Театральный режиссёр Михаил Григорьевич Щепенко о духовном поиске, о семейных отношениях и любви в театре, о противостоянии раздельности мира, а также об уподоблении, но не перевоплощении в образ.
В этом году Московский Театр Русской Драмы под руководством Михаила Щепенко отмечает свой 25-й юбилей. 25 декабря 1987 года старинный особняк на Земляном Валу встретил своих первых зрителей. В контексте этой даты мы встретились с создателем и художественным руководителем Театра.
Художественный руководитель театра Михаил Григорьевич Щепенко
О театре-семье
Наша жизнь стала другой, когда 25 лет назад нам присвоили статус профессионального театра. Но мы продолжали отстаивать наши студийные основы, мы и сейчас их сохраняем. Не хотим отказываться от системы «театр-семья», хотя это очень непросто, это, может быть, одна из самых непростых систем. Проще состоять в деловых отношениях, сотрудничать по модели «театр-команда» — собрались, поставили спектакль, разошлись. Но мы просто по-другому не можем.
На мой взгляд, человек на земле, как бы трудно ни было, всюду, где он есть, должен создавать свой остров, реализовывать принцип семьи. Я могу работать только с друзьями, только с теми, с кем меня связывает любовь. Эта та основа, из которой вырастают таланты. Я уверен в этом, и в нашем театре процесс становления и возмужания талантов происходил на глазах. Так что надо, в первую очередь, не изменить любви.
Недаром же Господь говорит: «Аз есмь любовь». Это непростые слова, но в то же время простые, потому что Господь прост. Любить — это дар Божий, и если он дан, то всё остальное приложится.
О смирении и творческом союзе
Союз двух лидеров — явление редкое и почти невозможное. Известно, какие, например, непростые отношения были у Станиславского и Немировича. Непростые отношения и у меня с моим соруководителем театра, директором и режиссёром Тамарой Сергеевной Басниной. Такого рода творческий союз возможен при осознания, что смирение — высшая добродетель. Надо не только меньше проявлять своё своеволие, а, как ни странно, иметь волю и при этом проявлять смирение.
У нас сама ситуация такая, что всё время надо смирение сочетать с дерзновением. Как говорит Зосима в «Братьях Карамазовых», смирение — страшная сила, но как её обрести — это вопрос всей жизни человеческой. Если говорить о нас с Тамарой Сергеевной, то наш союз меня, может быть, в наибольшей степени учит любви, потому что «возлюби ближнего» — это прежде всего — возлюби жену свою. Этот же принцип должен осуществляться в отношениях «режиссёр-актёр» и «актёр-актёр».
И самое главное в театре — взаимодействие творческих сердец, это ничем не заменишь. Прийти к этому можно тогда, когда сам актёр осознает, что он не только мастер, а носитель сокровенной идеи, что не материя главенствует, а дух. Но как разбудить дух? При том, что театр в чём-то портит актёров.
О молодом поколении
Сейчас любишь молодых людей. У нас в театре три поколения — три выпуска театрального ВУЗа. Для нас всегда важно прежде всего — рождение творческой личности. Я полностью разделяю мысль, высказанную Ван Гогом. Помните, когда его спросили: «В искусстве главное „что“ или „как“?», он ответил: «кто». То есть личность художника — это то, чего нет значимее, дороже.
Михаил Щепенко в период создания Театра-студии
Ну, а сейчас ведь что происходит? Дико снижается уровень образования, ЕГЭ это усугубляет, молодёжь мало знакома с литературой, искусством, фактически не знает истории. А, как известно, если мы не знаем прошлого — у нас нет будущего. Нарастает индифферентность к общественно-значимым темам, всячески навязывается молодым людям гедонистическое начало, которое на самом деле уничтожает нацию — бери от жизни всё, получай райское наслаждение.
Валентин Непомнящий — замечательный пушкинист — перефразировал «общество потребления» в «общество истребления», и я с ним согласен. Прежде всего, это истребление духовного в человеке, то есть — самого человека. У молодых людей много энергии, доброты, много того, что присутствует в истоках души, но при этом ощутима печать расчеловечивания.
Однако я верю и надеюсь, ведь душа человеческая — христианка, она сильнее, чем этот каткообразный процесс, она справится с его тотальным воздействием. Поэтому из молодых людей, приходящих в наш театр-семью в качестве учеников, остаются внутри только те, кто ощущает своим нутром ценность этой модели, кому это дорого.
О сверхзадаче
Исчезла сверхзадача — говорят сейчас театральные критики. А что это такое? Ведь это не идея, это — мечта, страсть, направленность на идеал. Это сердечная, иррациональная установка, её не выразишь словами, потому что это не материальное что то, это душа, дух. Лев Толстой пришёл к определению, что цель искусства состоит в том, чтобы переводить из области ума в область чувства идею «возлюби ближнего как самого себя».
Это для Толстого так. Я согласен с ним, хотя есть неточность, потому что ум человеческий в сердце, согласно святым отцам. «Зряче одно лишь сердце», не так ли? Так что эта формулировка меня не совсем устраивает. Любя только человека, мы можем впасть в человекоугодие, если мы не во имя Бога любим, эта любовь может даже стать пагубной. Сейчас мир уклонён в этом смысле: человек считается высшей ценностью — а это ложь.
Самая высшая ценность — Бог. А человек, имея в себе образ Божий, должен стремиться обрести подобие Божие. Эту цель ставит себе сам человек — цель очень высокую, труднодостижимую, может, сверхдерзновенную. Подвластна ли искусству эта тема? — большой вопрос.
Я думаю, что мне не нужно заниматься искусством, если я каким-то образом не стремлюсь утвердить самую главную идею, которая существует в мире — возлюби Господа Бога своего всей крепостью своею и возлюби ближнего своего как самого себя. Если мы не идём этим путем, мы не точны и начинаем воплощать другую идею, хотим мы этого или не хотим. Пустого искусства нет, всегда есть тот дух, который порождает это искусство, и этот дух далеко не всегда светлый.
О перевоплощении и уподоблении
Нельзя переживать не представляя, нельзя представлять не переживая — заявил в своё время Евгений Вахтангов. В вопросе противостояния театра-представления и театра-переживания он выдвинул идею их синтеза. И в этом отношении я абсолютный вахтанговец. Но однажды, играя одну из ролей, я столкнулся с проблемой создания отрицательного героя и понял, что если ты включаешься в систему его внутреннего бытия, это неизбежно накладывает отпечаток на твою личность, часто даже роковой.
Я спокойно перевоплощался согласно системе Станиславского, и произошло нечто, что вообще объяснить словами трудно. Я достаточно внятно ощущал себя иным, чем я есть на самом деле. Потом я понял, что и в жизни начинаю существовать не совсем как я, а даже совсем не как я. И меня это очень встревожило. А потом я сделал для себя крамольное открытие: перевоплощаться не нужно. Перевоплотиться в другую личность нельзя, ибо всякая личность таинственна, но можно уподобиться.
У Щепкина я встретил термин «сочувствующий актёр». Не переживающий, а сочувствующий. Переживаю я свои эмоции, а сочувствую чужим. Это удивительный эффект, и сила зрительного и эстетического впечатления от этого эффекта увеличивается.
О чувстве целого
Некое раздвоение личности, то есть очень опасная вещь — вот что такое актёрское мастерство. Целомудрие, целостность — что это значит? Цел — значит, здоров, цел и невредим. В настоящее время наша жизнь утратила, к сожалению, целомудрие в смысле целости личности. А для актёра это беда в кубе, в квадрате. Потому что он вынужден по сути профессии раздваиваться. Меня эта проблема очень волновала ещё и по той причине, что в духовном плане если мы теряем целомудрие, мы теряем целостность своей души, а мы должны быть целостными личностями для того, чтобы предстать перед Богом. А люди привыкли к тому, что раздвоенность — это норма.
Святой преподобный Сергий Радонежский говорил о человеческой розни, о противостоянии ей,«дабы взиранием на Святую Троицу преодолевался страх перед ненавистной раздельностью мира». Сейчас эта раздельность делается уже законом бытия, но с этой убийственной тенденцией я никогда не соглашусь. И никакое искусство не может с этим соглашаться.
О новом театральном сезоне
Я не признаю «датские» спектакли, но личность святителя Гермогена не просто привлекательна, а сверхзначима для меня. 2012 — год 400-летияокончания Смуты, а в 2013 году исполняется100-лет со дня канонизации святителя Гермогена. Фонд по увековечиванию памяти священномученика предложил нам поставить спектакль о нём. И мы рискнули: в очень сжатый срок я написал пьесу, возник образ спектакля, мы начали репетировать.
Сейчас мы мыслим этот спектакль как вторую часть дилогии вместе со спектаклем «Царь Фёдор Иоаннович», не только потому, что одно время практически примыкает к другому, а по причине внутреннего единства. Есть замысел создать трилогию, когда третью часть составит пушкинский «Борис Годунов». Пьеса о Гермогене — это ещё и о Василии Шуйском.
Почему я говорю о трилогии: «Царь Фёдор Иоаннович», «Царь Борис Годунов» и «Царь Василий Иванович Шуйский»? Это очень разные личности, и в Шуйском есть момент, отличающий его от двух других. Только вспомните, как ему приходилось лгать перед народом, как боярская элита ограничивала его власть, и ничего не получалось, смута разгоралась. «Царь Фёдор» не таков. Это не только святой царь, но, может быть, лучшая часть каждого человека. Но почему-то эта лучшая часть терпит земное поражение.
Василий Шуйский — это тоже я. И что я должен делать в ситуации смуты? Ловчить? В финале пьесы Гермоген гибнет, его морят голодом поляки. А Шуйский в конце концов целует руку Сигизмунда, польского короля. Он выжил ценой унижения. Вот, собственно, выбор каждого из нас. И редко кто оказывается Гермогеном. Все хотели бы быть такими светлыми и принципиальными. Но нет, мы в основном целуем руку некоему Сигизмунду.
И этот выбор для нас очень важен — два пути, конфликт земного выживания и выживания в вечности, выживания навстречу Богу. Но при этом спектакль о Гермогене — точно не житие. Мы театр светский, и играем для любого зрителя. Для нас важно даже не то, будет ли воцерковляться наш зритель, а то, что происходит в его сердце. Что он услышит? Зазвучит ли это сердце нашим стремлением…
Читайте также:
Михаил Щепенко: Театр как стремление служить Богу
Бросила бы все и пошла за Христом!