Говорил то, что считал необходимым
– В 2008 году вы стали первоиерархом Православной Церкви в Америке, но в 2012-м были вынуждены уйти в отставку. Я слышал разные истории об этом. Вы говорили, что главной причиной были разногласия по поводу неприятия абортов и однополых браков, ваше стремление воссоединиться с Московским Патриархатом. Но многие говорят, что вы не сработались с епископами. Где правда?
– У нас были серьезные разногласия с епископами. Я был рад с ними работать, но у меня не было возможности назначать на определенные позиции тех людей, которых считал нужным. Обычно, когда митрополит получает кафедру, предыдущая администрация уходит в отставку, и он приводит своих людей. Мне сказали, что у действующих сотрудников есть многолетние контракты, «золотые парашюты», и их увольнение обойдется церкви в сотни тысяч долларов.
У администрации была собственная программа действий, которую поддерживали не все, но некоторые епископы. На самом деле эти люди контролировали все, и им нужен был митрополит, который читал бы написанные ими речи и просто выполнял то, что они ему говорят. В этом смысле в моем лице они получили неправильного человека: я сам готовил себе речи, писал пастырские письма и говорил то, что считал необходимым. Думаю, что именно поэтому меня и выбрали первоиерархом.
Когда дело дошло до определенных вопросов, по которым у нас возникли фундаментальные разногласия, у меня были полномочия, но не было реальной власти для реализации своих взглядов. Однако главное заключалось в развитии совета епископов.
В США есть организация, где первоиерархи или руководители всех церквей встречаются и обсуждают насущные вопросы. Вселенский Патриархат возглавляет усилия по развитию подобных структур в мире, которые являются своего рода прототипом создания единого синода.
В начале этого процесса экзарх Вселенского Патриархата архиепископ Димитрий пригласил меня для беседы и передал послание от Патриарха Константинопольского о том, что если ПЦА хочет быть канонической, она должна восстановить отношения со своей матерью-Церковью, отказаться от автокефалии и стать автономной. Он сказал, что если этого не произойдет, ПЦА будет исключена не только из собрания епископов, но с ней также будет прекращено каноническое общение. Многие церкви и так не признают ее, и священники из ПЦА сталкиваются с определенными сложностями, когда едут, например, в Иерусалим, а иногда и на Афон. Я счел такое положение неприемлемым.
Я доложил обо всем этом синоду ПЦА, им это не понравилось. Я был полностью открыт в своих действиях. Мы несколько раз встретились с главой Отдела внешних церковных сношений Московского Патриархата митрополитом Иларионом (Алфеевым). Архиепископу Димитрию я задал вопрос, должна ли ПЦА идти под крыло Вселенского Патриархата, поскольку это решило бы все канонические вопросы. Он ответил, что Константинополь не будет затрагивать нас, поскольку ПЦА – это вопрос Московского Патриархата. Так что эта дверь полностью закрылась.
РПЦ предлагала нам примерно такой же статус с максимальной автономией, каким сейчас наделена Украинская Православная Церковь Московского Патриархата. Единственное изменение заключалось в том, что первоиерарх ПЦА должен в молитвах поминать Патриарха Московского и всея Руси.
Фото: ryanphunter.wordpress.com. Митрополит Иона, бывший предстоятель Православной Церкви в Америке, в представительстве ПЦА при МП, на подворье в храме св.вмц.Екатерины с Высокопреосвященнейшим митрополитом Иларионом
Как только об этом стало известно, в ПЦА стали говорить: «О, нам придется переходить на службы на церковнославянском языке, возвращаться к старому календарю». Это было нонсенсом. Да, я предпочитаю старый календарь и придерживался его даже в ПЦА, но это вовсе не означало изменений в данном плане.
Тем не менее, это привело к серьезному сопротивлению со стороны епископов, поскольку им не нравилось, как я веду переговоры с Москвой, и они не хотели быть частью РПЦ. Отчасти это связано с тем, что значительная доля верующих ПЦА никак не связана с Россией – румыны, болгары, албанцы. В общем, епископы отвергли идею воссоединения. И похоже, теперь ПЦА стала более изолированной, чем прежде, что на самом деле является трагедией, ибо там много очень хороших людей.
Это была основная причина моей отставки. Кроме того, были серьезные разногласия по поводу твердости в отношении абортов, семьи как союза между мужчиной и женщиной. В этих и многих других вопросах я полностью поддерживаю позицию Патриарха Кирилла. Но в ПЦА были силы, которые сами называли себя прогрессивными и не хотели делать акцент на этих моральных вопросах. Все это вместе вылилось в недоверие с обеих сторон.
– В январе 2012 года вы стали первым Предстоятелем ПЦА, который отслужил литургию в храме РПЦЗ в Вашингтоне. Я помню свои личные ощущения от той службы: это был важный и, возможно, даже провокационный шаг в отношении епископов ПЦА, которые не хотели воссоединения.
– На мой взгляд, у них есть некоторые разногласия с РПЦЗ и с Россией в целом, но в принципе они открыты для общения. Не думаю, что у них есть какой-то негатив в этом плане. Так что проведение службы в русском храме не привело к каким-либо серьезным проблемам. Мне кажется, это помогло пробить лед в отношениях РПЦЗ и ПЦА. Я был рад отслужить литургию вместе с Предстоятелем Русской Зарубежной Церкви митрополитом Иларионом (Капралом).
– После отставки из ПЦА вы перешли в лоно РПЦЗ. Это было трудно? Кто помогал вам в то время?
– Да, это было очень трудное время. Я был очень зол, и этот гнев перешел в депрессию. Но мне помогла Иисусова молитва, я реально погрузился в нее. Благодарю Бога за милость, которую Он проявил ко мне таким образом. Конечно, я много молился святому Иоанну Шанхайскому и Сан-Францисскому и святому Димитрию Солунскому. Переговоры и разрешение споров с администрацией ПЦА продолжались какое-то время. В итоге мы договорились, хотя это заняло три года. У них были требования, выдвигать которые они, на мой взгляд, не имели права. В частности, что я должен уехать на 100 миль от Вашингтона. В итоге мне дали разрешение на переход в другую юрисдикцию, когда я на время уехал из столицы.
Огромную поддержку тогда мне оказал Его Святейшество Патриарх Кирилл и Их Высокопреосвященства митрополиты Иларион (Алфеев) и Иларион (Капрал), и особенно настоятель собора святого Иоанна Предтечи РПЦЗ в Вашингтоне отец Виктор Потапов, который разрешал мне приходить в его храм, молиться, служить литургии.
Фото: М. Родионов / Православие.Ru
– Сейчас в православном мире складывается непростая ситуация в плане межцерковных отношений. Не смущает ли это простых верующих?
– Это очень печальная ситуация, и безусловно, люди находятся в замешательстве. Если говорить об Украине, то основная проблема заключается в том, что правительство вмешивается в церковные дела и преследует каноническую Церковь. Если правительство захочет захватить Киево-Печерскую и Почаевскую лавру, это может перейти в кровопролитие, поскольку люди будут защищать святыни. И это трагедия.
Перешел в православие в книжном магазине хиппи
– Владыка, вы родились в семье, которая принадлежала к Епископальной церкви. У вас были традиции, которые помогли вам прийти в православие?
– Мои родители не были воцерковленными людьми. Но когда мы переехали в Сан-Диего (штат Калифорния), стали ходить в епископальную церковь, и это очень повлияло на меня. Я постепенно все больше и больше погружался в церковную жизнь, стал алтарником, начал изучать духовную жизнь.
– Вы перешли в православие ровно 40 лет назад, когда вам было всего 19 лет. Помните, как впервые пришли в православный храм? Что вы, молодой Джеймс Паффхаузен, почувствовали тогда?
– Можно сказать, что я перешел в православие в книжном магазине. Это был магазин хиппи.
Я взял в руки «Очерк мистического богословия Восточной Церкви» Владимира Лосского. Прочитал первый параграф и понял, что у меня нет другого выбора, кроме как стать православным.
Подумал: если эта Церковь учит тому, что сказано в этой книжке – это то, что нужно.
Храм я выбирал по телефонному справочнику. Никогда до этого не видел православных церквей, не встречал православных христиан и имел слабое представление о православии. У меня просто был большой интерес к нему. В итоге я выбрал храм святого Иоанна Кронштадтского РПЦЗ в Сан-Диего. Епископальная церковь, в которую я тогда еще ходил, была очень большой и богатой, в ней служили 10 священников. Храм святого Иоанна оказался намного меньше, он находился в жилом доме, часть которого была переоборудована для служб.
Храм святого Иоанна Кронштадтского
Я понятия не имел, что меня ждет. Вошел в гараж, где располагалась часовня, и встретил там пожилого священника с длинными седыми волосами и такой же бородой, в странных одеждах, говорившего на непонятном для меня языке. Еще там были две девушки в русских казачьих костюмах с длинными золотыми косами, которые пели на том же самом непонятном языке, а еще несколько немолодых людей стояли позади, крестились и клали поклоны.
Потом я ходил в другие церкви – греческую, сербскую, американскую. На самом деле они во многом были более русскими, чем РПЦЗ. Все мне казалось каким-то непонятным. В конце концов я нашел храм Московского Патриархата, где служил отец Рамон Мерлос, мексиканец. Он служит там до сих пор. И там я нашел свой дом.
– Иногда переход в веру сродни вспышке, а бывает, что это очень долгий процесс и серьезный труд. Как было в вашем случае?
– Когда мне было лет 14, я сидел на уроке математики и вдруг почувствовал, что нахожусь в присутствии Бога. Он и сказал мне: «Ты будешь священником». И потом я снова «вернулся» на урок математики. Это был мистический опыт, опыт призыва… Но я в этом не сомневался и всю оставшуюся жизнь следовал этому призыву.
– Какова была реакция семьи и друзей на ваше решение стать православным? Они не сказали: «Джеймс, ты сошел с ума»?
– Примерно так и было. Они не знали, что думать. Мои родители знать не знали о православии, у них одно время были друзья греки – только и всего. А еще вспомните, что дело было в разгар холодной войны, так что мой переход в Русскую Церковь выглядел для них очень странно. Но я был целеустремлен. Я учился в колледже, и у меня была свобода принятия решений.
– Легко ли вам было найти понимание с семьей? Ведь переход в другую веру – это серьезный вызов.
– У нас были некоторые разногласия с родными, они даже привели несколько не очень приятных доводов. Но в целом они меня поддержали, как и всегда поддерживали в принятии решений. Со временем мои мама и сестра тоже приняли православие.
– Они поняли, что православие – лучшая вера на земле?
– Я думаю, мама это поняла. Сестра, безусловно, приняла веру. Отец никогда не был православным, но со временем стал очень поддерживать меня, хотя сам не ходил ни в какую церковь.
– Святое крещение вы получили в церкви во имя Казанской иконы Божией Матери в Сан-Диего. У вас есть какая-то особая связь с этой иконой?
– Безусловно, есть. Когда я учился в колледже, посещал монашеский скит Казанской Божией Матери, а став священником, несколько лет был там духовником. Кроме того, церковь подворья Валаамского монастыря в Санкт-Петербурге, где я провел некоторое время, тоже была посвящена Казанской Божией Матери. Так что я чувствую действительную связь с этой святой иконой.
Возможно, самая важная в моей жизни встреча с Богородицей произошла в скиту в Санта-Розе (штат Калифорния), который тоже носит имя Казанской иконы. Тогда туда прибыла Курская-Коренная икона Божией Матери. Когда ее принесли в маленькую часовню, было такое ощущение, что Богородица пришла к нам. Чувствовалось Ее присутствие и благословение.
– Что вы ощутили в тот момент?
– Я хотел убежать, потому что чувствовал себя абсолютно недостойным находиться рядом с Ней. Но я не убежал.
Это удивительное чувство: когда Богородица благословляет, Она словно обнимает тебя.
Мне посчастливилось молиться перед несколькими Ее чудотворными иконами, и я понял, что каждая из них уникальна.
– Кто был вашим первым духовным отцом?
– Отец Рамон Мерлос в Казанской церкви. Потом я переехал на учебу из Сан-Диего в Санта-Круз (штат Калифорния), где было несколько священников, сыгравших важную роль в моей жизни. В церкви святого Николая в Саратоге был отец Иоанн. Но возможно, наибольший след для меня тогда оставил епископ Марк (Шавыкин) из Свято-Николаевского собора в Сан-Франциско, который был последним монахом старого Валаама. Владыка посвятил меня в чтецы, я помогал ему, служил у него иподиаконом, а он рассказывал мне о старом Валааме, о монашеской жизни, о собственном опыте.
У него было много интересных историй. Он стал для меня настоящим путеводителем по духовной жизни, по Валааму, и заодно представил меня некоторым из своих знакомых, в том числе архимандриту Димитрию (Егорову), прошедшему Соловки и бежавшему оттуда. Отец Димитрий дошел пешком до Валаама. Когда монастырь закрыли в конце 1930-х годов, он был студентом в Париже, а потом переехал в Калифорнию миссионером. Я считаю, что отец Димитрий был старцем. Возможно, он оказал наибольшее влияние на развитие монашеской жизни в северной Калифорнии. В частности, основал тот самый Казанский скит, о котором я говорил раньше. Он прожил отшельником, наверное, 17 лет, в Пойнт-Рейесе, и там основал Свято-Евгеньевскую пустынь.
– Что они рассказывали о старом Валааме?
– Для обители это были трудные времена. Там было две общины – русская и финская. Одна жила по старому календарю, другая – по новому. Было множество паломников. Были великие старцы, особенно в скиту святого Иоанна Предтечи, где я также провел некоторое время.
Епископ Марк, который тогда был братом Леонидом, служил секретарем и келейником игумена Харитона (Дунаева), составившего сборник «Умное делание. О молитве Иисусовой». После советско-финской войны 1939 года, когда большая часть Карелии отошла к СССР, монахи эвакуировались и основали в Финляндии Новый Валаам. В то время владыка Марк служил капелланом в финской армии.
– В начале 1990-х годов вы впервые приехали на Валаам – как изменила вас эта поездка?
– Несколько монахов вернулись на Валаам в 1989 году и начали восстанавливать монашескую жизнь. Первые настоятели сработали не очень хорошо. В 1993 году старец Кирилл (Павлов) благословил отца Панкратия (Жердева), служившего экономом Троице-Сергиевой лавры, восстанавливать Валаам. Он прибыл туда в феврале или марте 1993 года, а я впервые повстречал его в мае. Он был достаточно новым человеком для монастыря, и мы сблизились. Он стал для меня словно братом, человеком, которого я очень уважал и которому хотел бы подражать.
Митрополит Иона (Паффхаузен) и епископ Троицкий Панкратий. Фото: свящ. Максим Массалитин
Отец Панкратий представил меня старцу Кириллу, который благословил меня стать монашествующим священником.
Тогда в монастыре жили сотни людей, и монахам нужно было выкупить у них эту собственность. Многие из этих жителей выкрали из обители все, до чего только могли дотянуться. Везде был хаос, даже здания нуждались в серьезном ремонте. Многие храмы представляли из себя просто руины.
Один из первых наместников решил, что нужно сразу отреставрировать его покои. Он купил прекрасную мебель из красного дерева, у него даже были обои с его инициалами. Можете себе представить, каковы были приоритеты этого человека. Среди братии был такой же хаос, у людей были разные намерения, но не было единства. Таким образом, отцу Панкратию предстояло проделать огромную работу.
К тому времени Валаам только что получил подворье в Москве, и он хотел, чтобы я занялся его восстановлением. В мое послушание входил поиск денег для этого, поскольку у меня был опыт в этом вопросе. Он показывал мне все, что делал сам, и во многом благодаря ему я увидел, как управлять монашеской общиной.
Отец Панкратий считал, что нужно учитывать опыт жизни монастырей на Афоне – как они решают различные вопросы, каким образом в них построено управление. Ведь Валаам – это северный Афон.
Когда я стал послушником, он направил меня на исповедь к старцу Рафаилу, который был удивительным и очень добрым человеком. Старец наставлял меня читать по-русски длинные тексты, которые я иногда не понимал, потом просил рассказать и говорил: «Я думаю, ты кое-что забыл».
– Вы их забывали, потому что не понимали?
– Нет, понимал. Но нужно, чтобы это прошло через сердце. Он открывал мне эти вещи и был абсолютно прав. Ведь некоторые старцы обладают даром читать, что у тебя в сердце.
– Вы можете поделиться своим опытом общения со старцем Кириллом?
– Наша первая встреча с ним была летом 1993 года. Мы ехали на поезде из Санкт-Петербурга в Москву и потом в Троице-Сергиеву лавру. Был летний полдень, гроза – обычное русское лето. Старец оказался очень мягким человеком. Он попросил меня рассказать о Калифорнии и о церковной жизни там. Я рассказал ему, он был очень заинтересован.
И тогда я сказал: «Отче, у меня есть очень важный вопрос – что мне делать в жизни? У меня в Калифорнии есть девушка. Я должен жениться или стать монахом? Я ищу Божией воли». Он ответил: «Будь монахом-священником» и благословил меня.
Через несколько лет я получил послушание начать устройство монастыря. Я снова отправился в Россию, рассказал отцу Панкратию и другим монахам Валаама о том, как идут дела. Старца Кирилла я не хотел беспокоить. Но возникали некоторые очень сложные ситуации, и я попросил отца Панкратия устроить встречу с ним. Мы общались раза два или три, и всегда старец был чрезвычайно любезен, уделял мне больше часа и довольно ясно говорил, что мне нужно делать. Эта его помощь была просто фантастической.
Митрополит Иона (Паффхаузен)
Вашингтон нуждается в любых молитвах, которые только возможны
– Тогда вы обустраивали обитель в Калифорнии, сейчас организуете монастырь в Вашингтоне в честь святого Димитрия Солунского. Вы говорили об особых отношениях с ним. Можете поделиться?
– В 1996 году мы начинали создавать монастырь святого Иоанна Шанхайского и Сан-Францисского в Калифорнии. Но помещение было очень маленькое, 12 человек ютились на площади для одного человека. Я искал новое здание. В октябре 2005 года поехал на Афон и остановился в Салониках на несколько дней, поскольку мои документы долго рассматривали на Фанаре. Для священника очень непросто получить разрешение на поездку на Афон.
Так или иначе, я пошел в собор, где находятся мощи святого Димитрия. Его саркофаг стоял посредине: дело было накануне его праздника. Это было замечательно – там чувствовалось присутствие святого Димитрия. И как мне показалось, он как будто представился мне, это была словно личная встреча. Тогда я сказал: «Святой Димитрий, у меня есть проблема: я не могу слишком долго оставаться в Салониках, мои документы «застряли», но мне нужно поехать на Святую гору. Пожалуйста, помоги мне». Через полчаса женщины из прихода позвали меня наверх, накормили обедом и стали расспрашивать. Одна из них сказала, что ее духовник имеет влияние на Святой горе. И еще через полчаса, после разговора с ним, все проблемы были решены.
По возвращении с Афона я пришел в храм поблагодарить святого Димитрия. Его саркофаг все еще стоял в центре, и вокруг очень сильно ощущалось его присутствие. Я сказал ему: «Святой Димитрий, спасибо тебе, я получил прекрасный опыт на Святой горе. Но теперь у меня другая проблема – мне нужно 500 тысяч долларов на покупку собственности для монастыря. Если ты поможешь мне найти их, я построю там церковь в твою честь». Через четыре месяца у меня уже была необходимая сумма, причем наличными.
– Теперь понятно, почему новый монастырь в Вашингтоне вы решили посвятить именно святому Димитрию. Вы ощущаете его помощь сейчас?
– Очень ощущаю – его помощь, его присутствие, его благословение. Но важно еще и то, что в монастырь приходит очень много молодежи. Святой Димитрий тоже был очень молодым человеком, и он служит для этих людей образцом мужества, силы. Он был солдатом, а сейчас очень много военнослужащих возвращается с войн, в которые вовлечена Америка, и многие из них могли бы пойти по монашескому пути. И святой Димитрий – отличный пример для них.
– На каком этапе вы сейчас находитесь в плане создания монастыря?
– Со мной живут два человека, один из которых послушник. Но опять-таки, мы живем в слишком маленьком доме. По сути, это скит. Мы его так и называем, проводим там богослужения, как минимум раз в неделю служим литургии. Я ищу новую собственность, но в первую очередь – спонсора, который помог бы ее приобрести. В остальном уже все готово: есть мебель, есть уже готовая часовня. Осталось только найти и купить помещение.
– А зачем Вашингтону именно русский монастырь?
– Во-первых, здесь у нас есть базовая поддержка. Кроме того, Вашингтон нуждается в любых молитвах, которые только возможны. Я считаю, что Русская Церковь является очень сильным сторонником единства православной веры. На мой взгляд, это именно тот сигнал, который должно услышать американское общество. В данном случае речь идет не об этнических вопросах, это – проповедь Благой Вести. А Русская Церковь в последние 30 лет как раз показала, что церковь на самом деле может восстать из пепла и привести людей к новому пониманию жизни через полноту веры и исполнение православных традиций.
Фото: Анатолий Данилов
У американцев есть много прекрасных черт, но, к сожалению, слишком многие, особенно молодежь, живут без веры, в абсолютной безнадежности. Мы должны прийти к ним и дать им шанс на новую жизнь, надежду, показать, что на самом деле из себя представляют правильные отношения, какие семейные ценности являются истинными. Русская Церковь является важным проповедником всего этого. Например, она четко выступает против абортов, в защиту жизни и семьи. И чем больше мы сможем говорить об этом в разных местах, в том числе и в Вашингтоне, тем лучший результат получим.
– Что, на ваш взгляд, означает быть христианином в обычной жизни?
– Я думаю, быть христианином – это большая радость, источник надежды и мира. Чем больше мы работаем над своей духовной жизнью, тем больше мы поднимаемся в каждом аспекте нашей жизни – на работе, в семье. Нести христианские ценности, дарить их людям – это действительное исполнение Благой Вести. Если мы сможем это делать, наша жизнь будет наполнена любовью, радостью, миром. Я думаю, именно это и есть Православие.
Дмитрий Злодорев
Вашингтон