходить сюда, но только позвольте прийти, когда никого здесь нет, чтобы на меня ничто не влияло и чтобы вас не было». Я его пустил, он снова сел, а я ушел к себе в комнату. Он приходил несколько раз и потом мне сказал: «Я не знаю, есть ли Бог, но знаю, что здесь есть какое-то присутствие, которое не зависит ни от чего. Если это то, что вы называете Богом, то вы мне должны объяснить, в чем дело, потому что для чего мне нужен Бог, Который здесь живет и ничего не делает?». Я сказал: «Приходите, посмотрите, может быть, Он делает что-нибудь».

Через некоторое время он говорит: «Меня одно поражает – Бог что-то такое делает над вашими прихожанами, потому что у них другие лица, когда они уходят из церкви, чем когда они пришли, и совершенно другие лица, когда они причащаются. Значит, Бог у вас не пассивный, а активный, деятельный». Я говорю: «Да, я Его знаю, Он очень даже деятельный». – «Мне нужна перемена, что я могу для этого сделать?» – «Приходите, будем беседовать, готовиться». И постепенно из этого опыта, что здесь не только пустая тишина, а тишина, которая имеет густоту, интенсивность, не зависящую ни от кого и ни от чего, он начал открывать, что эту тишину можно назвать Божиим присутствием. Потом он начал искать и добиваться, что Он за Бог, и это пошло дальше.

Бывает, что мы постепенно можем прийти в состояние полного дурмана творческой и полезной деятельности, которая нам все закрывает. Погружению в себя самого помогает хотя бы отчасти погружение в другого человека, когда мы узнаем: ах, в нем что-то есть, чего я не знаю, есть какая-то глубина, которая мне недоступна, – не умственная, не эмоциональная. И дальше – находка, что существует эта глубина и во мне и что если в нее углубиться, то приходишь к такому месту, где встречаешь невыразимую тишину созерцательного молчания, такого молчания, которое стоит перед тайной, причем не обязательно Божией, – моей, человеческой, собственной тайной. И в тот момент, когда ты можешь сказать: я стою перед тайной моего человеческого бытия, ты уже вырвался из круговорота видимого и чувственного, и тогда можно идти дальше.

Бывает, конечно, что дальше человек делает открытия другого рода. Человек может встретить Бога, как апостол Павел встретил Христа; человек может причаститься Святых Тайн без особенных чувств и без особенного понимания, и вдруг это причащение Святых Тайн ему что-то откроет. Я помню одну молодую женщину, которая мне говорила, что она ни во что не верит, и которой я после долгого периода предложил прийти причаститься в Великую субботу. Я ей предложил в Великую субботу стать перед причастием и сказать: «Господи, Твоя церковь ничего мне не сумела дать, Твои священники оказались бесполезны (я тоже оказался бесплодным), теперь я прихожу к Тебе с вопросом: Ты существуешь или нет? – потому что, если Тебя нет, нет смысла в жизни, а если Ты есть, Ты должен мне открыться. Если Ты не откроешься, я уйду раз и навсегда, и это будет на Тебе». Она возразила: «Этого я сказать не могу». Я настоял: «Ты это скажешь, а отвечать за это буду я». И она так сделала и после того написала мне записку: «Я еще не знаю, существует ли Бог, но я достоверно знаю, что я причастилась не хлебу и вину, а чему-то иному». И тут начался целый процесс откровения, потому что, раз это испытав, она никуда не могла от этого уйти.

Большей частью мы живем в круговороте жизни, иначе сказать, со всех сторон на нас нападают впечатления, со всех сторон мысли нам преподаются, которые не рождаются в нас самих, но навеяны. Мы находимся в том, что многие писатели называли «житейской бурей». И если подумать об этой буре, то ясно: когда человек находится в маленьком челне, который бьют волны со всех сторон, ему некогда думать ни о чем другом, кроме как о том, как сохранить жизнь. Есть рассказ из Евангелия, который может нам нечто прояснить. Это рассказ о том, как ученики Христовы плыли через Тивериадское море и их застигла буря, буря такая, что они думали, что живыми не останутся, утонут непременно. И вдруг посреди этой бури они увидели, как по водам идет Христос. Апостол Петр, увидев Христа, к Нему воззвал: прикажи мне к Тебе идти! Христос его призвал к Себе, и Петр пошел к Нему, но вдруг вспомнил о себе самом, о буре, о смертной опасности, в которой находится, и начал тонуть (Мф 14:22–34).

И вот хочется сказать, что в жизни очень часто бывает так, что мы окружены бурей, мы носимы волнами, которые нас бьют со всех сторон. Но если подумать о том, есть ли какое-нибудь безопасное место, то оно не в той ладье, в которой мы находимся, оно даже не в нашей способности переплыть это море. Наша надежда и наше спасение находится в том месте, где Христос, то есть в том центре, где все силы бури встречаются и где волнение прекращается, потому что там Бог, Который несокрушим. Так что когда нас бьет со всех сторон, когда мы чувствуем и думаем, что надежды на спасение никакой нет, мы должны вспомнить этот рассказ. Он говорит о том, что если мы будем о себе вспоминать и пугаться того, что нас окружает, мы непременно потонем, и тогда некогда будет думать ни о Боге, ни о спасении, ни о чем..

Но не всегда нас буря бьет. Чаще нас не буря бьет, а раздирают разные мысли, или поверхностные, или более глубокие, но относящиеся только к нам самим. И часто для того, чтобы вырваться из этого омута (потому что это уже не море и не буря, а просто омут), мы ищем какого-то развлечения: только бы забыться, забыть. Французский писатель Паскаль написал короткую фразу, что единственное наше спасение от горестного состояния – это развлечение, но развлечение является самым горестным нашим состоянием. Все это я говорю, потому что мы можем найти покой только через осознание того, что ни в развлечении, ни в собственных силах, ни в забвении того, что жизнь представляет собой, покоя не будет, – покой можно найти, только если, забыв про себя, уйти внутрь себя и там оказаться на том месте, где встречаются все борющиеся силы, как Христос стоял на том месте, где все силы зла, все силы бури сосредоточились – и не могли Его поколебать.

Но когда мы стараемся войти в себя или когда нас жизнь заставляет глубоко задуматься над собой и над окружающим, когда мы оказываемся перед лицом смерти своей или любимого человека, в нас разверзаются глубины, которые нас большей частью пугают, потому что мы там не бывали. Мы знаем поверхностность нашей души, глубин же ее мы не исследуем. И тогда надо иметь мужество, храбрость, дерзновение сказать себе: передо мной лежит тьма беспросветная, неисследованная, я в эту тьму войду и буду искать своего пути в ней.

Все это меня приводит к тому, что если мы находимся совершенно вне этой области опыта Бога, сознания о Боге, то мы должны иметь мужество остановиться, сказать: я не дам себя развлечь, не дам себя растерзать на разные стороны, я хочу войти внутрь и исследовать эти глубины. И в этих глубинах мы найдем то, чего не искали, потому что Бог, даже когда мы Его знаем понаслышке, открывается нам совершенно не так и не таким, как мы ожидаем.

Дальше я хотел сказать о следующем шаге – как человек встречается со Христом. Встречается он, в сущности, двояко. С одной стороны, в этом процессе ухода вглубь самого себя человек может встретиться с Богом Живым, но я не об этом сейчас хочу сказать. Со Христом в древности ученики Спасителя и с тех пор тысячи и тысячи святых, вообще людей встречались как бы лицом к лицу. Апостолы Его встретили и постепенно познали в Нем своего Бога. И потом они говорили устами апостола Иоанна Богослова: мы говорим с вами о том, что мы видели, что мы слышали, что осязали собственными руками (1 Ин 1:1). Они не передают нам нечто, что познали понаслышке, нет, это их прямой, непосредственный опыт.

Но это опыт не такой простой, как нам порой кажется, потому что мы с апостолами встречаемся тогда, когда они уже познали Христа как своего Бога, не только Учителя. Но до этого был целый процесс, когда Он им раскрывался. И вот тут я хочу немножко остановиться, потому что на нашем пути это бывает чаще, чем внезапное откровение Христа, как это случилось, например, с апостолом Павлом, когда он, гонитель, шел из Иерусалима в Дамаск для того чтобы там начать гонение Христа, и когда Христос встал посреди дороги перед ним и ему поставил вопрос: зачем ты Меня гонишь? (Деян. 9:4).

Ученики Спасителя не сразу узрели в Нем Того, Кем Он был с самого начала. Если вы посмотрите на карту тогдашней Палестины, то вы увидите, что Назарет, и Кана Галилейская, и Капернаум – все эти города находятся очень близко один от другого. И вы наверно помните, как в начале Евангелия от Иоанна апостол Филипп зовет Нафанаила и говорит: Приди! Мы нашли Мессию, это Иисус из Назарета. И Нафанаил ему отвечает: Что хорошее может прийти из Назарета? (Ин 1:43 и след.) Для нас это таинственная фраза, но представьте себе картинно, что было. Назарет и место, где жил Нафанаил, – на расстоянии нескольких километров. Представьте себе, что кто-нибудь к вам подойдет и скажет: «Радуйся! В соседней деревне, в нескольких верстах от нас находится Спаситель мира, Сын Божий, ставший человеком». Разве мы не ответили бы так же, с тем же чувством сомнения: «Как же это может быть? В соседней-то деревне? Было бы еще в главном городе, мы, может, и поверили бы, но в соседней деревне, где мы бываем, с кем мы постоянно общаемся, с кем мы вступаем в битвы и в игры, – не может быть!».

Это было первое, с чем встретились ученики Христа. Они Его встретили в такой простой обстановке, которая им ничего не говорила заранее, и им надо было постепенно самим открыться и открыть, кто же этот Спаситель Христос. Они с детства были знакомы, они наверно видели в Нем юношу, который их превосходит во всех отношениях какой-то качественностью своей; постепенно Он стал для них центром, постепенно Он делался для них наставником, примером, учителем, и только когда они в Нем обнаружили до конца Учителя и Наставника, Он им раскрылся в другой мере. Вы помните, как на пути в Иерусалим Спаситель спросил Своих учеников: за кого люди Меня почитают? И апостолы ответили: одни за Илью, другие за одного из пророков. – А вы за кого Меня считаете? И Петр Ему ответил: Ты – Христос, Сын Божий (Мк 8:27 и след.). Это момент, когда Петр увидел то, чего ни сам, ни кто другой не видел до того. И больше того, Христос ему говорит: не плоть и не кровь тебе это подсказали, то есть это не естественное твое познание, это Бог тебе открыл, Бог тебе дал увидеть, Кто Я на самом деле..

И когда мы ставим перед собой вопрос о Христе, мы должны помнить, что мы не сразу – или во всяком случае не обязательно сразу – окажемся на той ступени, в том положении, в котором с уверенностью сможем сказать: да, это так, это Сын Божий, это наш Господь! Мы можем постепенно встречать Христа в Евангелии, мы можем поразиться Его личности. Но Его личность может нас и не поразить, потому что она не описана красочно. Евангелие не является попыткой красочно, с силой нам описать героя повести. Мы можем остановиться на мысли: да, этот Человек особенный. Мы пока Его больше, чем особенным Человеком, назвать не можем, но Он действительно настолько особенный, Он из ряда вон выдается. Но если так, то стоит прислушаться к тому, что Он говорит, к Его наставлениям, к Его учению. И Его учение очень своеобразно, потому что Он учит и примером, и словом. В одном месте Евангелия Он говорит: Я вам дал пример, чтобы вы ему следовали (Ин 13:15).

С другой стороны, Он постоянно учит, как жить, что делать. И если мы читаем Евангелие с желанием понять: кто Он? стоит ли мне стать Его учеником? – то мы должны ставить пред собой прямой вопрос: как я отзываюсь, с одной стороны, на Его личность, и, с другой, – на Его учение? Вы помните, может быть, в Евангелии от Иоанна опять-таки есть место, где Христос говорил о Себе, и многих Его речь смутила, и люди стали уходить от Него, остались вокруг Него только двенадцать учеников. И Христос, озираясь на них, сказал: не хотите ли и вы уйти от Меня? И Петр Ему ответил: куда нам от Тебя идти? У Тебя глаголы вечной жизни (Ин 6:66–68).

Это очень важное место, потому что Христос ни в одном месте Евангелия не описывает вечную жизнь. Ни рая, ни ада Он не описывает, Он не говорит, в чем заключается вечная жизнь. Что же апостол Петр имел в виду, когда сказал: «У Тебя глаголы вечной жизни»? Мне кажется (и это догадка, я ее представляю вам именно как таковую, но у меня другого подхода нет), дело в том, что каждый раз, когда Христос говорил, притчами ли, заповедями или просто в беседе, Его слова ударяли в самую глубь души каждого слушателя и рождали, вернее, воскрешали в душе каждого человека то, что там есть вечного, незыблемого, непреходящего. Его слова не то что описывают что-то, что мы можем принять или не принять, потому что всякая картина относительна и зависит от того, как она убеждает нас. Каждое Его слово рождает жизнь в нас, а жизнь – это тот ключ, источник Вечной Жизни, которая в нас есть. Вы, верно, помните из Евангелия от Иоанна рассказ о встрече Христа с самарянкой, где Он говорит, что из сердцевины каждого верующего потоком, ключом будет бить вода вечной жизни (Ин 4:14). Это и совершается, когда Он говорит.

И поэтому когда мы читаем Евангелие, мы должны не просто умом его читать (хотя, конечно, надо применить свое понимание, ум, зрелость и вместе с тем учитывать какую-то долю нашей незрелости), но надо его читать, ставя перед собой вопрос так: Христос сейчас говорит. Он говорит это не вообще, а мне лично. Как я на это отзываюсь? Что эти Его слова надо мной совершают, со мной делают? Вы можете ответить: ничего. И, будучи правдивым и честным человеком, вы сделаете очень полезную вещь, признав, что Христос сейчас сказал то или другое, но до вас это не доходит. Именно это происходило постоянно, когда Христос говорил со Своими учениками или с народом, который Его окружал в разных местах Палестины.

Расскажу вам нечто к своему стыду. В какое-то воскресенье я читал Евангелие вслух на службе в храме. Я всегда воспринимаю Евангелие так: Христос говорит каждому человеку, который находится в храме, но и мне в частности. И проповеди я не готовлю, когда время проповеди приходит, я говорю о том, как сам отозвался на слова Христа, сказанные сегодня, как я их услышал, что со мной случилось. И вот я прочел Евангелие вслух, и мне было совершенно ясно, что ничто до меня не дошло, мне никакого дела нет до того, что было сказано, я – словно камень и никак не могу отозваться. Головой я этот отрывок, конечно, понимал, «не понимать» нечего было, но было бы нечестно, просто потому что я головой что-то воспринял, представить это народу. И я тогда вышел на проповедь и сказал: подумайте, какой ужас. Христос говорил со мной лично словами Евангелия, и я только мог Ему ответить: то, что Ты говоришь, меня не касается, меня не интересует, мне все равно. И прибавил: подумайте о себе самих, не случалось ли это с каждым из вас. И на этом кончилась проповедь.

Люди, наверное, были рады, что проповедь была короткая, действия от нее было мало, но я думаю, что был прав, сказав честно, что со мной случилось. В другой раз, может быть, этот же отрывок взорвал бы мою душу, но в данном случае ничего не случилось, я был, как кремень. И я думаю, что каждый из нас, читая Евангелие, должен обратить все возможное внимание именно на это: отзываюсь я или не отзываюсь? Головой я многое могу понять, но отозвался ли я душой? Вы наверно знаете, как бывает с людьми: вы разговариваете с человеком, иногда то, что он говорит, вас трогает, а иногда – ничуть. Когда речь идет о человеке, никого из нас это особенно не волнует, но когда говорит Христос, мы всегда стараемся как-нибудь себя утешить.

И вот, если мы хотим найти Христа, стать Его учениками, то мы должны научиться читать Евангелие с совершенной честностью, совершенной открытостью. Находимся ли мы перед лицом того или другого действия Христова, Его слов, обращенных к кому-нибудь из окружения Его, перед заповедью, перед притчей, мы должны совершено честно на нее посмотреть и сказать: на это я отзываюсь, на это – никак. Значит, в этом отношении в данную минуту Христос и я – на бесконечном расстоянии. А в другой момент вдруг какая-нибудь фраза так ударит в душу, что остановишься и будешь читать и перечитывать, будешь молчать над ней, даже не думать, а как бы впитывать то, что сказано.

Каждый раз, когда мы набредем на такой отрывок Евангелия, который ударяет нас в душу, мы можем сказать: в этом отношении Христос и я уже сроднились, я стал Ему подобен хотя бы в этом малом. Хотя бы на непродолжительное мгновение, но мы встретились и мы сродни, и если это так, то я должен продумать отрывок, который я прочел, так, чтобы всю свою жизнь строить на этом отрывке. Разумеется, каждый отрывок не относится к каждой ситуации нашей жизни, но каждый отрывок от нас требует, чтобы мы были верными ему. Если мы будем так поступать, то неминуемо этот отрывок будет словно – и это образ, данный Христом, – зерно, брошенное в землю. Оно, может быть, долго будет лежать в этой земле, потому что этой земле нужна влага, нужно удобрение, нужно, чтобы кто-нибудь ее вспахал; но рано или поздно это зерно, если мы будем его оберегать как святыню, начнет давать плод. И по мере того как мы в этом отношении созреваем, и другие отрывки Евангелия начнут нам делаться если не вполне понятными, то доступными. И постепенно, если мы будем верны в малом, то нам дастся многое, – это опять-таки евангельские слова Христовы (Лк 16:10).

Я это все говорю, потому что когда мы хотим стать христианами, православными, мы очень часто не задумываемся над этой стороной вопроса. Мы принимаем учение Церкви, мы принимаем богослужение, принимаем молитву и т. д., но вопрос состоит только в одном: Христос и я – в каком мы взаимном соотношении? Являюсь ли я Его учеником или только наблюдателем Его жизни? Или человеком, изучающим Его учение? Если мы сознаем, что являемся Его учениками, то мы можем быть верными в малом и будем верными Его учениками. Не обязательно надо воплотить все Евангелие, но важно быть верными в немногом, что уже нам дано, с тем чтобы постепенно это немногое нас преобразило изнутри, сделало нас иными людьми, которые опять-таки постепенно смогут воспринять еще многое другое. Но это значит, что для того, чтобы стать учеником Христа, надо хоть один раз услышать Его голос, и чтобы Его голос дошел до глубин нашей души, и чтобы мы знали, что у Него глаголы вечной жизни, что Он нам дает вечную жизнь.

И второе: постольку поскольку я услышал это слово, оно должно стать законом моей жизни, правилом жизни. Мы все наверно слышали молитву об оглашенных в Литургии. Оглашенные – это те люди, которые услышали зов. Они еще не стали христианами, они только услышали оклик. Это может быть зов, который идет из самого Евангелия, и значит, это слова Самого Христа; или этот зов дошел до них через учеников Христовых, апостолов, или святых, или грешников, в конечном итоге, но таких, которые являются не только грешниками, но и учениками, которые борются с собой ради того, чтобы стать подлинно Христовыми учениками.

У святого Ефрема Сирина есть место, где он говорит, что Церковь – не общество праведников, Церковь – это общество кающихся грешников. Ударение, конечно, на «кающихся», потому что грешники мы все. Но «каяться» не значит сидеть и плакать над собой, это значит обернуться лицом к Богу, и к Нему кричать о помощи, и одновременно делать все, что только возможно, чтобы вырваться из плена греха. Поэтому когда мы готовимся к крещению, когда мы ищем свое место в Церкви, нам необходимо не только познавать постепенно глубже и глубже Евангельское учение, учение Церкви, богослужение, духовную молитвенную жизнь и т. д., нам надо начать сразу жить по Евангелию, жить, стараясь быть учениками Христа не на словах, а на деле.

Ученик Христов, то есть христианин, – это человек, которому полюбился Христос и который решил стать Его другом. А что такое дружба? Друг – человек, который солидарен со своим другом, который верен ему, который все делает, чтобы принести ему радость, чтобы стать на него похожим во всем, что в этом друге его привлекает и поражает положительно. Вот наш путь: не только знать, а сродниться со Христом, как друг. Дальше это может нас привести и к соединению со Христом через крещение.

Я говорил уже о том, как в зависимости от разных обстоятельств человек может из состояния внутренней пустоты, или растерянности, или преисполненности суетой вдруг прийти в себя. Это может быть внутренний кризис, это может быть горе, это может быть несказанная радость, это может быть встреча – всякое бывает. Человек, который жил как бы вне себя, вдруг входит в себя и находит в себе такие глубины, такое содержание, о котором он не имел никакого понятия. И если у него хватит мужества и изумления перед тем, что он нашел, он идет дальше, вглубь, все дальше и дальше, и пред ним разверзаются и глубины, и широта, о которых он никакого понятия не имел раньше, он начинает находить в себе свою глубину, то «глубокое сердце», о котором говорит апостол Павел. Это его рано или поздно приведет, во-первых, к тому, чтобы стать человеком в полном смысле слова, а во-вторых, к тому, чтобы встретить своего Бога, потому что разверзающиеся глубины нас ставят перед лицом такой глубины, такой неописуемой красоты и определенно ставят перед нами вопрос о том, что не может быть, чтобы все сводилось к тому, что во мнее есть, – за этим пределом есть беспредельное.

С другой стороны, человек может подойти к откровению о Христе разным образом. Бывает, что он, подобно апостолу Павлу, встретит Христа. Вы наверно помните рассказ о том, как Павел, который шел из Иерусалима в Дамаск для того, чтобы там учредить гонение на христиан, вдруг оказался перед лицом Самого Христа, и это был переворот всей его жизни (Деян. 9). Иногда это случается драматическим образом, иногда происходит гораздо менее драматическим образом, как я вам рассказывал о человеке, который сюда пришел и вдруг почуял, что в этом храме есть такая тишина, которая не зависит от того, что нет шума вокруг или внутри, что в глубине, в сердцевине этой тишины Кто-то присутствует, и он начал искать Этого Присутствующего.

Бывает, что человек встретит Христа через Евангелие: или через чтение самого Евангелия, или через проповедь, пусть бедную, которую он услышит, но через Евангельское слово, которое ему откроет или личность Самого Христа в той мере, в какой он способен ее принять, познать, или учение Христа, которое может его пленить. И вот все это постепенно может привести человека к тому, чтобы он захотел стать членом того общества, в сердце которого находится Сам Христос, то есть Церкви, не как организованного общества, а как таинственного общества, в котором открывается перед человеком вся глубина того, что человек собой представляет, а дальше начинает открываться Сам Бог.

В Церкви человек нам открывается двояко. Мы, каждый из нас, знаем себя самих, а также знаем других людей, знаем их красоту, их глубину, их величие, но мы знаем тоже их хрупкость, их греховность, их несостоятельность, и мы можем научиться обращать внимание и на то, и на другое, но не так, как мы это делаем, когда подходим к человеку без веры в него. Мы можем научиться в человеке видеть его слабость, его недостоинство и вместе с этим отзываться на то, что видим, состраданием, жалостью и готовностью человека оградить и всячески ему помочь. С другой стороны, мы можем, если только мы так подходим к человеку, обнаружить в нем красоту, глубину, благородство: все это может сверкнуть на одно мгновение, но уже нам говорит о том, что это в нем есть. И тогда человек нам раскрывается именно двояким: хрупким и вместе с этим великим – великим по призванию, великим уже по тому, что в нем есть.

Но в Церкви человек нам открывается еще иным образом. Он нам открывается в Лице Господа Иисуса Христа, Который является в полном, в совершенном смысле Человеком, то есть человеком, каким Бог его задумал, человеком, который един с Самим Богом. Во Христе мы знаем, что Бог стал человеком. Наше призвание – открыться так, чтобы быть пронизанным Божественным присутствием и Его действием. И это происходит. Это раскрывает перед нами, что может представлять человек в полном смысле слова. Раскрывается это нам действием Святого Духа, и в этом отношении Церковь – место, где человек и греховный, и совершенный вместе живут, составляют одно, и даром Святого Духа человек грешный начинает делаться человеком в полном смысле слова, подобным Христу. И мы знаем, что во Святом Духе и во Христе мы делаемся родными Богу и Отцу. Поэтому, по мере того как мы познаем Христа, приближаемся к Нему, приобщаемся, может быть, Ему действием и даром Святого Духа, мы постепенно делаемся тем человеком, которым призваны быть.

Но бывает, что нам открывается Христос либо через встречу, непосредственную, драматическую, либо – гораздо чаще – через евангельскую повесть. В евангельской повести мы видим Его образ. Он может нас пленить, Он может нас озадачить, мы можем остановиться вниманием, ставя перед собой вопрос: Кто же этот Человек? – это вопрос, который ставили в Евангелии Его ученики. И, с другой стороны, мы можем плениться Его учением, тем, что Его слова действительно являются силой, которая в нас рождает вечную жизнь.

И вот человек так или иначе почувствовал притяжение ко Христу и двинулся в Его сторону. Это то, что в древности называли оглашением. Оглашение – состояние человека, услышавшего голос, который его зовет, или просто голос, на который он отзывается. И эти оглашенные – каждый из нас – двинулись, может быть, к Церкви. Но недостаточно быть призванным. Вы наверно помните очень страшные слова евангельские, что многие призваны, но не все избранны (Мф 20:16), потому что недостаточно услышать зов, надо на него отозваться не только рукоплесканием, изумлением: «О Боже! Как это прекрасно!» – но внутренней переменой. Поэтому в древности оглашенные, те, которые так или иначе услышали зов Христов, или в Евангелии, или через человека, или в глубинах своего сердца, останавливались в притворе.

Теперь притвор является просто местом, через которое мы проходим в храм, но в древности было не так. Притвор был обширный, это было место, где стояли оглашенные, те, которые уже двинулись ко Христу, но не приняли еще крещение, не были к этому готовы. Стояли там также и те, которые, уверовав, приняв крещение, оказались недостойны своего звания через нарушение тех или других основных заповедей и не имели права участвовать в центральной части Божественной литургии, то есть в совершении таинства и в принятии Святых Тайн. В притворе обыкновенно писались изображения Страшного суда, которые ставили человека перед лицом вопроса: да, ты услышал, значит, ты не можешь отговориться незнанием. Ты услышал и теперь стоишь перед судом. Что ты сейчас сделаешь?

Этот момент встает перед лицом каждого, кто стоит в притворе. Он судим своей совестью первым делом, не Божественным законом, не человеческим судом, а собственной совестью. И вы помните отрывок Евангелия, где говорится: сговаривайся со своим соперником, пока ты еще на пути, как бы он не предал тебя судье, и судья – мучителю (Мф 5:25–26). Отцы Церкви, объясняя это место, писали, что соперник, о котором говорится, – это совесть, то во мне, что все обо мне знает и что меня обличает каждый раз, когда я оказываюсь недостойным самого себя, не только Бога, не только Евангелия, но просто своего человеческого достоинства.

И вот человек стоит перед судом. Но есть надежда или нет надежды? Опять-таки в древности на дверях, которые открывались в храм, вели из притвора в самый храм, изображался образ Христа Спасителя. Человек стоял, с одной стороны, перед судом своей совести, перед предупреждением церковным о том, что суд есть, суд будет, что, раз ты услышал что-то, нельзя больше отговориться незнанием, а с другой стороны, что надежда есть несомненно, потому что Спаситель – Сам Бог, ставший человеком. Мы сейчас в притворе не стоим, но каждый из нас может ставить себе вопросы, которые в древности ставил бы, если бы стоял в этом притворе. Каждый из нас может перед собой поставить вопрос: что меня делает недостойным меня самого, что нарушает мое человеческое достоинство, живу ли я в уровень того, что я собой уже теперь представляю? Не когда-нибудь, когда я стану святым, а вот теперь: грешник, а вместе с тем знающий какие-то глубины, какие-то истины. Это первый вопрос.

И тут каждый из нас должен перед собой ставить личные вопросы, потому что человек грешит очень разно. Причем нельзя ставить вопрос так, что «крупных грехов у меня нет, только мелкие». Мы должны помнить, что когда мы грешим, нашу судьбу, объективно говоря, решает не тот грех, который мы совершаем, а то, как мы к нему относимся. Относимся ли мы к нему с ужасом, ненавистью? Являемся ли мы жертвами нашего бессилия? Или мы услаждаемся злом, которое совершаем? Малое зло, которым мы наслаждаемся, может быть более губительно и убийственно, чем крупное. Это очень важно себе представить, потому что часто думается: ну, я не особенно грешен… А какое мое отношение к греху? Если мое отношение лакомое, если я люблю свой грех, к нему привязан, то я раб и пленник, мне нет пути на свободу. Если же я совершил крупный грех, но он меня всего перевернул и так на меня подействовал, что никогда в жизни больше ничего подобного быть не может, то я уже готов начать новую жизнь.

Это очень важно, потому что оглашенный, то есть всякий человек, который хочет стать христианином и креститься, должен перед собой ставить вопрос именно так: что меня отделяет от Христа? Крупные ли, мелкие ли грехи, я должен их продумать. И недостаточно просто прийти раз на исповедь и сказать: «Батюшка, во всем виноват!». Это неправда, ты не во всем виноват. У меня была раз встреча очень неприятная и для меня, и для другого человека. Очень достойная русская дама пришла на исповедь. Встала, я ее спросил: «Ну, в чем же вы согрешили?». Она подумала, отвечает: «Во всем виновата, батюшка». Я говорю: «Нет, так вы не можете отделаться. Вы должны мне сказать, в чем вы виноваты». – «Да нет, ни в чем особенно». Я тогда на нее посмотрел, говорю: «Знаете, так исповедоваться вы не имеете права. Вы знаете десять заповедей Моисеевых?» – «Знаю». – «И вы, приличная женщина, так спокойно мне говорите, что вы прелюбодеица?». Она мне: «Как вы смеете меня оскорблять!» – «Простите, одна из заповедей: не соверши прелюбодеяния. Раз вы говорите, что во всем виноваты, значит, вы и в этом виноваты. И вы, которую все уважают, воровка?» – «Воровка? Как вы можете это сказать!» – «А есть заповедь: не укради». – «Слушайте, батюшка, мне никто так не говорил!» – «Вот теперь идите домой и поставьте перед собой вопрос: в чем вы на самом деле виноваты перед собой, перед другими и перед Богом».

И я думаю, что каждый из нас должен так перед собой поставить вопрос перед крещением и приходить на исповедь раз за разом, потому что в один раз всю душу не вылить. Одной исповедью, одним пересмотром своей жизни нельзя удовольствоваться. Нельзя просто сказать: «Ну, Господи, я услышал Твой зов, я пришел, теперь Твое дело меня менять». Нет, человек не может быть изменен, как предмет, он – живой человек, который в сотрудничестве с Богом может стать иным…

Но вы скажете: если сосредоточиться только на том, что плохо, то постепенно кроме уныния и отчаяния ничего не будет! Это на самом деле так, и потому не надо сосредоточиться только на дурном, хотя и нельзя избежать истины о себе. На чем же сосредоточиться? Трудно сказать про себя: то-то или то-то во мне прекрасно и хорошо. Но мы можем взять Евангелие и начать читать, и постепенно раскроется перед нами образ Христа Таким, Каким мы Его до сих пор не знали. Каждый раз, когда на евангельское слово наша душа отзовется радостью, когда свет вольется в нашу душу, ум просветится, воля дрогнет, мы сможем сказать: да, это правда, это истина, это жизнь! Это значит, что я и Христос в этом – малом, может быть, – точно совпадаем, я на Него уже похож. А если я на Него уже похож в этом, то я не имею никакого права нарушать то малое, в чем я уже подобен Христу. Если найти одно место, второе, третье, которые меня связывают со Христом, сродняют с Ним, делают меня подобным Ему, то это уже такая громадная надежда, когда можно сказать: Христос и я разделяем те же мысли, те же чувства вот в этом; пусть в немногом, но в этом мы вместе. И если поставить себе за правило никогда не нарушать то малое, что меня сейчас тронуло, ударило в сердце, что меня делает подобным Христу, то постепенно начнут раскрываться новые и новые истины, и тогда мы можем начать бороться со злом, которое в нас, не просто потому что это зло или потому что нам кто-то сказал, что это зло, а потому что мы хотим уберечь, защитить ту искру добра, красоты, вечности, божественности, которая в нас уже есть.

И это целый процесс, который должен проходить в тот период, который в древности назывался оглашением – тем состоянием, когда человек еще не крещен, но постепенно готовит себя к крещению. Причем не формально, изучая богослужение, заучивая молитвы, изучая учение Церкви, а ставя перед собой вопрос: Христос и я – в каком мы соотношении? я Ему друг или враг? я Ему изменник или верен? Вот как ставится вопрос подготовки человека к крещению.

И это очень важно, потому что слишком часто бывает, что человек подходит к священнику и говорит: «Я хочу креститься». – «А почему?» – «Я уверовал в Бога». А если начать ему ставить вопросы, то оказывается, что его жизнь от этого «уверования» в Бога не изменилась ни в чем. Такой человек не имеет права просить крещения. Если вы думаете о крещении, то представьте себе, что будет: вас приведут ко Христу и вам будет поставлен вопрос: «Отрекаешься ли ты сатаны и всех дел его, и всех служителей его, и всей гордыни его?». Можем ли мы на это ответить: «Да, отрекаюсь!», если мы только удовлетворены тем, что услышали о Христе, и хотим с Ним быть: пусть-де Он нас защищает?

Дальше ставится вопрос: «Хочешь ли соединиться со Христом?». И мы отвечаем: «Да!». А что это значит? Неужели это значит, что я хочу влить в мои отношения со Христом всю мою греховность, всю грязь, все безобразие моей жизни просто принести Ему и сказать: «Давай будем друзьями! Я остаюсь тем, чем я был, а Ты меня спасай, как умеешь». Конечно, нет! Я говорю очень грубо, говорю не богословски, но на самом деле так постоянно бывает. Мы приходим ко Христу в надежде, что Он для нас сделает то, что мы должны сделать и для себя, и для Него.

В крещении есть момент, когда мы погружаемся в освященные воды. Между прочим, вы наверно знаете (а, может быть, и нет), что слово «крещение» не происходит от слова «крест», а от славянского слова, которое значит «погружение». Говорилось: «крестися корабль», то есть ушел на дно, погиб. И вот мы приходим креститься и погружаемся с головой в эти воды. Это очень яркий, и простой, и за себя говорящий образ. Если ты только погрузился в эти воды с головой и не выйдешь из них, это смерть. И действительно, мы призваны к тому, чтобы уйти в смерть Христову или, вернее, умереть по отношению ко всему тому, что составляет основной грех человечества и было причиной Его воплощения, причиной Его распятия, причиной Его смерти, причиной Его сошествия во ад. Если я не отрекаюсь от этого хотя бы волей (конечно, не мгновенно делаются святыми), если решимостью не ухожу от этого, если не отрекаюсь со всей силой души, со всей пламенностью своей души от того, что убило Христа, то я не имею права погружаться в эти воды. И я выйду из этих вод очищенным, постольку поскольку я искренне захотел и решился – я говорю о решимости – умереть по отношению к тому, что было причиной распятия и смерти Христа, гонения на Него, ненависти к Нему. И мы выходим в новую жизнь из этой стихии смерти, мы снова дышим воздухом, мы снова живы, но мы уже не те, мы умерли со Христом греху, мы живы со Христом святостью.

Опять-таки перед тем как мы решаем креститься, мы можем перед собой поставить вопрос: хочу ли я этого, не сентиментально, а серьезно? Готов ли я на это пойти, готов ли я сказать Христу: я отныне Тебя выбираю не только своим Учителем, но и своим Другом? А вы знаете, что такое дружба. Дружба заключается в том, чтобы быть верным, дружба заключается в том, чтобы быть готовым, если твоего друга порочат, гонят или преследуют, встать и сказать: «Я с ним!». Готовы ли мы на это? В хорошие минуты жизни мы говорим: да, готовы, но можем ли мы сказать без серьезного размышления, что это наш выбор? И поэтому, перед тем как креститься, надо пройти через весь этот процесс, о котором я говорил, и только тогда Христос делается для нас, по Его словам, дверью:: Я – дверь овцам, кто Мной войдет, тот и выйдет, и пажить обрящет (Ин 10:9). Тот, кто через Меня, Дверь, пройдет, тот из области смерти выйдет, в область жизни войдет, и перед ним раскроется пастбище, то есть все богатство вечной Божественной жизни.

Мне кажется, что очень важно нам это продумывать не только перед тем как креститься (большинство из нас были крещены в младенчестве, кто-то и позже), но периодически перед собой ставить вопрос: я пошел на это, имел ли я такое право? В каком я состоянии теперь? Могу ли я как бы обновить в себе обеты крещения переворотом души, новым подходом положить новое начало? А если нет, то надо серьезно задуматься над тем, имею ли я право называть себя христианином, имею ли я право называть Христа своим Спасителем, имею ли я право подходить ко Святым Тайнам. Потому что механического спасения не бывает, спасение рождается от живого сотрудничества между Богом и человеком, но человек может и должен внести в это сотрудничество столько же, сколько и Бог. Бог вносит Свою Божественную благодать и силу, а мы должны внести полную отдачу себя, раскрытость и верность Ему, потому что вера заключается не только в уверенности, она заключается также и в верности.

Предварить вопрос о нашем личном крещении я хочу, обратив ваше внимание на то, что в Священном Писании, в Евангелии речь идет о трех крещениях. Говорится о крещении Иоанновом, говорится о крещении Самого Спасителя Христа и затем, позже говорится о крещении верующих. И вот мне хочется остановить ваше внимание на каждом из этих трех крещений, потому что они имеют непосредственное отношение к тому, что происходит с нами, когда мы готовимся к Крещению и когда мы его принимаем.

Вы наверно помните из Евангелия, что крещение Иоанново было крещение в покаяние (Мк 1:4). Иоанн Креститель вышел на проповедь. О нем говорится, что он был голосом Божиим в пустыне (Мк 1:3). Он настолько отождествился со своим призванием, с тем, кто он был и чем он был, что речь уже не шла о том, что человек говорит слова, относящиеся к Богу, – это был голос Божий звучащий. И поэтому люди, которые приходили, были глубоко поражены и потрясены тем, что слышали. А проповедь Иоанна Крестителя была о том, что все изменили Богу, все отошли от того, что должно быть правдой жизни: покайтесь, потому что иначе придет на вас суд. Проповедь Иоанна Крестителя была в том, чтобы разбудить в людях совесть, поставить их перед лицом собственного суда, может быть, тоже – суда человеческого вокруг, и также суда Божия.

И люди приходили и каялись, причем замечательно то, что они каялись вслух, не обращая внимания на присутствие других людей. Эта проповедь настолько глубоко их задевала, настолько потрясала их душу, что им было все равно, услышит ли другой человек или нет об их греховности. Самое важное для них было – вырваться из этой греховности, признать ее перед Богом, отречься от нее и стать свободными людьми, освобожденными покаянием и милостью Божией. Это вещь, которая у нас в практике исповеди, конечно, исчезла, но бывают случаи, когда такой подход может играть решающую роль в жизни человека. Человек вдруг станет перед лицом своей совести и не может оторваться от своего прошлого, но, заявив об этом прошлом перед другими людьми, он вдруг оказывается освобожден. И тут я должен сказать, что вопрос не в том, что человек в ужасе обличает себя, не в том, что он со стыдом предстоит перед другими людьми, о которых он ничего, в общем, особенного не знает, но в которых предполагает судей, вопрос в том, как его исповедь будет принята..

Я вам хочу дать один пример, чтобы это пояснить. Некоторые из вас, может быть, многие, уже его слышали от меня, но это настолько разительный пример, что он у меня остался в душе. Много лет тому назад, в 1920-х годах, был съезд РСХД во Франции. Один бывший офицер пришел на исповедь к отцу Александру Ельчанинову, «Записки» которого вы можете еще и теперь читать, они были изданы. Он был один из самых светлых духовников эмиграции в ранние годы. Офицер исповедовался, но предварил свою исповедь тем, что сказал: «Я сознаю свою греховность умом, но ничего до моего сердца не доходит, я знаю, в чем я не прав, знаю, в чем я согрешил, знаю, что я недостоин ни себя, ни Бога, ни тех людей, которые меня любят и уважают, и не могу этого почувствовать».

И отец Александр сделал нечто очень смелое. Он сказал: «Знаешь, не исповедуйся мне. Когда завтра утром мы соберемся на Литургию, ты выйдешь вперед и открыто всему съезду молодежи скажешь о том, что ты совершил в течение своей жизни». И этот человек настолько чувствовал, что ему нужна свобода, нужно вырваться из плена греха, что на следующее утро, когда все собрались, и молодежь, и люди менее молодые, составлявшие этот съезд, он вышел и объяснил, для чего он вышел вперед, и начал говорить. И его тогда поразило: он ожидал, что люди, слыша его исповедь, будут как-то сторониться его, отреагируют отрицательно, закроются, отвергнут его: «Как ты можешь быть таким, как ты смеешь быть в храме, как ты можешь быть в нашей среде, когда ты исповедуешься в таких страшных вещах!». И вместо этого он почувствовал такое сострадание, такую жалость, такую любовь, такую открытость, он почувствовал, что весь съезд, вместо того чтобы шарахнуться от его исповеди, открылся и открыл ему объятия своего сердца. И этот опыт на него так подействовал, что он разрыдался, и его покаяние исходило уже не из его ума, а из глубин сердца. Он стал новым человеком, потому что был принят состраданием и любовью других людей.

Это мне немножко открыло глаза на то, что когда люди приходили на Иордан к Иоанну Крестителю, когда они слушали его огненную проповедь, когда они слушали не Иоанна, а Бога, говорящего через него, они забывали о том, что может быть стыд перед людьми, страх перед людьми и их судом, единственно, что важно, – вырваться из этого плена. И поскольку они слышали взаимную исповедь, они, наверное, находили друг во друге взаимный крик души, находили сострадание, потому что каждый каялся в своих грехах и не было места тому, чтобы судить другого человека.

И вот почему я говорю об этом. Мы говорили об оглашении, о том периоде, когда люди услышали зов Божий, услышали слова Христа через Евангелие, через проповедника и еще не были допущены в самый храм, потому что в него можно было войти только путем крещения. Эти люди стояли в притворе, где было изображение суда, и они стояли перед судом Божиим, судом собственной совести и судом других людей. Этот процесс их готовил к тому, чтобы растворилась дверь и они смогли войти в храм. Вы наверно помните, как Спаситель говорил о Себе: Я – дверь овцам, кто Мной войдет, тот и выйдет, и пажить обрящет (Ин 10:9). И вот исповедь, которую мы внутренне произносим в притворе, когда мы еще оглашенные, исповедь, которую мы принесем – и, вероятно, не раз, – пока нас допустят к крещению, является именно этим периодом, который соответствует крещению Иоаннову. Люди исповедовали свои грехи, мы, перед тем как будем крещены, должны исповедовать всю свою жизнь, всю свою душу открыть, не оставить ни одного тайника, во всяком случае, намеренно. Конечно, до самых глубин человек не может дойти, раньше чем в эти глубины войдет свет Самого Бога и Духа Святого, но все, что доступно нашему сознанию, мы должны принести на исповедь. Это может случиться враз, это может случиться целым рядом исповедей, но без этого к Крещению приступить нельзя.

А что дальше происходило? Люди погружались в воды Иорданские. Что значило для них это погружение? Мне кажется, что это просто и ясно. Вода омывает грязь, омывает скверну, и поэтому когда люди погружались в Иорданские воды, они, с одной стороны, чувствовали, что омывают свое тело от всего того, что это тело осквернило: прелюбодейство, любодеяние, обжорство, все грехи, которые совершаются плотью нашей или, вернее, через плоть. Потому что кто-то из отцов Церкви ясно говорил о том, что грехи плоти – это не грехи, которые плоть совершает, это грехи, которые душа человеческая совершает над плотью. Ведь перед тем как совершить любой плотской грех, будь то обжорство или любодеяние, надо, чтобы человек душевно на него согласился. Плоть является как бы жертвой этого позорного или оскверняющего порыва. Так, люди погружались в воды Иорданские с сознанием, что они омывают себя и теперь будут чисты.

Но вместе с тем они понимали, что кроме этих грехов, в которых участвует тело, плоть, есть у них грехи, которые никаким образом к телу не относятся: гордыня, например, зависть и т. д. И как бы по аналогии они понимали, что, погружаясь в эти воды и омывая свое тело от скверны, они символически омывают и душу от осквернения, которое они ей нанесли. Этот процесс соответствует тому, о чем я только что говорил, он относится к предварительным исповедям перед нашим крещением. крещение невозможно без того, чтобы не пройти через этот процесс глубокого духовного потрясения, отречения от всего того, что недостойно самого человека, недостойно уважения, которое люди имеют к нам, недостойно любви, которую они нам дарят, недостойно нашего даже существования, недостойно того, что Бог нас сотворил, нам доверив жизнь и поверив, что мы будем верны своему призванию. Все это должно быть очищено, и только потом раскрывается дверь, и мы входим в храм путем крещения.

Хочу еще сказать тут о крещении Господнем, потому что перед нами естественно встает тот же вопрос, который встал перед Иоанном Крестителем: Ты ли ко мне идешь креститься? Как это возможно?! Иоанн узнал во Христе Сына Божия, ставшего человеком. Как же он может Его крестить? У Него нет греха, Он – Сам Бог, присутствующий плотью в нашей среде (Мф 3:14). Есть место в 7-й главе пророчества Исаии, которое читается в канун Рождества Христова, где говорится, что раньше, чем Младенец сумеет отличить добро от зла, Он выберет добро. Сын Божий, ставший Сыном человеческим, никогда не пал грехом. Что же значило это Его крещение? Крещение Иоанново было в покаяние, а Сын Человеческий идет без греха принять это крещение. Это можно объяснить так (объяснение это я получил от протестантского пастора, и нашел подобное объяснение и у святых отцов).

Христос пришел для того, чтобы взять на Себя все последствия человеческого греха, не греховность как таковую. Грешником Он не стал, но все последствия греха, то есть, во-первых, смертность, а во-вторых, все страдания, которые связаны душевно и телесно с наследием греха, Христос принял. Он это принял, погрузившись в Иорданские воды. Вы наверно читали в русских сказках, как бывают воды живительные и воды мертвые, мертвящие. Воды, в которые люди погружались, омывая собственную греховность, как бы отяжелевали греховностью и, следственно, и смертоносной силой греха, которая в этих водах оставалась. Христос погрузился в эту стихию смертоносной воды, и Он вышел из этой воды, нося на Себе все последствия человеческой греховности. Все грехи как бы на Него легли. Помню, как этот пастор мне говорил: случилось то же самое, что бывает, когда белый лен мы погружаем в красильню, – лен погружается белым, а вынимается весь пронизанный краской. И то же самое случилось со Христом. Он вошел совершенно свободным от всякой греховности и от последствий этой греховности, потому что, как говорит святой Максим Исповедник, в момент воплощения Его плоть стала бессмертной: невозможно человеку умереть, когда он неразрывно и полностью соединен с Богом. А в момент крещения Он соединился с падшим человечеством в готовности умереть смертью этого человечества.

Еще в Ветхом Завете мы видим образы того, как приносилась жертва. Пастухи выбирали для жертвы самых лучших, беспорочных ягнят. Этим напоминалось людям: из-за твоего греха должен пострадать и умереть невинный. И в крещении Христа случилось именно это. Невинный принял на Себя смерть человечества, потому что человечество оторвалось и отреклось от Бога. И когда Христос вышел из вод Иордана, Он оставался тем же безгрешным Спасителем Христом, каким Он был, когда в них погрузился, но Он нес на Себе всю тяжесть тысячелетней истории человеческого греха. Вот второе крещение, о котором речь идет. Погружение Христа в Иордан очистило его воды, и, как в церковных молитвах и песнопениях говорится, эти воды стали живоносными, потому что вся мертвость, вся мертвящая сила их осталась на Христе Спасителе. Они были очищены, они стали святыми водами, священными водами, которые теперь могут приобщить нас к тому, что представляет собой чистота и святость человеческой плоти воплощенного Бога.

Дальше пойдет речь о нашем крещении. Сейчас скажу только, что когда мы приходим к крещению, мы погружаемся в воды, которые литургически освящаются благодатью Святого Духа и делаются водами Иорданскими, то есть водами, в которые Христос погрузился, очистив их от всякого зла, от всякой нечистоты, и эти воды могут нас приобщить к той чистоте, которая превышает нашу чистоту и превышает чистоту обычных вод.

О самом чине крещения я буду говорить не в деталях, а такими основными бросками. Первое, что надлежит человеку, желающему креститься, – это отречься окончательно, всецело, всей душой, всей волей, всем умом, всем своим существом от зла, от греха и от начальника зла, то есть сатаны. Но пока человек не находится под кровом Христовым, под Его защитой, он не может это сделать без страха. Он не может отречься от того, кто был его хозяином и господином, без того чтобы быть взятым под защиту кем-то другим, кто сильнее, чем тот, который над ним властвовал. И начинается чин крещения молитвой, которую священник произносит над крещаемым, где как бы заявляется, что этот человек отныне берется под защиту Самого Христа и Церкви, и что теперь он может свободно и бесстрашно отречься от бесовской силы, которая им владела, потому что он под защитой силы беспримерно большей. Этот момент очень важный.

Я хочу это пояснить как бы образно. Представьте себе, что в тюрьму, где находятся преступники, приходит комиссия и спрашивает заключенных: «Скажите, к вам хорошо относятся? Кормят хорошо? Не истязают, не мучают, не терзают?». Кто посмеет сказать: «Да, нас мучают, нас терзают, мы здесь находимся в аду», когда заключенные знают, что комиссия уйдет через четверть часа, а они останутся во власти тех людей, которые их терзали и мучили и будут продолжать терзать и мучить. Так и человек, если бы он пришел и, еще не находясь под защитой ни Бога, ни Христа, ни Церкви, сказал: «Отрекаюсь от всего зла!» – что бы это зло ему причинило!

Это первое. После того как Церковь, вернее, Христос взял этого человека под Свою защиту, ему ставятся вопросы. Первый вопрос: «Отрекаешься ли ты от сатаны, от всех дел его, от всех поспешников его, от всей гордыни его?». И человек может тогда ответить: «Да, отрекаюсь». Этот вопрос ставится ему трижды, потому что ему надо дать время подумать: всерьез ли это? готов ли я на это? Я исповедался, я готовился, у меня был внутренний перелом, но могу ли я действительно сказать, что отрекаюсь от всего зла, которое мне было так дорого, которым я наслаждался? Первый раз ставится вопрос, второй, третий, и каждый раз человек отвечает: «Отрекаюсь!», если только он находит в себе решимость и мужество это сделать. Если он по пути вдруг почувствует, что ему страшно, у него не хватит духа, он может в этот момент сказать: «Вы меня готовы принять, а я не готов. Простите меня!».

Крещение как в древности, так и сейчас, сколько мы можем это осуществить, происходило в среде общины, которая принимала человека. И человек мог сказать: «Нет! Простите меня! Вы пришли с открытыми объятиями, с открытым сердцем, вы готовы со мной все нести, весь ужас моей борьбы и жизни, а я – не могу отречься». И люди тогда не отвернулись бы от него, они, вероятно, заплакали бы над ним, и окружили его, и постарались в течение какого-то времени ему помочь вырасти, окрепнуть с тем, чтобы он мог снова прийти и снова быть поставленным перед этими страшными вопросами: «Отрекаешься ли ты от сатаны, и всех дел его, и всей гордыни его, и всех ангелов (то есть служителей, посланников) его?». Эти посланники его – не обязательно темные силы, это могут быть люди, которые являются соблазнителями..

Если человек трижды отрекся, тогда ему ставится вопрос (потому что одно не просто проистекает из другого): «Соединяешься ли ты со Христом?». И это очень ответственный момент, потому что соединиться со Христом не значит просто прийти и сказать: «Я отрекся от зла, мне уйти некуда теперь, я пришел к Тебе, теперь Твоя очередь меня защищать. Ты должен быть моим Господином, но Ты должен также быть моим Защитником». Нет, речь идет о том, что ты выбираешь Христа не только как своего Бога, как Хозяина своей жизни, как Учителя, но ты Его выбираешь как Друга, как Того, с Которым ты будешь связан дружбой.

А что значит дружба? Дружба – это взаимная верность, готовность за своего друга и жизнь отдать, если нужно. Дружить – значит искать того, чтобы быть похожим на друга, быть с ним в гармонии во всем и все время. Готов ли я на это? Готов ли я соединиться с Ним, как друг соединяется с другом, как муж соединяется с женой, жена – с мужем, как человек дает клятву в том или другом? Тут тоже человек имел право и возможность испытать свою совесть последний раз, отвечая: «Соединяюсь». Второй раз ставится вопрос, третий раз ставится вопрос, и каждый раз ты свободен, никто тебя не засудит, никто не отречется от тебя за неготовность, потому что ты должен соизмерять свои силы и знать, что желание в тебе есть, ты, может быть, горишь им, а страх в тебе все еще действует.

И когда ты отрекся от сатаны и соединился со Христом, тогда ты произносишь Символ веры: вот во что я верю отныне всем умом, всем сердцем, всей волей, всей плотью, всей жизнью своей. Я верю, то есть я уверен, что это так, я доверяю Богу, Которого исповедую, и я буду верен Ему и той клятве, которую сейчас дал. Это моменты очень, я бы сказал, трагические.

А до того происходит еще одно действие церковное: освобождение Церковью или, вернее, Христом и Духом Святым в Церкви этого человека от сил зла. Это запрещение, которое произносится над тем, кто сейчас будет отрекаться от сатаны и принимать Христа, запрещение сатане и его силам подходить близко к нему. Этим заканчивается первая часть, завершается оглашение. Человек еще не крещен, но он делает последние шаги, чтобы принять крещение.

Я все время говорю о Церкви и должен немножко разъяснить, что я под этим словом подразумеваю. Мы часто думаем о Церкви как о месте, где мы собираемся, или как о человеческой общине, которая во имя Христа собрана в данном месте. Но Церковь – нечто гораздо большее, и об этой Церкви идет речь, когда мы говорим, что священник от имени Церкви обращается к Богу или что человеку дается церковная защита. Церковь – это богочеловеческое общество. Это общество, о котором Христос сказал: Где двое или трое собраны во имя Мое, Я посреди них (Мф 18:20). Так что это общество, в сердцевине которого находится Сам Христос, живой, победивший смерть после распятия и Воскресения. Но в сердцевине Церкви, как мы знаем из Священного Писания, не только Христос. Потому что Христос послал Церкви Духа Своего, Духа Святого, Который обитает в ней, является как бы ее дыханием, жизнью, силой, и Дух Святой дается каждому человеку на помощь. Вы увидите из дальнейшего, что после крещения помазуется человек святым миром и делается храмом Святого Духа, став перед этим членом, живой частью Тела Христова. И во Христа и Духе Святом мы соединены с Богом Отцом.

Но Церковь является человеческим обществом не только в нас, грешных, но и во Христе. Христос, истинный Бог, стал тоже истинным человеком, реальным человеком, и в Нем мы видим первого человека, единственного Человека, Который в Себе осуществляет полноту того, что человек собой представляет, полноту человеческой святости и единства с Богом. Поэтому когда мы говорим о том, что Церковь берет под свою защиту того или другого человека, мы говорим не о какой-то общине, которая верит, или верит наполовину, или верит и отпадает от своей веры, а об этом таинственном обществе, в котором человек и Бог слиты воедино, члены которого, с одной стороны, уже дети Божии, и, с другой стороны, – в процессе становления; члены Церкви – мы – уже как бы в Царстве Божием, пришедшем в силе, но вместе с тем каждый из нас прогрессирует или отпадает и в процессе становления.

И вот священник произносит: О имени Твоем, Господи Боже истины, и единородного Твоего Сына, и Святого Твоего Духа, возлагаю руку мою на раба Твоего (тут называется оглашенный), сподобившегося прибегнути ко святому имени Твоему, и под кровом крыл Твоих сохраниться. Отстави от него ветхую прелесть (то есть прельщенность), исполни его веры в Тебя, надежды и любви, чтобы он уразумел, что Ты единый истинный Бог, и Единородный Твой Сын, Господь наш Иисус Христос, и Святой Твой Дух. И дай ему во всех заповедях Твоих ходить и угодное Тебе сохранить, ибо если сотворит это человек, он будет жив в них. Напиши его в книге жизни Твоей, соедини его стаду наследия Твоего, да прославится имя Твое святое в нем, и возлюбленного Твоего Сына, Господа нашего Иисуса Христа, и Животворящего Твоего Духа. Пусть будут очи Твои взирающие на него милостию всегда, уши Твои готовы услышать глас моления его. Возвесели его в делах его рук, во всяком роде его, да исповесться Тебе и поклоняется, и славит имя Твое великое и вышнее, и восхвалит Тебя всегда, во все дни жизни своей.

Это молитва, которая произносится при оглашении. Церковь просит Бога взять этого человека под Свою защиту, потому что сейчас будет происходить нечто очень страшное. Во-первых, священник от имени Спасителя Христа обратится ко всем темным силам зла, сатане и всем силам его, и прикажет силой Христа, благодатью Святого Духа, единством Божьего народа со своим Богом всем силам зла отойти от этого человека и дать ему возможность исповедовать Христа бесстрашно и безопасно. Тут следуют четыре молитвы, довольно продолжительные, которые я не все вам прочту, но сущность которых в том, что силой и именем Христовым приказывается всем злым силам отойти от данного человека..

Господи Саваоф, Боже Израилев, исцеляяй всякий недуг и всякую язву, призри на раба Твоего, взыщи, испытуй, и отгони от него все действа дьявола, запрети нечистым духам, отгони их и очисти дело рук Твоих, и острое Твое употребив действо, сокруши сатану под ноги его вскоре и дай ему победу на него и на нечистые его духи, яко да от Тебя милость получив, сподобится бессмертных Твоих таин, и славу Тебе возслет, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

До этого читались два заклинания, где отгонялся и прогонялся бес и силы его темные. И затем священник дует в уста, на чело и на грудь этого человека и просит Бога: Изгони из него всякого лукавого и нечистого духа, сокрытого и гнездящегося в сердце его, духа прелести, духа лукавства, духа идолослужения и всякого лихоимства, духа лжи и всякой нечистоты, действуемой по наущению диаволю, и сотвори его овцой словесной святого стада твоего, честным членом Церкви Твоей, сыном и наследником Царствия Твоего, да по заповедям Твоим жительствовав, и сохранив печать нерушимую, и соблюд ризу нескверну, получит блажества святых во Царствии Твоем.

Фото: babyblog.ru

Вы, может быть, обратили внимание на то, что все эти молитвы обращены к Богу и Отцу, и мы молимся не как отдельные грешники, а молимся вместе со Христом, движимые Духом Святым, в силе и благодати Святого Духа и в силе и благодати Христа, победившего зло на земле. И только после того как было сказано это страшное, грозное заклинание, человек, который приходит ко Христу, может ответить на следующие вопросы.

Первый вопрос: Отрицаешься ли сатаны, и всех дел его, и всех ангел его, и всего служения его, и всей гордыни его? И ответ: Отрицаюсь! Сказать это, не будучи под защитой Бога, не окруженным благодатью церковной, человек не может безопасно, потому что если он был бы один в единоборстве с сатаной, он был бы побежден, но тут он может дать этот ответ из недр Церкви, какой я вам ее представил, и под защитой Христа и вдохновением Святого Духа. И второй, и третий раз ставится этот вопрос. Потому что человек может в какой-то момент, вдохновленный каким-нибудь переживанием, сказать: Да, отрекаюсь! – а потом испугаться и пожалеть. Три раза ему ставится этот вопрос; и в древности он ставился не подряд, как мы сейчас делаем, а в три последующие дня, чтобы дать человеку время глубоко задуматься и вдуматься в то, что он совершает. И напоследок ставится ему еще вопрос: Отрекся ли сатаны? – Отрекся. Три раза ему ставится этот же вопрос.

А дальше ставится другой вопрос: соединяешься ли со Христом? Потому что отречься от зла – это одно, соединиться с добром – это другое; отойти от темных сил – это одно, соединиться со Христом при всем том, что это значит, при всех требованиях, всей ответственности, которая возлагается этим на человека, – дело другое. И ставится трижды этот вопрос: Сочетаваешься ли со Христом? То есть соединяешься ли ты с Ним, делаешься ли как бы четой с Ним? И ответ: Сочетаваюсь! Три раза ставится этот вопрос; и наконец: И веруешь ли Ему? – Верую как Царю и Богу!

Веру тут надо понимать в полном объеме этого слова. С одной стороны, как уверенность в невидимом, с другой стороны, как верность Тому, Кому ты даешь свое слово и с Кем соединяешься. И тут человек произносит Символ веры. Я не буду с вами разбирать Символ веры, это надо было бы сделать отдельно, но сущность его в том, что мы исповедуем Бога – Творца, Спасителя и Преобразующего Духа – и что мы верим в Церковь в том масштабе, в котором я вам ее попробовал описать, исповедуем крещение во оставление грехов, чаем, то есть надеемся на воскресение мертвых и на будущую жизнь. В древности это опять-таки повторялось три раза. Мы это делаем один раз, потому что подготовка у нас сейчас другого рода.

После того как человек последний раз произнес: Сочетаюсь Христу, ему говорят: И поклонись Ему. И человек кладет земной поклон со словами: Поклоняюсь Отцу и Сыну и Святому Духу, Троице Единосущной и Нераздельной. И как бы отвечая на это действие, которое ставит человека на порог новой жизни, которое является радостью для Самого Бога и радостью для всей Церкви, священник восклицает: Благословен Бог, всем человекам хотящий спастись и в познание истины прийти, ныне и присно и во веки веков. Аминь! И затем священник произносит молитву о том, чтобы этого человека, который отрекся от зла, который заявил не только желание, но готовность любой ценой соединиться с Богом и быть Ему верным, Господь сподобил благодати крещения. И тут мы приходим к самому крещению.

Крещаемый облачается в белую одежду, означающую его новообретенную чистоту. Затем все присутствующие зажигают свечи в знак радости, и священник кадит всех и потом произносит: Благословенно Царство Отца и Сына и Святого Духа всегда ныне и присно и во веки веков. Аминь!! Это возглас необычный в том смысле, что не этот возглас произносится в начале любой службы. В начале большинства служб говорится: Благословен Бог наш… Но тут: Благословенно Царство… – потому что этот человек, который принадлежат царству мира сего, теперь делается членом Божьего Царства, Царства, где Бог является Господом, Царем, Вседержителем, и вместе с этим смиренным Спасителем всего мира и каждого человека, и, в частности, того человека, который приходит.

И первое действие, которое за этим совершается, – освящение крещальных вод. Вы, может, помните сказанное раньше о том, что представляют собой эти воды. Я говорил, что есть как бы три крещения. Первое – крещение Иоанново, Иоанна Крестителя, крещающего народ, который исповедал свои грехи и погружался в воды Иордана, как бы символически обмывая свою нечистоту. Во-вторых, крещение Самого Спасителя Христа, Который пришел к Иоанну, и Иоанн, видя Его безгрешным, совершенным человеком, возражал: не Тебе креститься от меня, а мне от Тебя (Мф 3:14). И Христос все-таки от него крестился. Что это значило? Это значило две вещи. Момент, когда Христос приходит на Иордан, это момент, когда Он не как Бог, а в Своем человечестве созрел в полную меру для того, чтобы все, что Его Божественная природа, любовь в Нем желали, исполнить телесно. И Он погружается в эти воды, и Его погружением, погружением Его святости человеческой и Его Божественной природы, эти воды очищаются от всей нечистоты, которая была смыта с грешников. Но эта нечистота как бы прилипает к Нему, и отныне Он будет на Себе носить в Своем человечестве смертность человеческую, и умрет Он на кресте нашей смертью. Хотя Он не приобщен нашей греховности, но Он приобщен нашей смертности, и по любви Он Себя отдал на смерть, чтобы спасти людей.

И вот эти воды Иорданские очищенные как бы образно будут теперь водами крещения каждого человека, потому что благодатью Святого Духа, которая сойдет на эти воды, эта обыкновенная вода, которой мы из крана наполняем купель, освятится и сделается тем, чем стали воды Иорданской реки, когда Христос в них погрузился, и очистил их от всякой нечистоты, и дал им силу сообщать чистоту и святость.

И мы молимся: О еже освятиться воде сей силой и действием и наитием Святого Духа… О еже ниспослати ей благодати избавления, благословению Иорданову… О еже снизойти на воду сию чистительному действу Святой Троицы… О том, чтобы освятиться нам светом разума и благочестия наитием Святого Духа… О том, чтобы эта вода оказалась отгнанием всякого навета видимых и невидимых врагов… О том, чтобы достойным оказался нетленного царства в ней крещаемый, – то есть тот, кто будет креститься, оказался достоин того, что Бог ему сейчас предлагает и дает… О приходящем ко святому просвещению, о его спасении… О том, чтобы он оказался сыном света, наследником вечных благ… О том, чтобы он был сраслен и причастен смерти и воскресению Христа Бога нашего…

Это очень важные слова: о том, чтобы ему соединиться, срастись и сделаться причастником не только жизни, но и смерти и воскресения Христа, то есть чтобы он умер всему тому, что привело Христа к смерти, к распятию, чтобы он отрекся этого и чтобы все, что составляло причину распятия Христова, для него стало ужасом и предметом отвращения, чтобы он причастился смерти Христа и воскресения. И о том, чтобы в будущем ему сохранить одежду крещения, то есть плоть очищенную и душу очищенную, и чтобы его обручение с Духом Святым не было осквернено или опорочено до страшного дня Суда Божия, чтобы эта вода была для него баней вечной жизни, оставлением грехов, одеждой нетления. И затем мы просим Бога о том, чтобы Он услышал голос нашего моления и чтобы и крещаемому, и нам избавиться от скорби, гнева, ну{‘}жды (то есть не нужды{‘} в современном смысле слова, а в славянском смысле насилия). И затем священник произносит замечательную молитву, где он просит о том, чтобы Господь его самого очистил, его самого сохранил, с тем чтобы когда он будет выпускать крещаемого на свободу от зла, он сам не оказался рабом зла и неправды (я сейчас не буду вычитывать вам эти молитвы).

Затем совершается освящение вод: Ты, человеколюбный Царь, прииди и ныне (теперь) наитием Святаго Твоего Духа, и освяти воду сию. И священник благословляет воду и три раза повторяет эту молитву. И даждь ей благодать избавления, благословение иорданово (о чем я говорил), сотвори ее источником нетления, даром освящения, разрешением грехов, исцелением недугов, всегубительной для демонов, неприступной для сопротивных (то есть вражиим силам), исполненной крепости (то есть силы) ангельской, чтобы бежали от нее все наветующие созданию твоему, ибо имя Твое, Господи, я призвал, дивное и славное, и страшное сопротивным. И священник погружает руку в эти воды, совершает в них крест и говорит: да сокрушатся под знаменем образа креста Твоего вся сопротивныя силы. Он три раза это говорит и потом обращается снова к Богу с молитвой о том, чтобы отступили и от этих вод, и от крещаемого все силы, которые могут погубить его для вечной жизни. И затем он помазует эти воды святым елеем, так же как помазуется человек во исцеление, как бы окончательно освящая эти воды и очищая их от всякой возможной нечистоты. И опять-таки, совершив это и пропев Аллилуия, то есть пропев славу Богу, священник повторяет: Благословен Бог, просвещаяй и освящаяй всякаго человека, грядущего в мир, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

А затем будет совершен еще один чин: помазание того, кто должен креститься, святым елеем. Так же как воды были освящены, так же как они были помазаны святым, освященным елеем, как бы в очищение и в броню против всякого зла, помазуется и человек: Помазуется раб Божий (такой-то) елеем радования во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь. Во исцеление души и тела. В слышание веры. Руце Твои сотвористе мя и создасте мя. Во еже ходити ему (имя) по стопам заповедей Твоих. То есть это совершается во исцеление души и тела: помазуется чело и плечи, спина, затем грудь, затем уши, руки и ноги.

И затем совершается самое крещение: Крещается раб Божий (имя) во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь. И три погружения. После этого крещаемый облачается в белую одежду, которая означает, как ясно из ее цвета, чистоту, очищенность.

А следующее действие – крестный ход. Крестный ход совершается в церкви в разных обстоятельствах, но в пределах самого храма три раза мы его видим очень значительным: после крещения, во время венчания и во время рукоположения в дьякона или в священника. В данном случае человек как бы погрузился во Христа, приобщился Его чистоте, вернее, Христос Его очистил, и теперь человек призывается Христом быть Его последователем, то есть не только учеником, который будет сидеть у Его ног, слушать Его мудрые и спасительные слова и наслаждаться ими, но таким учеником, который услышит слово и мгновенно начнет его исполнять, который будет идти за Христом, куда бы Христос ни шел, куда бы Он ни повел..

И это очень важный момент. Мы берем на себя не то что обязательство (обязательство – вещь формальная), мы берем на себя реальность нашего соотношения со Христом. Он пришел на землю по неистощимой, неописуемой любви к людям, Он пришел Свою жизнь отдать для того, чтобы другие могли жить, Он пришел нам путь указать. Но, с другой стороны, когда Он нас зовет строгим словом, устрашающим порой словом, когда Он говорит Своим ученикам: Я вас посылаю, как овец среди волков (Мф 10:16), Он одновременно напоминает нам о том, что Он – Пастырь Добрыйй (Ин 10:11). А пастырь – это тот человек, который имеет заботу о своем стаде и который идет впереди овец, раньше чем они пойдут по пути, обеспечивая их безопасность. И вот три раза мы обходим купель, и это хождение вокруг купели обозначает наше хождение изо дня в день и вплоть до самой вечности за Христом Спасителем. Он никуда нас не зовет, куда Сам не сошел, Он ни к чему нас не призывает, чего Сам не был готов исполнить, вернее, уже не исполнил нашего ради спасения. И это очень важно, потому что если мы крестились всерьез, то есть не для того только, чтобы Христовы дары нам были даны, но для того, чтобы стать учениками и последователями Христа, то мы должны понять, что теперь пришло время нам самим идти, куда бы Он нас ни повел. Это не всегда значит трагедию, но значит готовность просто следовать за Ним.

И после этого совершается миропомазание. Миро – это не просто елей, не просто благословенное, очищенное масло. Это сложный масляный состав, который приготавливается один раз в год Патриархом каждой Церкви в сослужении епископата (конечно, не обязательно всеми епископами, но группой епископов). Это миро освящается соборно всей Церковью и как бы представляет собой благодать всецерковную. И когда человек помазуется этим миром один только раз в жизни, при крещении, то тем самым он делается причастником благодати, почивающей на всей Церкви, которая его приняла, которая его освятила, которая его отдала под начало Христа и которая его будет окружать в течение всей его жизни и в час его смерти любовью, заботой.

Вы можете поставить перед собой вопрос: в чем смысл этого миропомазания? Миропомазание совершается со словами: Печать дара Духа Святого. Когда мы крестились, мы погрузились во Христа, мы как бы надели на себя броню, которая будет нашей защитой, и теперь запечатлевается наша новая жизнь этой печатью Святого Духа.

Если поставить вопрос о Том, Кто Этот Святой Дух (я скажу, конечно, очень коротко), то мы находим в Евангелии слова, что Святой Дух – Утешитель (Ин 14:16). Слово «Утешитель» на славянском языке гораздо более «просторно», содержит гораздо больше понятий, чем русское слово «утешение». Дух Святой – Утешитель тем, что Он действительно, в русском смысле слова, утешает нас в том, что в течение всей нашей земной жизни мы хотя бы отчасти отделены от Христа. Апостол Павел говорит: пока я в теле, я отделен от Христа (2 Кор 5:6), и поэтому он так мечтает о том, чтобы наконец настала для него смерть, которая разорвет плени{‘}цы, разорвет плен тела и ему даст возможность встретиться со Христом вновь, лицом к лицу. И если мы были бы действительно христианами, то есть не только формальными учениками Христа, но если бы мы любили Его такой любовью, какой возлюбил Его апостол Павел, какой возлюбили Его другие апостолы и святые в течение всей жизни, то мы бы тосковали от Его по крайней мере частичного отсутствия в нашей жизни. Мы встречаем Христа в молитве, мы встречаем Христа в таинствах, мы встречаем Христа, когда живем достойно нашего христианского звания, но полного, постоянного единства и общения мы не можем достичь, пока мы в плену нашего тела и в плену окружающего нас мира.

С другой стороны, слово «утешение», старое русское слово «утеха», которое значит «радость», – тоже одно из названий Святого Духа. Он – Утешитель: Тот, Который нас радует, потому что Его силой, Его вдохновением мы познаем Христа все глубже и глубже. Спаситель нам сказалл: Я пошлю вам Духа Святого, Который вас научит всему (Ин 16:13). Он раскрывает перед нами все тайны духовной и Божественной жизни, по мере того как мы очищаемся, освящаемся и делаемся способными их воспринять. И в этом смысле Он – Радостотворец, Он Тот, Который вносит в нашу жизнь, в наше одиночество ликующую радость о том, что мы Христовы, что мы – как посланники, находящиеся в этом мире для того, чтобы совершить дело Христово, что наше отсутствие из глубин вечности является тоже для нас радостью, потому что, находясь на земле посланниками Христа, мы совершаем Его дело, если только остаемся Ему верными.

И наконец слово Утешитель значит тоже: Тот, Который нам дает крепость, Который дает нам мужество, вдохновение, радость для совершения того дела, к которому мы призваны. И поэтому дар Святого Духа нам в момент крещения чрезвычайно важен. Важен он тем, что, будучи крещены, мы однако еще не стали полностью тем, чем призваны быть, мы не стали святыми, мы только вступили в начало этого пути, и нам нужна крепость Святого Духа, нам нужно Его вдохновение, нам нужно Его утешение, нам нужна радость, которую Он дает, для того чтобы мы могли идти дальше по этому пути и наконец дойти до того внутреннего состояния, которое составляет святость и общение с Богом. Вот почему это дарование Святого Духа для нас очень значительно. И этот дар нас делает едиными со всеми теми, кто в пределах Церкви приобщился этому дару, кто стал Христовым и на кого излилась благодать Святого Духа.

То, что я говорил, может перед нами поставить вопрос: является ли на самом деле крещение человека его спасением? И да, и нет. Да – в том смысле, что Христос нам все дает, что нам нужно, для спасения. Нет – в том смысле, что все, что нам дано, должно быть нами усвоено. Это дар. Как Христос говорит, Дух дается не мерой (Ин 3:34). Он все дает, но мы не всегда все можем воспринять. И тут есть целый путь нашего возрастания, постепенного шествия вперед и в глубины Божии.

Когда мы говорим о тех таинствах, которые делают нас членами Церкви, приобщают Христу и в этом приобщении нас делают сынами и дочерьми Бога и Отца, мы говорим тоже и о третьем таинстве, не только о крещении и о даре Святого Духа в миропомазании, но и о приобщении Святых Тайн. Эти три таинства нас полностью делают членами Церкви. И к этому, раз мы крещены, мы должны быть устремлены.

Но тут я хочу сделать как бы остановку и обратить ваше внимание вот на что. Путь в глубины Божии – это путь, который не может быть совершен иначе как силой благодати Святого Духа. Но, с другой стороны, это путь, в котором мы играем решающую роль. Как я сказал раньше, Бог дает все, но мы не все умеем сразу принять. И вот если мы подумаем, как идти к Богу, то я вам напомню то, что уже говорил в какой-то момент в начале этих бесед об оглашенных, стоящих еще в притворе, еще не вошедших в Церковь, еще не готовых к крещению. Они стояли там так же, как мы мысленно можем стоять, перед судом собственной совести. Они еще не были приобщены к учению Христа, они еще не были освящены Даром Святого Духа, они только осознали свое сиротство, свою пустоту, свою оскверненность и стояли перед этим судом. И конечно, в этот период они узнавали об учении Христовом, о евангельской проповеди, потому что их готовили к тому, чтобы они могли войти в Церковь и стать Христовыми и во Христе и в Духе Святом – детьми Божиими.

Но в этот момент они еще не были приобщены тайне Христа, и они произносили суд на основании того, в чем их упрекала, обличала их совесть и в чем их обличали другие люди. Потому что часто наша совесть подслеповата, часто мы, отяжелевшие духовно, не умеем уловить то, что в нас есть светлое, и отличить это от того, что есть темное. Но люди, которые вокруг нас, часто могут нам об этом напомнить и нас научить этому. Бывает часто, что нас упрекают в том или другом, критикуют, и наша естественная (в плохом смысле слова) реакция – защититься от критики, отбросить упрек, вместо того чтобы поступить мудро и себе сказать: вот каким меня видят другие люди. Если даже они не во всем правы, то в какой-то мере они увидели во мне, учуяли что-то неладное. Они, возможно, не могут разобраться полностью в том, что я собой представляю, но каким-то образом они увидели во мне изъян или уродство. И когда я говорю об уродстве, я думаю о том, что каждый из нас является образом Божиим, иконой, и, глядя на нас, люди нам говорят: ты – изуродованная икона. Смотри, что в тебе осталось от той красоты, которую вложил в тебя Господь изначально, что в тебе есть такого, что делает тебя образом Божиим, глядя на который мы можем познавать Самого Бога..

Если каждый раз, когда нас упрекают или когда мы знаем, как к нам относятся люди, как они нас расценивают, мы останавливались бы вниманием и ставили перед собой вопрос: чем я вызвал такой суд, что во мне такое, что их заставляет говорить: ты не образ, ты уродство? – то мы могли бы начать разбираться в себе. Люди, конечно, могут ошибаться, люди могут нас видеть через призму своей собственной греховности, это правда, но не обязательно они ошибаются. Они могут увидеть некоторые свойства положительные и принимать за отрицательное свойство то, что еще не является совершенным, но что-то они в нас уловили, и нам надо обращать внимание очень серьезно на то, что о нас думают люди. Когда мы рассмотрим это, мы можем себе сказать: в этом они правы, в этом они ошибаются, потому что они не все видят, но я все-таки оставлю под вопросом их суждение. Я признаю, что то или другое, что они обо мне думают, верно, а то, что мне кажется неверным, я пока не отброшу, но оставлю под вопросом, потому что когда я духовно созрею, когда я духовно вырасту, когда во мне будет больше света, то я, может быть, увижу, что они были правы.

И третий суд, перед которым мы находимся, – это начальное знание воли Божией, то начальное знание Христова учения, какое у нас уже есть. Сколько бы мы ни знали его, как мало ни знали, раз мы стоим в притворе (я не говорю физически, а внутренне) и не готовы еще к крещению, мы все-таки нечто о Евангелии знаем. Мы знаем, что все Евангелие содержится в слове любовь, мы знаем, что мы призваны к чистоте, что мы призваны к правде и т. д. И перед судом того, что мы уже знаем о Христе из Евангелия, мы можем произносить над собой опять-таки суд: Христов я или нет? Христов я уже или еще нет? я не Христов, потому что не созрел, или потому что не хочу быть Христовым, поскольку то или другое из Его учения я просто не принимаю?

Эти вопросы мы должны ставить очень серьезно в период, когда мы еще не дошли до крещения. Но подумайте о том, с какой ответственностью, с какой новой углубленностью мы должны ставить эти вопросы, когда уже приняли крещение, когда сказали, что отрекаемся от зла, от сатаны, от всех ангелов его, всех дел его, от всей гордыни его, когда сказали, что сочетаемся Христу, то есть делаемся едины с Ним. Вы знаете русское слово «чета», оно значит: муж и жена. Это двоица, которая стала единицей. И когда мы говорим: «я сочетаюсь Христу», это значит, что я с Ним соединяюсь так, что все, что Он Собой представляет, я принимаю за свое призвание, если не за данность, и все то, что я собой представляю, Он принимает на Себя как крест. Это дар взаимного доверия, где каждый из нас приносит, Один – Свою совершенную святость, другой – свою открытость, при всей греховности, которая в нас есть.

Об этом говорит очень ярко, образно момент в таинстве брака, когда жених и невеста обмениваются кольцами. В древности кольцо не было просто украшением руки, кольцо было печатью. В то время, когда люди были неграмотны, не умели писать, когда какой-нибудь документ надо было заверить, они своим кольцом клали печать. И дать человеку свое кольцо значило дать ему неограниченную власть не только над своим имуществом, но над своей честью и над своей жизнью. И вот жених и невеста обмениваются кольцами.

Но вы, наверно, помните, что в Священном Писании образ жениха и невесты постоянно применяется ко Христу и Церкви, ко Христу и живой человеческой душе. И в этом обмене кольцами мы можем видеть то, что совершается тут, когда человек говорит: сочетаваюсь Христу. Да, я делаюсь Твоим, потому что Ты – Ты, мой Бог, – захотел стать моим… Но когда мы уже стали Христовыми, новое измерение входит в оценку наших поступков. Не только я согрешаю – во мне, через меня Христос вовлекается во тьму, в страдание, в ужас. У апостола Павла есть очень страшный образ, когда он говорит, что мы являемся телом Христовым и удами, то есть отдельными частями тела Христова, и он говорит: неужели я возьму уды Христовы и сделаю их удами блудницы, неужели я возьму Христово тело, которым я являюсь хотя бы в зачаточном, в изначальном смысле, и отдам это тело на блуд (1 Кор 6:15)? Это же можно сказать о душе, потому что когда святые отцы говорили о блуде, они не говорили только о телесном грехе, а о том, что вместо Бога выбран другой, или другие, или другие ценности, и они сделаны богами, нашим достоянием. И это очень значительный момент.

И когда мы дальше живем уже крещеными, мы должны постоянно ставить перед собой вопрос не о том только, достоин ли я себя самого, но – достоин ли я того, что Христос мне дал стать одним из членов Его таинственного тела, Церкви, и не только в каком-то переносном смысле, но реально, физически, душевно, духовно, во всех отношениях. И поэтому когда мы думаем о том, чтобы исповедоваться перед причащением Святых Тайн или просто исповедоваться в момент, когда нам нужна исповедь и очищение, мы должны продумывать все то, что я сказал раньше о состоянии оглашенных: достоин ли я себя самого перед судом своей совести, перед судом людей, перед судом того, что я знаю из Евангелия, но кроме того, должны поставить вопрос так: достоин ли я того, что я Христов, что я стал членом Христова тела и все, что со мной совершается, каким-то образом совершается не со Христом, а над Христом? То есть Он не оскверняется, но Он ранен, Он распинается, Он отвержен, Он делается посмешищем и т. д. И только на этом пути, когда мы так идем вперед, мы можем идти по направлению к причащению Святых Тайн, потому что это будет момент, когда нечто еще большее должно совершиться, чем то, что совершилось в крещении.

Я сейчас вам дам два образа, чтобы вы поняли, что я имею в виду. Как-то я спрашивал отца Георгия Флоровского, что совершается в крещении: все ли уже завершено или только зачаточно нам дано? И он ответил: когда мы крестимся, это словно зерно вечной жизни, нашей приобщенности ко Христу, к Богу, вкладывается в ту землю, которую мы собой представляем. Это может быть добрая почва, это может быть каменистая почва, эта почва, возможно, вся заросла тернием, и судьба зерна будет зависеть от того, какова эта почва и что мы над этой почвой будем совершать. Очистим ли мы ее от терний? решимся ли мы ее вспахать и удобрить, если она только каменистая, бедная почва? будем ли мы заботиться о том, чтобы никогда добрая почва не стала бесплодной? Этим, мне кажется, сказано нечто очень важное. Зерно вечной жизни нам дается полностью, неограниченно, но что с ним будет – зависит от нас. Это кладет на нас огромную ответственность перед Богом, перед Его любовью. Речь не идет о том, что мы будем осуждены из-за того, что чего-то не исполнили, а о том, что нам предложена беспредельная любовь, и мы пожали плечами и сказали: «Ну, с меня хватит и меньшего».

Второй образ, относящийся к крещению, можно взять у апостола Павла, когда он говорит, что мы прививаемся Христу, как веточка прививается к сильному, плодотворному, крепкому дереву (Рим 11:17–24). Представьте себе, садовник ходит по саду и вдруг видит, что какая-то веточка, которая могла бы жить полной жизнью, начинает хиреть и увядать. И он совершает над ней очень страшное для нее действие. Он ее отрубает от ее земных корней. Если веточка могла бы отозваться, она бы вскрикнула: что ты делаешь?! Ты меня оторвал от единственного источника жизни, какой у меня есть, от земли, из меня течет мой сок, я сейчас умру! Но садовник знает, что он делает, и он подносит эту веточку к стволу или ветке живоносного дерева, надрезает это дерево, ранит его, и рана к ране прилагает к живоносному дереву умирающую веточку, и связывает их так, чтобы веточка не могла отпасть. И постепенно живоносные соки живого и животворного дерева пробиваются по всем сосудам этой веточки, вытесняя ту относительную жизнь, которую она извлекала из земли, и наполняя ее такой жизнью, о которой она не могла мечтать, жизнью, которая никогда не перестанет в ней течь и которая не то что изменяет ее, превращая ее в нечто, чем она не является, но дает возможность в ней расцвести всему, что способно расцвести. Все возможности расцветают, она делается полностью собой, потому что она полностью исполнена такой жизни, которой от земли нельзя было получить.

Это совершается и над нами, когда мы бываем крещены, когда мы отрекаемся от земли в том смысле, в котором земля является отчужденностью от Бога, когда мы соединяемся со Христом сначала вольным выбором, а затем и действием Божиим и начинаем жить. Опять-таки тут образ ясен. Божественная жизнь течет по нашим сосудам, но она еще не проникла до пределов нашего существа: все дано, но мы должны раскрыться так, чтобы эта жизнь собой заполнила все. То же бывает и с нашим крещением. И поэтому такая борьба должна идти в течение всей нашей жизни, чтобы освободиться от того, что у нас осталось мертвого, и раскрыться тому, что является вечной жизнью..

И на этом пути есть две вещи, которые мы должны делать постоянно и параллельно. С одной стороны, мы должны вглядываться во все то, что нас делает непохожими на Христа, нас делает чуждыми образа Божьего, который в нас запечатлен. Но, с другой стороны, мы должны вглядываться изо всех сил, всем вниманием, хотя бы ограниченным нашим пониманием, в то, что в нас есть уже богоподобного, что в нас есть такого, что нас уже делает похожими на Христа. Это можно легко сделать, хотя совершить полностью нелегко. Если мы читаем Евангелие с открытым сердцем, с открытым умом, то есть места, которые нас ударяют в душу, от которых сердце горит, от которых делается светло в уме, от которых воля наша стягается, от которых тело наше напрягается новой силой. В эти моменты мы должны знать, что эти слова Христовы, этот образ, этот пример, это момент, вернее, черта в нас, которая уже нас делает родными Христу, в этом мы уже на Него похожи, иначе мы не могли бы с такой радостью воспринять то, что мы прочли. Мы прочли бы это с болью, что мы не похожи, с ужасом, что эти слова нас осуждают; а тут нет, тут – радость откровения. И эти места мы должны отмечать себе, записывать, если нужно, никогда не забывать, и если даже мы грешим по отношению к другим заповедям, то по отношению к тому, что в нас раскрылось, мы никогда не должны допустить греха, мы никогда не должны предать поруганию то, в чем мы уже похожи на Христа, то, в чем Христос уже похож на нас.

Вы наверно знаете, что бывают иконы, которые не только попорчены временем, но и осквернены. И когда иконописец смотрит на икону, которая пострадала от времени или от человеческого зверства, он не только вглядывается в то, что изуродовано, он ищет те места в этой иконе, которые уцелели, в которых уцелела изначальная красота. И вглядываясь в них, он начинает видеть, как эта красота может дальше разлиться по всей иконе, и, очищая оскверненную или изуродованную часть, он начинает вписывать в нее то, что он увидел еще неоскверненным. Вот это мы должны делать над самим собой: вглядываться в себя, искать то, в чем мы уже христоподобны, и, увидев это, помочь себе распространить это подобие Христу на все элементы нашей личности, на наши мысли, наше сердце, нашу волю, нашу плоть. И тогда постепенно мы будем вырастать в полную меру роста Христова, о котором говорит апостол Павел (Еф. 4:13)..

В конце службы крещения совершается еще одно: постригается человек. В древности постригали человека, когда он поступал в армию. В России говорили: «забрить новобранца». В древности совершалось то же самое. После того как мы прошли через все те стадии, о которых я говорил, полностью выбрали Христа, полностью стали Его учениками хотя бы решимостью, волей нашей, открытостью сердца, готовностью любой ценой быть Ему верными, мы делаемся членами Христова воинства, а воинство призвано к борьбе, призвано воевать. Мы теперь делаемся не только спасаемыми овцами стада Христова, мы теперь делаемся Его посланниками в мир, мы Им посылаемся через весь мир пронести весть евангельскую и, если нужно, доказать ее истинность, правду ее жизнью и смертью. И порой жизнью доказать правдивость учения Христова бывает трудней, чем мгновенной смертью.

Ответы на вопросы

Вы говорили о необходимости готовиться к крещению и об ответственности этого момента. Когда крестят младенца, это не осознанное действие…

Видите ли, ребенок лично безгрешен. На нем лежит тяжесть греховности всего человечества, той ограниченности, которая принадлежит всем нам. Но сам он лично не совершил ни одного греха, в котором ему надо было бы каяться, и крещение ему дается, потому что это встреча между живой душой и Живым Богом, которые не отделены друг от друга средостением, выбором греховным, бывающим, к сожалению, в нашей жизни.

Да, но когда он вырастет? Человек взрослый сознает себя обязанным соблюдать обеты, а у ребенка такого сознания не остается…

Тут играют роль его родители и его крестные. И это очень важный момент. Мы сейчас крестных выбираем по большей части почти случайно. Но в более серьезные времена крестными выбирались такие люди, которые в случае смерти родителей могли взять на себя духовное воспитание ребенка и могли восполнить то, чего не хватает у родителей для воспитания этого ребенка. Крестить человека – это как бы заложить зернышко вечной жизни в его душу, но это зернышко надо оберегать, надо взращивать, и это дело родителей, крестных, церковной общины, включая и духовенство, это не автоматическое спасение. Дается нечто, что принадлежит вечной жизни, жизни Божественной, но оно может заглохнуть. Вы помните наверно притчу Христову, как сеятель бросал семена: одни упали на добрую почву, другие – на каменистую, третьи – на дорогу, еще другие – в кустарник, и судьба их была различная (Лк 8:5–15). Но семена просто кидаются, а семя крещения, которое вкладывается в душу, должно быть оберегаемо и взращено родителями, крестными и всей церковной общиной. Здесь в Лондоне, например, мы всегда стараемся, когда бывают крестины или принятие в православие, чтобы по возможности присутствовала община, потому что община на себя берет ответственность за этого человека. Не то что: ах, такой-то крестился, он стал один из нас… Нет, это человек, который теперь – наша ответственность, мы должны его защитить от зла, уберечь, ему помочь вырасти, быть для него доброй почвой.

Вы говорили: быть христианином – значит быть другом Христовым. Дружба предполагает какое-то равенство отношений, равенство положения. Как это возможно? Христос – все, а я фактически ничто. Как же я могу быть равен Христу?

Нет, неправда, что вы ничто. Вы настолько дороги Богу, что Он решился стать человеком, учить, жить и умереть, чтобы вы поверили в Его любовь и поверили, что Он вас не предаст. Равенство не заключается в том, чтобы иметь равные права. Равенство заключается в том, чтобы друг друга равно любить, равно быть преданными друг другу. И, конечно, мы можем дружить с человеком (это постоянно бывает), который выше нас, но настолько нас любит, что нас приравнивает себе без «снисхождения» к нам. Помните, например, в Евангелии после Своего Воскресения Христос говорит Марии Магдалине и другим женщинам: Пойдите к братьям Моим… то есть к апостолам (Мф 28:10)? Он их признает за Своих братий. Если мы хотим быть равными, мы должны быть равными в верности, равными в любви и постепенно вырасти в ту меру, о которой говорит Христос: вы во Мне и Я в вас (Ин 14:20).

В России теперь часто подходят к крещению чисто формально…

Тут играет роль очень многое. Во-первых, количество людей. Я не считаю, что это настоящая причина, но фактически это играет свою роль. Скажем, когда я занимался людьми, которые хотели креститься или стать православными, я им давал тридцать часов встречи, и мы говорили о всем, о чем умели говорить. Здесь мы это можем делать, потому что нас мало. Если нахлынула бы толпа в 600 человек, которые хотят креститься, то надо было бы подходить иначе. Хотя в основе подход был бы тот же. Мы об этом недавно говорили с отцом Михаилом[Протоиерей Михаил Фортунато]: устраивать коллективные беседы, где можно было бы говорить все, что надо каждому сказать, вот как я сейчас делал. И мы сговорились с отцом Михаилом, что я проведу эти беседы, а он с каждым человеком, который хочет креститься, будет говорить отдельно о том, что касается лично его самого. И это можно, это возможно всегда. Есть люди очень сложные, скажем, у кого прошлое очень сложное, ломаное, исковерканное, им надо дать много времени; а есть люди очень простые, которые могут войти почти сразу.

Я думаю, что в России еще одно несчастье, о чем писал Лесков еще в XIX веке, когда говорил, что Русь была крещена, но не была просвещена. Крестили как бы автоматически: ты родился в православной семье – как тебе не быть крещеным… Этого недостаточно. Это основание, но за этим стоит целый мир подготовки родителей, крестных, окружающей общины и постепенного воспитания мальчика или девочки в вере. Причем воспитание не заключается только в том, чтобы ребенка научить катехизису, чтобы он знал истины веры. Я помню, одна наша прихожанка, которая теперь уже бабушка, девочкой ходила в воскресную школу и как-то сказала на собрании родителей: «Отец Антоний нас ничему не научил, но он в нас зажег интерес, и мы сами начали учиться». Я думаю, что в этом очень важный момент.

Когда мы готовим людей к крещению, есть вещи, которые должны быть сказаны лично, а есть момент общий: зажигания, того, что человек захочет крещения, потому что он уловит что-то через другого человека, который, может быть, сам не очень-то хорош, и вдруг проснется. У нас был выдающийся богослов в Париже, который кончил целый ряд богословских школ и в России, и в Париже, и в Риме. Он все мог объяснить; единственный у него был недостаток: он пил отчаянно. И помню разговор между ним и смелой прихожанкой: «Слушайте, каким образом вы нам так ясно указываете путь на небо, а сами ни с места?!». Он тогда не был пьян, он на нее посмотрел и ответил: «А что бы вы сказали, если бы все придорожные столбы, вместо того чтобы указывать вам, куда идти, умчались к цели?». Я к тому говорю, что иногда человек, который вас учит, ничем не лучше вас или даже хуже. Так что вы не обязательно ищите святого, который вам все пути раскроет, а ищите человека, который сам умеет каяться и у кого каменное сердце сломилось и стало плотяным, как говорит Иезекииль в своем пророчестве (Иез 36:26).

Иоанн Креститель крестил без подготовки, просто немедленно всех желающих. И так и Христос в начале. Почему? Тут два момента. Во-первых, Иоанн Креститель крестил, как сказано в Евангелии, крещением покаяния (Мк 1:4). То есть люди приходили к нему, слушали его проповедь, были ею потрясены, в них совершался внутренний переворот, который потом сказывался более или менее совершенно в жизни, и как символ того, что они хотят смыть свое прошлое, очиститься от него, они погружались в эти воды, омывались ими и из них выходили. Эти воды сами по себе не совершали таинства, это был образ того, что я вымылся, мое прошлое смыто, оно теперь лежит грязью, смертоносной силой в этих водах.

В раннем христианстве был переворот такого рода, которого мы, в общем, не знаем (я не говорю сейчас о странах, где были гонения и т. д., но в среднем о христианском мире). В древности был выбор между идолопоклонством и поклонением Единому Богу во Христе. И если человек решался на второе, это значило, что он будет отвержен своим окружением, что он берет на себя риск мученической смерти, что порой собственные родные его предадут на эту смерть. И в то время, когда человек приходил и говорил: со мной случился такой переворот, я теперь не могу жить прошлой жизнью, теперь я готов умереть, скорее чем остаться язычником и поклоняться бесам, – его крестили с гораздо большей легкостью.

Я думаю, что в России или в других странах, где было гонение на верующих, многих можно так крестить, кто сделал абсолютно решительный выбор, который может обернуться для них трагедией. Но в нашей здешней обстановке приходится быть более осторожными, потому что это переходы теневые от серого в менее серое или в более светлое. Очень мало кто проходит через такой драматический переворот, который значит для него новую жизнь, где прошлому нет места. Я помню одного человека, который пришел на исповедь и сказал: «Батюшка, я вам могу поисповедать все свое прошлое, но я над ним больше плакать не могу, потому что оно во мне вымерло и это жизнь другого человека, которого больше на свете нет». И это была правда, это не была иллюзия, когда на одно мгновение ему показалось, будто он стал другим человеком; это был переворот такой трагический и решительный, что он не мог больше, будучи тем, кем он стал, каяться в том, что совершил тот человек, которым он больше не был.

Как помочь человеку, который в сознательном возрасте, чтобы венчаться в храме, потому что так в России делают, перешел в православие (он был католик). После этого его жизнь стала рушиться. То есть не материально, но духовно он очень страдает…

Я думаю, что вообще (но это тема большая сама по себе) к браку людей не готовят и они себя не готовят. И люди венчаются так же, как регистрируются в государственном учреждении. Я думаю, что тут нужна гораздо большая подготовка. Католик – не католик, не в этом дело, вопрос в том, как он относится. Помню случай: ко мне пришли двое, она – православная, он англичанин. Они хотели венчаться; я им поставил несколько вопросов и оказалось, что он неверующий, просто безбожник. Я сказал, что венчать их не буду. Он удивился: «А почему нет? что я могу получить от венчания или не получить, не венчавшись? Что Церковь знает о любви, чего я не знаю?». Я сказал: «Хорошо. Вот текст службы венчания, мы с вами начнем ее разбирать, и вы попробуйте понять, что Церковь знает о любви, о чистоте, о браке и т. д.». Мы с ним в тот день начали читать самое начало службы, и через час он меня остановил и сказал: «Нет, свадьбу мы должны отложить. Я вижу, что Церковь знает то, о чем я понятия не имею; я не буду венчаться, пока сам этого знать не буду». И мы в течение нескольких месяцев встречались, и, начиная с таинства брака, он постепенно пришел к пониманию того, что Церковь знает о человеке, о Боге. Через несколько месяцев он крестился, и потом я их венчал.

Князь Владимир крестил Русь насильно, без всякой проповеди, тем не менее он причислен к лику святых…

Князь Владимир не был причислен к лику святых просто за то, что крестил киевлян. Если посмотреть на жизнь князя Владимира до того, как он сам крестился, и потом, вы увидите, до чего он сам переменился и какой строй жизни он учредил в Киеве и в своем княжестве. Он просто стал другим человеком. Мы сейчас его ублажаем за то, что благодаря ему Русь была крещена, но это произошло не потому, что он призвал греческих священников крестить своих подданных, а потому что он сам так переменился. И между прочим, его святость очень долго не воспринималась на Руси. Он был признан святым много спустя после Бориса и Глеба. Их святость ярко представилась, ее поняли, а роль Владимира, которую он осуществил через внутренний переворот, была воспринята людьми гораздо позже.

Вопрос в том, что крестили на Руси не по убеждению, а насильно. Как к этому относится Церковь в наши дни? Это неправильно!

Я бы сказал, что отношусь к этому болезненно, с сожалением. Потому что человек, который крестится иначе как по собственной воле, по своему выбору, лишается чего-то. Он никогда не сможет пережить того, что он мог бы пережить перед крещением, во время подготовки или по случаю крещения. Разумеется, он может потом вернуться к этому, пережить, но чего-то он лишился. Я думаю, что это реально для многих, кто был крещен в детстве, забыл о Боге или был обезбожен воспитанием, кто потом нашел веру или вернулся к вере, вошел в Церковь через покаяние и через причащение Святых Тайн, но без этого чудесного погружения во Христа.

Наше приобщение к вечной жизни – это целый процесс, это не враз делается. Оно начинается в момент, когда мы от мира, то есть от всего, что вне Бога, обращаемся к Богу, то есть поворачиваемся лицом к Нему, смотрим в Его сторону и движемся в Его сторону. В тот момент, когда мы начали идти, мы уже на пути к вечной жизни. А Христос сказал: Я – путь, и истина, и жизнь (Ин 14:6). В тот момент, когда ты вступил на этот путь, ты уже на пути, который называется Христос, и вечная жизнь тебя обдает, как воздух обдает тело.

Затем это целый процесс, о котором я говорил в начале, в течение которого мы вырастаем из зла и врастаем в Бога и в Божественные категории, в добро, скажем, и в вечную жизнь. А затем очищение нас Самим Богом, поскольку сами мы очиститься не можем, так же как мы не можем сами исцелиться, не можем сами войти в вечность. И это опять-таки делается путем этих молитв, погружением в святые воды, которые нас очищают и просвещают. Это смерть и воскресение наши, но мы выходим, уже очистившись водами святой купели и вместе с этим взяв на себя как бы новое человечество, Христово человечество. Как отец Сергий Булгаков раз сказал, после крещения, миропомазания и причащения мы являемся как бы продолжением воплощенной жизни Христа на земле, мы являемся членами Тела Христова, частицей, живой частицей, которая находится еще на земле, раньше чем мы войдем в Царство Божие, но на земле у нас та же задача, как у Христа: принести другим людям хотя бы весть о вечной жизни. И таким образом мы постепенно приобщаемся к полноте вечной жизни не только различными действиями Божиими, церковными, но тем, как мы их воспринимаем, – ведь мы можем и не воспринять ничего.

Я помню случай человека в России, который был приглашен быть восприемником одного своего друга. Священник его спросил: «Вы в Бога веруете?» – «Нет, я безбожник». – «Вы, значит, не крещены?» – «Как нет? я крещен, я же не собака!». У него представление о крещении было как о признаке того, что он настоящий человек, но в Бога он не верил. Такого рода крещение нас конечно не вводит в вечную жизнь. Это целый путь постепенного восхождения с момента, когда мы оглашены, когда мы приходим к Богу, когда мы испытываем свою совесть, когда мы отрекаемся от зла, когда мы выбираем добро и Бога, к моменту, когда Бог нас принимает и преображает, дальше идет дар Святого Духа, дальше идет наше приобщение, то есть Причащение в Литургии. Это все действия, которые в нас внедряют вечную жизнь и благодаря которым мы внедряемся в вечную жизнь. Но вечная жизнь нам дается только частично. Вы, может, помните слова апостола Павла, который говорит: пока я живу в теле, я отделен от Христа и поэтому для меня смерть – приобретение, потому что, когда я умру, я буду со Христом (2 Кор 5:6; Флп 1:21). И в другом месте он говорит, что, когда мы умрем, придет время, когда мы познаем Бога так же, как мы Им познаны (1 Кор 13:12), в полном взаимном общении, и взаимном понимании, и взаимном познании. Но это не только после смерти, это будет продолжаться, как рост человеческой души и жизни через Страшный суд и во всю вечность..

Мне не совсем понятно. Вы говорили о водах живых и мертвых и привели объяснение, которое вам дал протестантский пастор. Грехи, которые Христос на Себя взял, остались в воде. В моем мышлении это было бы эффективно, если бы до Христа крестились все люди, все грешники. У Иоанна Крестителя крестилась ведь только часть еврейского народа. Так насколько это представительно? Только часть общей грязи попала туда…

Дело не в том, чтобы Христос взял на Себя каждый возможный отдельный грех. Таких грехов без конца было бы, и тогда надо было бы «купать», если можно так сказать, все поколения, которые до Христа были, и Ему погружаться в эти воды. Христос воспринял то, что грех – это убийственная сила, это наша отделенность от Бога, наше отчуждение от Него, а порой – наша вражда по отношению к Богу. Люди, которые погружались в воды, исповедали отдельные грехи, но для каждого из них грехи, которые он исповедовал, были кумирами, которым он поклонялся, отрекаясь от Живого истинного Бога. И поэтому вопрос не в том, сколько кумиров, вопрос в том, что эти люди исповедали свою отчужденность от Бога. И Христос, погружаясь в эти воды, как бы взял на Себя этот ужас отчужденности – не богооставленности, потому что богооставленность значила бы, что Бог их оставил, а их отречения от Бога, отстранения Бога. Но Он взял на Себя этот ужас смертности, и когда Он был на кресте, в какой-то момент Он должен был приобщиться до конца, до самых глубин этому ужасу. Этот момент отец Софроний мне раз назвал «метафизическим обмороком», это был момент, когда Он вдруг перестал ощущать Свое единство с Отцом и воскликнул: Боже Мой! Боже Мой! Зачем Ты Меня оставил? (Мф 27:46). Бог Его не оставил, но Христос оказался вне сознания этого Своего общения, и Он умер человеческой смертью, которая не Ему принадлежала, на Нем была наша смерть. И, как сказано, ранами Его мы исцелились (Ис 53:5), не потому что Он отдельные грехи искупил отдельным страданием, а потому что смертность всего рода человеческого легла на Него через эти отдельные грехи.

Иоанн Креститель узнал во Христе Мессию. Почему же потом он посылает своих учеников спросить Христа: Ты ли Тот, Которого мы ждали, или ждать нам другого?

Я могу вам только дать свое понимание, могу сказать, как я сам это переживаю. Когда Христос еще шел к Иоанну Крестителю, Иоанн Его увидел и, обращаясь к народу, сказал: Вот агнец Божий, Который берет на Себя грех мира (Ин 1:29), он в Нем увидел Агнца, на которого возлагается греховность человечества и который от нее должен умереть. Это еще ветхозаветный образ, который, в общем, должен был говорить каждому о том, что, потому что ты совершаешь зло, невинный будет страдать и, может, даже умрет.

А затем прошел целый период времени, в течение которого Иоанн Креститель продолжал свою проповедь, а Христос совершал Свое дело. В какой-то момент Иоанн взят в тюрьму и оказывается перед лицом смерти. И он задумывается, вероятно, над тем, чем была его жизнь. Его жизнь была отречением от всего, что составляет простую, невинную радость человека. Он юношей ушел в пустыню, жил подвижником, настолько ушел в Бога, что Евангелие от Марка говорит, что он глас Божий в пустыне (Мк 1:3), это не человек, говорящий слова Божии, а Божий голос, звучащий будто через трубу. Он находится перед лицом смерти, задумался над всей своей жизнью, и ему пришло последнее страшное искушение: испытание его верности, не веры, которая ему открыла, что Христос – Агнец Божий, а верности до конца, до смерти включительно.

И мне представляется, что вдали от всего, в одиночестве он мог себе поставить вопрос: не обманут ли я, не ошибся ли я? Я всю свою жизнь отдал на это, а вдруг я ошибся и в своей миссии, и в том, что я проповедал, и в Том, Кого я исповедал Агнцем Божиим? Вдруг все это самообман или обман злыми силами?.. И он тогда посылает ко Христу своих учеников, которые должны Ему поставить вопрос: Ты ли Тот, или нам ждать другого? И Христос не лишает его предельного и последнего подвига веры, то есть уверенности в том, что было ему открыто от Бога: скажите ему: хромые ходят, слепые прозревают, глухие слышат, и блажен тот кто не соблазнится о Мне (Мф 11:6). Христос его, последнего пророка, отсылает к древним пророчествам о Нем самом. И последнее, героическое действие Иоанна Крестителя: он отдает свою жизнь из чистой веры и верности.

Однажды при мне старушка посмотрела на ребенка, которого к ней привезли, и сказала: «Да что вы, он же не крещен». Значит, есть какая-то печать? С другой стороны, я знал человека, который не был крещен, в 1920-е годы родился, – хороший, светлый человек…

Я мог бы вам ответить, как мне раз ответил один человек: спроси Господа… Я отвечу, как умею.

Во-первых, когда говорят старушки или святые, им дано просто видеть, что человек во Христе или вне. Я этого объяснить не могу, но так же они видели, что один человек грешен, а другой чист, что один погибает, а другой на пути к спасению. Это дар Божий, прозрение.

Что касается второй половины вопроса: есть старое присловье, что не лишение таинства, а презрение таинства лишает благодати. Человек, который крещен без всякого намерения быть крещенным, как бы крещен, потому что «он не собака», от этого не меняется. В него, может быть, вкладывается зернышко вечной жизни, но так же, как в притче Христовой, это зернышко лежит или в сорной траве, или на дороге, или на камнях и плода никакого не приносит. С другой стороны, в древности было то, что называли «крещением желания». Вы себе представляете, что тогда общины были небольшие, и иногда человек жил далеко и по обстоятельствам жизни не мог добраться до общины, где мог бы креститься. Но он уверовал во Христа, всецело открылся Ему, а умирал, например, без крещения. Его хоронили по-христиански, потому что его желание принималось Богом полностью, как будто совершено было действие.

Если человек крестился во взрослом состоянии, надо ли ему исповедоваться в грехах, которые были совершены до крещения?

Грехи, которые были совершены до крещения, должны были быть исповеданы перед крещением, с тем чтобы креститься, раскаявшись и примирившись с Богом, со своей совестью, с ближним. Я бы сказал даже: порой «простив Богу» то, что мы против Него имеем.

Этим я вот что хочу сказать. Я помню старушку, которая ко мне на исповедь пришла, исповедовалась в своем нетерпении, в том, другом и прибавила: «Но чего же вы, батюшка, можете от меня ожидать? Была русская революция, потом у меня артрит развился, а зять у меня невыносимый, что же мне делать?». Я ей говорю: «Знаете что, во всем этом, видно, Бог виноват. Так раньше чем Бог вас простит в ваших грехах, можете ли вы Его простить за то, что Он нарочно, чтобы вас позлить, устроил русскую революцию, наслал на вас артрит и еще вдохновил вашу дуру дочку выйти замуж за такого человека?». – «Да как же я могу Богу прощать!?» – «Очень просто: вы на Него жалуетесь. Раз жалуетесь, значит, сердитесь; а если сердитесь, значит, считаете Его виноватым. Так вот вы с Ним сначала примиритесь, а потом просите Его вас простить». Вот что я хотел этим сказать.

Поэтому очень важно перед тем, как креститься, именно примириться со всем – с жизнью, с Богом, с собой, с ближними. Полностью исповедоваться и примириться никому из нас не удается, потому что, знаете, ви{‘}дение своей души немножко похоже на археологические раскопки. Сначала видишь то, что лежит прямо перед глазами, потом снимаешь этот слой, оказывается другой слой под этим, третий, десятый слой. И поэтому ожидать, что мы копнем и разом все вынем, невозможно; но каждый раз, когда мы вполне честно исповедуем тот слой нашей души, который во свете Божием, который мы осознали, в котором мы покаялись, мы имеем право получить разрешительную молитву и причаститься Святых Тайн. После этого оказывается, что, благодаря тому что мы сняли один слой, мы начинаем видеть другой. Но отчаиваться не надо. Наоборот, когда археолог находит какой-нибудь древний город, чем глубже он копает, тем больше он рад. Вот так и тут: мы должны копать и радоваться, что находим новые, и новые, и новые слои, пока не дойдем до крепкой Божией почвы.

Ожидать, что мы будем прощены за все оптом… Да, Бог прощает в том смысле, что Он нас не осуждает на смерть, не уничтожает; но Он от нас ожидает, чтобы мы стали зрячими, осознали свою греховность, и чтобы каждый раз, когда мы осознаем что-либо, мы принимали решение, и такое решение, которое будет так или иначе проводиться в жизнь, решение больше так не поступать, больше так не относиться к жизни. Поэтому если, приняв крещение, вы обнаруживаете, что есть в вашем пред-крещенском опыте нечто неисповеданное, неочищенное, непросветленное, то несите на исповедь вновь, вернее, не вновь, а впервые. Знаете, в служебниках XV–XVI веков есть разрешительная молитва, где говорится: «И прости его, Господи, в том, в чем он искренне покаялся» – потому что это единственное, что можно простить. В том, в чем человек не каялся, а как бы замолчал, его простить нельзя, не потому что Бог не прощает, а потому что прощать нечего. Ты не приносил это на исповедь, и это вне исповеди остается.

Есть люди, у которых нет природной предрасположенности быть добрыми или делать добро. Можно ли делать добро вначале по понуждению?

Конечно, можно. Скажем, если стоит голодный человек и у тебя есть возможность его накормить, хотя нет никакого особенного чувства сейчас, ему все-таки будет лучше, если ты его накормишь. Сказать: я буду ждать, чтобы у меня душа растопилась, чтобы слезы потекли от твоего несчастья, и только тогда я тебе дам хлеба – не очень помогает человеку. Поэтому если у вас нет чувства сострадания, но есть сознание нужды перед нами, мы должны на эту нужду отозваться, и это возвратится к нам при одном условии: если мы отнесемся к этому человеку с вниманием, то есть не просто бросим ему кусок хлеба или монету, а дадим с сознанием, что я эти деньги или эту пищу ему даю в руки, хотя мое сердце каменное, даю со стыдом о себе, но с желанием, чтобы ему было хорошо. И если при этом мы обратим внимание на то, как он отзывается на радость, которая у него блеснет в глазах, на слово благодарности, которое он может сказать, на то, что вдруг окажется, что между нами установилась какая-то человеческая связь, в тот момент наше сердце непременно так или иначе дрогнет и начнет оживать. Это не значит, что оно оживет навсегда или надолго, но это значит, что в ответ на поступок, который был бес-сердечный, наше сердце проснулось хоть на мгновение.

Почему даже в причастии не утоляется тоска по Христу? Часто бывает наоборот: ничего не чувствую и не ощущаю, кроме еще более глубокой жажды, и слезы текут. Значит ли это, что я не подготовлена к причастию, как надо, слишком поверхностна, нераскаянна? Может быть, надо реже причащаться?

Я думаю, что мы не можем судить о действии Тайн Христовых, вообще таинств, по тому ощущению, которое у нас бывает. Мы часто ожидаем, что переживем то или другое – и ничего не переживаем, потому что в данный момент наша душа оказалась достаточно глубока, чтобы семя пало в такую глубь, где оно отложится, начнет приносить плод, и этот плод мы обнаружим только через некоторое время: это может быть месяц, это могут быть годы. Поэтому вряд ли можно ожидать, что от принятия того или другого таинства – будь то крещение, будь то миропомазание, будь то исповедь, будь то причащение Святых Тайн, все равно – будет какой-то немедленный результат, какой-то плод, который будет ощутим и будет соответствовать нашему ожиданию. Приняв то или другое таинство, мы всегда ожидаем, что будет новый поток, новый взрыв жизни в нас. Порой ничего такого не случается, а Царство Божие уходит в глубины наши и только постепенно будет подниматься. И душа человеческая часто бывает, как вы наверно помните в русских сказках, подобна граду Китежу, который ушел в глубины озера, и только некоторые одаренные люди могли слышать звон его колоколов или видеть верхушки потонувших церквей. Так бывает и с принятием таинств, и со всяким действием Божиим, которое нас постигает. Иногда мы ничего не видим и не слышим, но другие слышат и видят. Иногда долгое время ничего не случается, но за это время перерабатывается вся наша душа, весь наш внутренний строй перестраивается, до момента, когда вдруг оказывается возможным расцвести тому, что было заложено в нас.

Вопрос был не об этом, но я хотел это сказать предварительно. Вопрос говорит: почему бывает, что причастишься – и вместо того чтобы было чувство близости ко Христу, полноты жизни, радости, только возрастает тоска по Христу? Я думаю, что это объясняется именно тем, что причащение имеет свое действие, что в этот момент не в порядке эмоций, не в порядке умственных каких-то заключений, а в каких-то наших глубинах мы прикоснулись ко Христу, подошли так близко, что в этот момент, не ощущая, может быть, того, мы приобщились Ему и отходим от Чаши, а в нас остается новая глубина и новый голод по полной встрече.

Вы наверно помните, как апостол Павел говорит, что пока мы живем в плоти, мы удаляемся от Христа (2 Кор 5:6), – не потому что грешим и тем самым все дальше от Него отходим, а потому что наше душевно-психическое состояние таково, что мы не можем постоянно ощущать Его близость. Не плоть виновата, а то, что бывает с нами: всей душой, всем существом, и умом, и сердцем, и даже как бы физически мы рвемся к Богу, и бывает всплеск, и потом мы снова возвращаемся на старое. Но это бывает не напрасно. Это не напрасно, потому что этот всплеск нам говорит, на что мы способны, но наше тварное существо еще не созрело к тому, чтобы открыться Богу до конца и как бы погрузиться в Него. И поэтому Павел так мечтает о том, чтобы пришла смерть, чтобы узы физической жизни, земной жизни разорвались и его душа оказалась лицом к лицу с Живым Богом.

Поэтому если в нас от причащения Святых Тайн рождается еще большая жажда, еще большая тоска по тому, чтобы быть со Христом более полно, более совершенно, более нераздельно, мы можем за это благодарить Бога: тоска по Богу говорит о том, что мы Его знаем, что Он близок, но мы не можем еще вместить всей полноты. А если нам еще к тому же даны слезы, то мы особенно можем благодарить Бога, потому что слезы бывают только тогда, когда благодать действительно коснется нашей души и что-то в нас треснет, сломается, окаменелость наша сломается. Вы наверно помните рассказ об утесе в пустыне, которого коснулся Моисей жезлом в момент, когда весь народ умирал от жажды, и из этого утеса ключом забила вода (Чис 20:11). Вот это бывает, слезы происходят оттого, что окаменелость наша хоть на мгновение треснула, разбилась и живая вода потекла..

Говорить о том, надо ли причащаться часто или редко, очень трудно, потому что каждый человек не похож на другого. Есть люди, которые могут и даже, может быть, должны причащаться часто. Есть люди, которые не могут причащаться часто. Знаете, в древности говорили об исповеди как об омовении, о причастии – как о пище. И вот подумайте, куда нас такое сравнение ведет. Человек работал на поле, вернулся домой усталый и запачканный. Порой он не должен подойти к столу, не умывшись; а порой усталость его такова, что у него нет сил даже умыться, ему надо что-то съесть сначала. И это сравнение не случайное, я к этому пришел через многие годы. Я теперь священствую немножко больше сорока пяти лет и пришел к заключению, что иногда бывает, что только сила благодати, которая преподается в причащении Святых Тайн, человека может обновить, что он не может каяться до конца, пока не прикоснется вплотную ко Христу. И бывает, что человек приходит, исповедуется до самых глубин, исповедуется со слезами, – не обязательно, чтобы слезы из глаз лились, иногда слезы текут из сердца, человек плачет всей душой. Такой человек в определенных рамках своей исповеди может получить разрешение грехов и причаститься Святых Тайн.

Но бывает, что человек исповедуется и не то что не может все высказать, но что-то остается в нем неразрешенным. И вот тут бывают две возможности: или человек должен отойти, не получив разрешительной молитвы даже, с тем чтобы глубже вдуматься в себя, произнести над собой суд, или продумать себя, или углубиться в Бога по-иному и больше, раньше, чем он сможет идти на причащение. Или иногда бывает явно (и священник может это ощутить, не обязательно, но может), что он ничего для этого человека сделать не может, что только непосредственная благодать Божия может растопить окаменелость этого сердца и изменить эту жизнь. И священник может сказать человеку: «Иди причащаться, потому что прощение грехов, которое я мог бы сейчас произнести, до тебя не дойдет. Стань перед Христом, попроси Его войти в твои глубины, и только тогда ты сможешь в свое время, может быть, почти сразу после этого опыта причащения, прийти на исповедь совершенно по-новому». Поэтому говорить о том, что надо причащаться часто или редко, можно только формально.

Я знаю, что, скажем, последние десятилетия растет тенденция к частому причащению. И часто бывает, что человек ожидает, что причащение над ним совершит чудо, хотя он к этому чуду не готов. Бывает наоборот, что человек причащается очень редко, но в такие моменты, которые являются поворотными моментами его внутренней жизни. Я не говорю: именины или день рождения, или большой праздник церковный, а какой-то поворот его внутренней жизни. Поэтому я думаю, что устанавливать правила в этом отношении невозможно. Если каждый из нас мог бы сказать: я покаялся в своих грехах, я изменил свою жизнь, я помирился со всеми теми людьми, которых обидел сам или которые меня обидели, я теперь могу подойти ко Христу – это одно. А часто бывает, что человек подходит в надежде, что Бог над ним совершит то, чего он сам не совершает – не по невозможности, а потому что он ожидает, что Бог должен сделать то, чего на самом деле Бог от него, человека, ожидает. Так что я не могу ответить на вопрос, надо ли причащаться часто или редко. Когда я не был священником, я причащался очень редко. Став священником, я должен причащаться за каждой Литургией, и только могу сказать: Господи, я совершаю Литургию, я должен причаститься Святых Тайн, я причащаюсь с благоговением, с верой, но не от внутреннего порыва, а по вере… Некоторые люди, наоборот, подходят еженедельно и часто именно по внутреннему порыву. В этом отношении, я не знаю, у меня нет ответа на этот вопрос.

Как строить отношения со священником, с духовником или с близким человеком, все равно, у которого мы попросим совета?

Большей частью мы просим совета в надежде, что человек или священник на исповеди нам скажет точно то, чего мы сами хотим, и нас порой очень огорчает, что мы получаем совершенно иной ответ. И вот тут бывают два разных положения. Или мы получаем ответ и достаточно доверяем этому человеку, чтобы наперекор своим чувствам и даже своей убежденности поступить по его совету. Или бывает, что мы не можем этого совета принять. И тут вопрос так стоит: что же тогда делать? Можно ли, если священник нам дал совет на исповеди, к нему потом подойти и сказать: «Батюшка, вы мне то-то посоветовали, но я никак не могу вашего совета внутренне принять» (я не говорю: исполнить; исполнить – дело другое, иногда бывают советы, которые просто невозможно исполнить); «я не могу его принять, что мне делать?». Я думаю, что в таких случаях надо относиться к священнику с достаточным доверием, чтобы к нему подойти и сказать: «Вы мне дали совет, я его принять не могу. Выполнить могу, но я его принять не могу. Можете ли вы мне помочь его понять, можете ли вы мне помочь его принять; и, может быть, помочь понять, как справиться мне с самим собой в моем внутреннем протесте?». Иногда бывает, что, несмотря на такой разговор, ничего не получается. В таком случае, думаю, священник (вероятно, большей частью это должна быть его инициатива) может сказать: «Вот, я из глубины моего убеждения и опыта тебе дал такой-то совет. Ты принять моих слов не можешь, и в результате этого совета между тобой и мной даже трещина вдруг прошла, доверие ко мне ушло. Пойдем к другому человеку, которому мы оба доверяем, поставим ему вопрос. Он или сможет его разрешить, или ты на время уйди от меня к этому священнику, потом вернешься ко мне, когда буря пройдет». Я это испытал на опыте с одним очень замечательным старцем, который долго вел одного своего духовного сына, и вдруг они размежевались, общего языка больше не оказалось. И он его передал мне на короткое время, с тем чтобы этот вопрос был решен, а потом он вернулся к своему духовнику. Вот что я могу ответить на это.

Мы уже говорили о формальном отношении к крещению в России сегодня. То же самое относится к исповеди: подход к исповеди в современной практике в России часто формальный…

Этот вопрос, конечно, должен преодолеваться постепенно. Сейчас у нас просто не остается уже времени, чтобы подробно говорить о связи между причащением и исповедью, о самой исповеди и самом причащении. Я как-то в Духовной академии в Троицкой лавре читал доклад, и мне был поставлен вопрос, требую ли я от прихожан, чтобы они исповедовались перед каждым причащением. Я сказал, что нет, и объяснил, почему. И помню, один студент встал в глубине и сказал: «В таком случае вы не православный!». Я обратил его внимание на то, что я лет на пятьдесят старше его и меня тоже кто-то воспитывал, причем воспитывали меня в самом классическом смысле слова: исповедь, причащение и т. д. Но я пришел к заключению из моей священнической работы, что порой лучше человеку исповедоваться очень глубоко один раз и после этого несколько раз причаститься; созреть до другой исповеди, которая была бы глубинная, а не формальная, относящаяся к тому, что в нем, в ней действительно происходит, и снова прийти на исповедь. И мой многолетний опыт показал, что это действительно дает какие-то плоды. У верующего развивается сознательность и сознание ответственности перед Богом, перед людьми, перед собой и уверенность в том, что с Богом «квитым» нельзя быть, что нельзя сказать: «Господи, я Тебе все вычитал, что полагается, теперь изволь поступить по уставу».

Помню, много лет тому назад, в первый год, когда я священником здесь был, подошла исповедоваться пожилая русская женщина. Я помолился с ней, потом замолчал. Она молчит. Я говорю: «Вы пришли исповедоваться, так, может быть, начнем?». Она отвечает: «А мне не в чем исповедоваться». – «В таком случае я не могу вам дать разрешительную молитву, раз вы ни в чем не виноваты!». Она на меня посмотрела с негодованием: «Простите, я пришла на исповедь; я имею право на разрешительную молитву, имею право на причащение!». Это такой кульминационный пункт или предел уставничества: я имею право, я ни в чем не виновата, но я перед тобой стала, а твое дело – мне разрешительную молитву прочесть. Я для этого, может быть, даже на колени стану или хоть голову наклоню… И такой подход разрушает внутреннюю жизнь того человека, который приходит на исповедь. Сказать «мне нечего исповедовать», это неправда просто. Нет ни одного человека, который мог бы сказать, что между утром и вечером у него не прошла ни одна мысль, ни одно чувство, ни одно движение души, несоответственное внутреннему величию, какого ожидает от нас наше человеческое достоинство, не говоря уж о Боге.

Я поэтому так борюсь с механическим отношением к исповеди и к причащению. Вопрос не в том, что ты имеешь право причаститься или ты имеешь долг исповедоваться, вопрос в том, с чем ты приходишь. Есть люди очень простые, которые не могут разобраться в себе, это дело другое. Есть люди, которые не могут назвать ряд грехов, но которые станут перед тобой и будут плакать над тем, что чувствуют, как далеки они от Бога. Это совсем другое дело, это можно считать за такую исповедь, которую дай мне Бог когда-нибудь принести самому. Но просто такое отношение: мол, я приду, скажу священнику несколько вещей, за которые он мне даст разрешительную молитву, и потом спокойно могу пойти причаститься, мне всегда представляется, что это ужасно похоже на то, как можно пройти мимо злой собаки, бросив ей кость: пока она будет грызть, ты прошмыгнешь мимо. Так и священнику бросить в зубы несколько грешков, а за это время ты уже прошел.

Причастие – ведь таинство, и поэтому присутствует Бог Духом Святым. В каком-то смысле мы имеем право на присутствие Бога и на разговор с Ним, когда приходим к Причастию. Именно поэтому если мы не готовы, то не то что стыдно, это просто ужасно, потому что Бог-то всегда приходит и слушает, что ты говоришь…

Бог приходит и слушает, но мы не всегда способны принять то, что Он дает. Есть очень замечательное и очень страшное место у Симеона Нового Богослова, который говорит, что если человек приходит к причастию механически, без живого отношения к тому, что он делает, без покаяния, то Бог, Который не хочет, чтобы человек сгорел в причащении Святых Тайн, как бы возвращает Хлеб в состояние хлеба, и человек получает хлеб, правда, освященный, но не причащается к полной тайне. И тут нам надо задуматься. Замечательно в духовной жизни, что никогда ничего механического не бывает. Мы не можем механически каяться, механически причащаться, мы должны внутренне меняться. Если ничего глубокого у нас нет, Бог отзовется на то, что есть, но если мы приходим с таким чувством, что нам, в сущности, ничего особенного не нужно, просто приятно было бы причаститься, это недостаточное основание.

Не все так высоки душой, чтобы внутреннее себя приготовить. Я думаю, что подготовка к причастию должна быть на каком-то этапе обязательной. Для многих причастие стало каким-то воскресным ритуалом. Не попостился – «ничего, можно, Бог простит». Одна крайность – фарисейство, другая – полное упрощение…

Я не хочу оставить у вас впечатление, будто считаю, что подготовка к причащению, например, или к исповеди через употребление молитв церковных не нужна и не имеет значения. Я только хотел сказать, что вопрос в том, чтобы человек помолился, а не вычитал молитвы, это совершенно разные вещи. Во-первых, одни люди молятся медленно, другие быстро, поэтому надо принимать в учет то, как ты можешь молиться для того, чтобы до твоей души дошло. Поэтому когда меня спрашивают, я отвечаю советом, который Феофан Затворник давал: определи, сколько у тебя времени на молитву, начни молиться без спешки, стараясь умом и сердцем вникнуть в то, что читаешь. Если какое-нибудь слово или какое-нибудь предложение охватит твою душу, зажжет ее огнем, остановись на этих словах, повторяй, пока они не дойдут до самых глубин твоей души, и не переходи к следующим, пока это не будет до конца пережито. И если окажется, что у тебя было полчаса на молитву и за эти полчаса ты прочел только первые несколько строк первой молитвы или псалма, считай, что выполнил все правило, потому что цель правила – тебя поставить перед Богом в молитвенное состояние и через это молитвенное состояние приобщить тебя Богу. Есть люди, которые молятся, как арфа поет под рукой, но есть люди, которые молятся относительно быстро или относительно медленно, с этим приходится считаться. Скажем, я очень медленно читаю молитвы, и для того, чтобы прочесть правило перед причащением, мне нужно пять часов. Я не всегда могу пять часов на это отдать, я могу отдать сколько-то времени, в зависимости от того, чем я связан, в зависимости просто от того, сколько у меня в этот момент физических или душевных сил. И поэтому я себе говорю: вот, меня хватит на столько-то времени. По совету Феофана Затворника я поставлю будильник и буду молиться все это время. Если я и не выполню всего правила в пределах этого времени, я молился все время.

Еще надо считаться с тем, что иногда мы себе представляем, будто должны всей душой и всем умом молиться каждой молитвой, которая перед нами. И это невозможно – просто потому, что если вы возьмете молитвенник, вы увидите в вечерних, в утренних молитвах, в правиле к причащению, что каждая молитва составлена святым – Василием Великим, Иоанном Златоустом и т. д. Можно ли себе представить, что в течение какого-то времени, долгого или короткого, вы способны войти полностью в опыт целого ряда святых, приобщиться ему, будто вы стали каждым из них? Конечно, нет. Что можно сделать – это от убеждения читать молитвы, например, святого Василия Великого. На некоторые вещи, которые соответствуют уже приобретенному нами опыту, мы отзовемся, другие мы можем произнести по вере, а еще о других мы можем попросить Василия Великого принести их Богу от нашего имени, потому что мы не можем их произнести даже по вере.

Если бы мы так относились к молитвам, которые читаем, то вошли бы в гораздо более глубокое отношение с тем святым, который ее написал. Мы могли бы ее читать честно, не говоря Богу то, что мы словами только говорим, а нутром не чувствуем, и могли бы тогда молиться в разумных пределах времени, потому что тогда мы могли бы углубиться. Если поставить перед собой задачу вычитать все правило, когда тебя уже ноги не носят, конечно, ты будешь спешить через него. А Бог это правило столько раз слышал! Ему совершенно не интересно его от тебя слышать, если оно идет не от твоего сердца, а ты только тараторишь. А сказать две-три молитвы от сердца – да, до Него дойдет и до тебя дойдет, что очень важно. Это одно.

Другое, что касается правила перед причащением, например. Мы заранее можем знать, что через неделю будем причащаться. Так вот, раздели правило по столько-то молитв на день, с тем чтобы внимательно прочесть две молитвы из правила каждый день по очереди. Мы можем прочесть их от души, внимательно, со смыслом, и тогда постепенно эти молитвы входят в нас, делаются уже как бы нашими молитвами, содержанием нашей души, перерабатывают нас, меняют нас.

Наш путь в свои глубины должен ли быть путем, которым мы идем одни, или можем мы взять с собой опыт других людей, молитвы других людей, молитву наших предков? или это как человек идет на суд, он идет совершенно один?

Тут есть разные стороны. Когда мы хотим вступить в глубины наши, то мы можем иметь спутников. Первый наш спутник – Сам Господь, Который идет с нами, как Он шел с учениками в Эммаус (Лк 24:13–35). Мы Его, может, не узнаем, мы Его, конечно, не видим, но Он Себя назвал путем, жизнью и истиной (Ин 14:6). Кроме того, нам дан ангел-хранитель, который нас наставляет, если мы только прислушиваемся к своей совести. С еще другой стороны, мы можем учиться тому, как уходят в глубины, как прислушиваются к истине, от подвижников, от святых или просто от других людей, которые на том же пути, от спутников наших. Поэтому мы никогда одни не бываем, но мы должны иметь готовность уйти в своии глубины и найти себя самого. И тут момент такой, что нет трафаретного «я», нет такого «я», которое универсально, которому можно было бы подражать или копировать его. Каждый человек абсолютно единственный и неповторимый, и поэтому каждый из нас идет по общим путям и вместе с тем идет туда, где только он да Бог встречаются.

Я не могу это хорошо объяснить, но дам такой примитивный пример. Когда мы знаем людей поверхностно, мы можем их описывать по внешности – по росту, по расцветке, по одежде, по голосу. Если знаем немножко больше, мы можем говорить об их уме или их сердце. Но чем больше мы знаем человека, тем меньше мы можем о нем в целом сказать, потому что каждый раз, когда мы о нем что-нибудь хотим сказать, нам нужно было бы к тому поправки сделать, и все больше, больше и больше поправок. Я помню, перед своей смертью моя мать мне сказала: «Мы прожили всю жизнь вместе, я тебя так глубоко знаю, и я о тебе ничего больше сказать не могла бы, потому что надо было бы сказать все, а всего сразу не скажешь». Я думаю, тут есть нечто, что может помочь нам в этом искании себя самого. У нас есть разные слои, где мы принадлежим всечеловечеству, своей народности, своей семье, своим предкам, своей церкви и т. д., а в какой-то момент есть только Бог да душа, никуда не уйдешь, нельзя человека привести как бы к самому себе, можно только дать ему мужество и вдохновение идти вглубь. Но если дойти до этой глубины, то уже не страшно, потому что речь не идет о том, чтобы погружаться в потемки, а идти к свету.

Я не совсем понимаю о Духе Святом. Сначала Он должен прийти, чтобы нам знать, над чем работать, если мы ничего не видим. С другой стороны, Он не может прийти, потому что мы не очищены…

Я думаю, что тут вопрос не столько в очищении, сколько о голоде и желании, чтобы Он пришел. Феофан Затворник где-то говорит, что Дух Святой – как океан, который бьется о скалу. Если скала его не принимает, то он ее заставить не может и не хочет. Но, с другой стороны, если мы просто кричим от боли, от одиночества, от тоски и говорим, что нет пути, кроме Бога, чисты мы или нечисты – Бог придет, потому что Бог пришел грешников спасти, а не праведников.

Вы говорили о чтении Евангелия. Когда Христос проповедует, это вызывает у меня очень сильное чувство, когда же просто повествуется о некоторых деяниях, например Он накормил несколькими хлебами народ или шел по воде, эти моменты не вызывают у меня того чувства и переживания, как, скажем, Его словесная проповедь. Эти моменты – просто символы или действительно реальные события?

Я понимаю ваш вопрос и понимаю раздвоение. Я думаю, что есть места, которые мы должны обойти, пока, можно сказать, не созреем, чтобы в них что-то увидеть, чего мы не видели раньше. Я не сомневаюсь в том, что Христос мог по водам ходить, я не сомневаюсь, что Он мог накормить толпу двумя хлебами, но сказать, что это для меня так же убедительно, как те или другие Его наставления, – нет, потому что то, что я получаю от этих событий, это урок, больше чем исторический факт. Я не хочу сказать, что я неверующий, но хочу сказать, что, скажем, рассказ о том, как Христос призвал Своих учеников отдать все, что у них есть, чтобы накормить людей, и это оказалось возможным, может быть нам уроком о том, что если только мы отдадим свое, то сможем сделать в тысячу раз больше, чем мы воображаем, когда собираем с миру по нитке в надежде, что будет голому рубашка. До меня дошло, когда я еще был юношей, что если я на себя употребляю больше, чем необходимо, я вор, потому что все это лишнее должно бы кому-нибудь на пользу идти. Вот единственное, что я тогда уловил в этом случае. То же самое можно сказать и о хождении по водам. Существенно может быть для нас то, что до нас сейчас доходит. Из рассказа о хождении по водам я уловил, что Христос находился в той точке, где все силы бури встречались, и Он в ней стоял неподвижно, и что если бы Петр не стал смотреть на волны и думать о том, что сам может утонуть, а смотрел на Христа и шел, он бы дошел.

И в малом это бывает. Я, кажется, вам рассказывал позорный случай о себе, как во время войны я шел из одного места в другой медицинский пункт с очень тяжелой ношей лекарств и инструментов, была ужасная погода, непроходимая слякоть, дождь, холод, ночь. Я шел и шел и в какой-то момент подумал: больше не могу! Я лягу в грязь и хотя бы высплюсь. И в этот момент мне представилось – вы можете подумать, что это кощунственно, но мне представилось: а Христос лег по дороге, потому что крест был слишком тяжелый?.. Я не лег в грязь и пошел дальше, и пункт, к которому я шел, находился в ста метрах от того места, где я бы лег, не дойдя до него. Я думаю, что эти моменты мы можем уловить, то есть перевести на свой язык, на свой уровень.

Как понять, что Бог, Который ни в чем не нуждается, мог так возлюбить мир? – и «так» это значит настолько, чтобы всего Себя этому миру отдать?

Мне кажется (хотя я, как мы все, знаю очень мало, если вообще что-нибудь знаю), самое существо любви в том, чтобы всего себя отдать другому. В трагическом мире, в котором мы живем, действуют слова Спасителя: Никто большей любви не имеет, как тот, кто свою жизнь отдаст для другого (Ин 15:13). Но в мире даже еще не падшем есть этот момент: мир создан для того чтобы вырасти в полноту счастья, блаженства, святыни, величия, и это может случиться, только если Бог всего Себя отдает этому миру. Бог создает мир для того, чтобы существовала тварь, которая может разделить с Ним то блаженство, в котором нет недостатка ни в чем, войти в эту полноту жизни, не только существования, но ликующего торжества Жизни, через заглавное «Ж».

Хотелось бы понять: при всем разнообразии религий и верований на земле неужели только нам так посчастливилось узнать истинного Бога? А как же другие? Ведь земной шар велик…

Я думаю, что можно так сказать: Бог ничего, никого не создал для погибели, Он создал весь мир и допускает к жизни, вызывает к жизни всех людей с тем, чтобы так или иначе они в свое время нашли полноту жизни в Нем Самом. Одно мы утверждаем (что различает христиан от других религий): что в какой-то исторический момент Сам Бог стал человеком, приняв плоть от Пречистой Девы Марии, что Бог соединился с человечеством реально, что через это соединение нам показана вся глубина, вся необъемлемая широта человека, который способен не только стать местом пребывания Бога, но способен так соединиться с Богом, что сам весь обожен. И в этом отношении мы различаемся от других религий: да, мы верим, что Бог стал человеком, мы верим, что человек может преобразиться в самой человеческой Своей природе, может соединиться с Богом.

Это не значит, что мы отвергаем других. Вы наверно помните место в Евангелии, где сказано, что ученики Христовы встретили человека, который творил чудеса именем Христовым, и запретили ему, потому что он с ними не ходил, он не был в той дружине, которая окружала Христа. И Спаситель им ответил: не запрещайте никому. Никто, кто сотворит чудо Моим именем, не чужд Мне (Мк 9:39).

Я думаю, что справедливо считать, что никто не может сказать, что знает Бога, кто не встретил Его, кто не прикоснулся Его ризы хотя бы, у кого это не было личным опытом жизни. И если это так, то мы не можем утверждать, что люди иной веры, иногда совершенно не понимающие нашей веры, чуждые ей или даже гонители, не знают Бога вовсе. А если они знают Бога, то им есть путь в вечную жизнь, потому что вечная жизнь заключается в том, чтобы знать Бога. Скажу даже больше, но тут я говорю, как апостол Павел пишет (1 Кор 4:10), безумно, в том смысле, что вы можете понять это превратно. Как-то мои слова пересказали в Греции кому-то, и вышла большая передовица о том, что «митрополит Сурожский Антоний – еретик: он утверждает, что Христос был безбожником». Я хочу вам это пояснить.

Одна из вещей, которая меня поражает в евангельском рассказе о распятии Христа Спасителя, это Его слова: Боже Мой! Боже Мой! Зачем Ты Меня оставил?(Мф 27:46). Это почти последние Его слова, следующее: Совершилось! (Ин 19:30), все сделано, ничего нельзя прибавить к совершившемуся… Можно задуматься, что они значат. Христос был не только по Своему Божеству, но и по Своему человечеству безгрешен. С Воплощением самая телесность, самая человечность Младенца Христа была за пределом всякого греха, потому что грех в основе своей заключается в отделении нашем от Бога, в отпадении, когда мы это делаем вольной волей, или просто в отделении, которое по безумию, по непониманию нас разлучает с Богом. И в течение всей жизни Христос был полнотой человечества, то есть совершенства человека, каким он призван быть, и полнотой Бога, Каким Он изначально и навсегда является. В день крещения, как я вам уже попробовал объяснить, Христос взял на Себя все последствия греха, не делаясь Сам грешником, Он взял на Себя все, что повлек за собой грех, именно в основе – смертность. И на кресте, когда Он был распят за человеческий род, когда Он Свою жизнь отдавал для того, чтобы спасти весь человеческий род, Он должен был приобщиться последнему ужасу. Он не мог умереть иначе как потеряв Бога, потеряв единство с Ним, не в онтологическом смысле, то есть не в объективном смысле, как бы потеряв общение с Отцом и Сам перестав быть Богом, а, по изъяснению отца Софрония, через метафизический обморок, момент, когда человечество закрыло Ему ви{‘}дение того, чем Он является Сам, и того, как Он един с Отцом. И Он умер от этого, Он умер нашей смертью, смертью всего человечества, разделив с нами единственную основную трагедию бытия – без-божие, отлученность от Бога, потерю Бога. И когда я говорил об этом, о без-божии, я, конечно, не хотел сказать, что Христос перестал верить в Бога, отрекся от Него или грехом от Него отпал, а что в какой-то момент по промыслительному действию Бога и Отца Он в Своем человечестве потерял сознание, чем Он является по отношению к Богу и Отцу.

И мне кажется (это относится к вопросу), что ни один безбожник на земле, ни один человек, не познавший Бога, ни один человек, потерявший Бога, ни один человек, отрекшийся от Бога по философским или иным причинам, ни один такой безбожник не знает до такой глубины и абсолютности, что значит быть лишенным Бога, как Христос. И поэтому мне кажется, что и безбожник как бы внутри, в пределах опыта Самого Христа, что нет ни одного безбожника, которого Христос не может понять и которому Он не приобщился в этот страшный момент. Я не знаю, как это может совершиться, но глубоко убежден в том, что придет время, когда вся тварь соединится с Богом в торжествующем победоносном моменте, когда Бог пронизает все Собой, когда Бог будет все во всем (1 Кор 15:28).

Тут можно поставить вопрос о грехе: неужели грех может войти в Царство Небесное? Нет, не может, но многие, очень многие перед смертью вдруг сознают свою греховность, потому что вдруг перед ними встает вопрос о том, какими они были и какова глубина жизни.

Бывает тоже, мне кажется, что после смерти человек оказывается лицом к лицу с Богом, с совершенством, с полнотой жизни и в лице Спасителя Христа оказывается лицом к лицу с тем, чем он призван был быть. Перед ним явлена вся неописуемая красота и неописуемое величие человека, и в этот момент человек может с ужасом содрогнуться, понять, что он совершил, и каяться.

Еще один вопрос: почему так много скорбят о том, что есть различные христианские церкви, хотя все знают, как это случилось, и что каждая группа привязана к своим обрядам, и никто из них не намерен изменяться. Может быть, это и не нужно, если бы только человеческие отношения были хорошие…

Коротко говоря, можно было бы цитировать Хомякова. Он ставит вопрос о том, важна ли чистота вероучения, чистота христианской проповеди, не достаточно ли очень немногого для того, чтобы войти в Царство Божие. И его ответ такой: по тонкому льду один человек может легко и успешно пробежать, но армию по тонкому льду с края озера на другой не проведешь. И тут очень важный момент. Для спасения мира, для того чтобы всякий человек мог в Евангельском слове и проповеди найти ответ самому себе, нужна полнота этого Евангелия.

Данная беседа была опубликована в книге Антоний митрополит Сурожский. Труды