— Вот один ходит по коридору и учит «Илиаду» Гомера в наказание за то, что ругался матом, — вздыхает воспитатель, — второй сорвал со стены огнетушитель, бегает туда-сюда и кричит: «Это моя пиписька». Ну вот что мне с ними делать?
Сейчас в центре святителя Василия Великого в Санкт-Петербурге 11 мальчиков в возрасте от 15 до 17 лет. Все подростки попадают сюда не по своей воле. Чаще всего — по решению суда, когда получают условный срок, с обязательным прохождением реабилитации в центре. Либо на стадии следствия они проводят здесь 9 месяцев и предоставляют суду характеристику.
— Эти мальчики — обломки кораблекрушения, — говорит Юлиана Никитина, исполнительный директор центра святителя Василия Великого. — А мы стараемся убедить каждого — он большой красивый корабль.
Леша: «Лежал на пустыре и думал, что умираю»
Леша (имена всех детей изменены) — высокий, крупный. Он спокоен, смотрит без всякого выражения. Его большие руки слегка подрагивают. Сейчас ему 15. В центр его направила комиссия по делам несовершеннолетних пять месяцев назад.
— Я употребляю наркотики с 12 лет, — говорит он без эмоций. — Я принимал амфетамин, мефедрон, MDMA, психоделики, спайсы. Родители развелись, когда мне было 4 года. Они состоятельные, у мамы свои шоу-румы с одеждой. У папы неплохой достаток. Деньги у меня были всегда. Я воровал их у родителей. По 20 тысяч мог вынимать из кошелька.
С 11 лет Леша пропадал с друзьями в общаге в пригороде Питера. Там он сделал татуировку самодельной машинкой — «умерший смайлик». «Там мой друг, ему 21 год, впервые дал мне наркотик», — рассказывает мальчик.
— Я со второго класса курил сигареты, с третьего — токсикоманил. Мать на сигареты забила, она знает, что я курю, я ее угощу сигаретой, она говорит: «Только зарабатывай сам себе на них». Иногда дает мне курево. Мать у меня не пьет вообще. А я — да. В 12 лет я впервые с другом попробовал блейзер. Это за 109 рублей такая пластиковая бутылка, его пьют одни гопники. После него мне было очень плохо. Потом пробовал водку, шампанское. Я всё стал пить. Воровал у отца виски. На два месяца однажды ушел в запой со своим 16-летним другом. Деньги я еще зарабатывал. Работал в автосервисе помощником маляра. Мне нравятся машины. Потом я работал на фасовке строительных отходов.
Социальное кафе в центре Василия Великого
У Леши около 40 административных правонарушений. Он с друзьями регулярно воровал в магазинах.
— Мне грозил реальный срок за эти кражи, — говорит он. — Но, благо, это подтвердилось только один раз, и то на небольшую сумму. Мы воровали алкоголь, энергетики, шоколадки. У меня есть друг, ему 30 лет. Он заходит, говорит: «Я колбаски хочу», — засовывает себе колбасу в сумку, уходит, ну и мы так все делаем. Инспектор по делам несовершеннолетних, когда меня ловили, так и говорила: «Ты понимаешь, что ты чмо?» Я был звездой полицейского отделения нашего маленького города под Питером. Меня постоянно вылавливали пьяным или после наркотиков. Я один раз очень сильно напился и не смог от них убежать, хотя я быстро бегаю достаточно, у меня ноги накачанные (я год занимался пауэрлифтингом). И вот они бегут за мной и кричат: «Смирнов, мы все равно тебя поймаем». Они знали уже, что это я. Там был такой добрый полицейский, он мне всегда говорил: «Смирнов, вы сильно пьяны, не буяньте». Меня, по идее, уже должны были в детдом сдать из-за этих административок, но я еще держусь. Родителей лишают прав, когда так много административок, но у нас комиссия по делам несовершеннолетних мягкая.
Леша жил несколько лет с папой и бабушкой, потом с мамой, потом снова с папой. По его воспоминаниям, родители его часто наказывали.
— Мать в детстве била. Отец хлестал постоянно и ремнем, и шлангом. Я все время получал, когда на дачу ездил. Поэтому я не люблю дачу. Я считаю, что нельзя детей бить.
Дома и в школе очень долго не замечали, что Леша употребляет. На уроки он приходил в темных очках. Садился на заднюю парту и спал.
— Я настолько сильно заторчался и запился, что у меня семь неаттестаций за восьмой класс.
Потом начали понимать, что я прихожу в школу под чем-то. Еще бабушка начала замечать. Начиталась про наркотики и спрашивает: «Почему ты не ешь? Почему ты не хочешь есть?»
Вдруг Леша перестает говорить. В глазах у него совершенно пустое выражение. Как будто «снег» на неработающем канале телевизора, только черный.
— Я очень хотел бы, чтобы у меня родители не ссорились, — произносит он, — потому что они постоянно ссорятся, они в разводе, каждый на кого-то наезжает, против кого-то меня настраивает. Мать считает, что отец настраивает меня против нее, хотя то же самое делает сама. Она чуть ли не в слезах говорит, что папа плохой. А у меня оба родителя хорошие, я их очень сильно люблю.
Трое друзей Леши умерли от передозировок.
— Я впервые был на похоронах в 12 лет. Это был мой лучший друг. Он токсикоманил, и от освежителя, они же ароматизированы все, случилась аллергическая реакция — отек Квинке и одновременная остановка сердца. Ему 12 лет было.
В центр Лешу направили после передозировки.
Центр Василия Великого в Санкт-Петербурге
— Это случилось прямо на пустыре рядом с домом в июле. Я потерял сознание, меня парализовало. Лежал на земле в кустах, думал, что просто умираю. Ладно, умираю и умираю, главное, что в кустах, мать не видит, значит все нормально. Потом я начал орать и пытался ползти…
Прохожие вызвали скорую и полицию. Нормально разговаривать Леша не мог, только кричать.
Первое время в центре Леша хотел сбежать.
— Сначала, как я приехал, у меня была очень сильная агрессия, — вспоминает он. — Из-за этой агрессии, из-за суицидальных намерений меня отправили в психиатрическую больницу. У меня много психиатрии из-за наркотиков, мне страшно засыпать, депрессии — когда не хочешь двигаться, мыться, смотреть на себя в зеркало, чешешься весь.
Во время карантина ребят вывозили в деревню. И там Леша подрался с одним из парней.
— Нас за драку отправили черпать канализацию, это «канализация дружбы» называется. Огромная яма два метра с человеческими, извиняюсь, фекалиями, черпаешь ведрами, потом уносишь. Мы сразу помирились после этого, — рассказывает он. — Ребята тут ничего. Интересные. В основном, все по статьям. Нас тут трое тех, кто не по статьям. Если бы я пришел позже, и у меня уже, наверное, была бы 228-я статья.
Подростки, в которых никто не верил
Мальчики по одному заходят в гончарную мастерскую. Двое садятся в углу раскрашивать чайники, которые сделали для родителей. Андрей — новенький — учится раскатывать пласт глины. Движения у него резкие, взгляд ни на чем не задерживается. Он смотрит будто сквозь предметы. Вечером у него найдут «лампочку» в заднем проходе (стеклянную трубку с наркотиком) и отвезут в наркологическую клинику.
Центр святителя Василия Великого существует с 2000 года. Его создал протоиерей Александр Степанов, настоятель храма в Колпинской воспитательной колонии. Юлиана Никитина, бывшая сестра милосердия, стала директором центра.
— К нам в 2003 году обратились судьи, — рассказывает она. — Несовершеннолетним выносили в основном условные приговоры. Дети чувствовали свою безнаказанность, у них было по два, три, четыре условных срока. Потом после 18 лет они получали реальный. Этим детям можно было помочь, но никто этим не занимался, и они просто шли на самое дно. Мы посмотрели, как с подростковой преступностью работают в Дании, Германии. Создали свою программу. Вначале она не была рассчитана на тех, у кого проблемы с наркотиками. Сейчас у нас 80% детей с этой проблемой. Ну и к нам приходят мальчики, которые занимались распространением наркотиков, кражами, разбоем, грабежами, угонами.
Иногда мальчиков приводят родители, которые обнаружили, что ребенок наркозависим, но справиться не могут.
— Но это самый сложный и для молодых людей, и для нас вариант, — объясняет Юлиана. — Потому что молодому человеку ничего не грозит, у него нет ужасающей альтернативы — типа суда, условного срока. У него нет мотивации здесь оставаться. И они говорят родителям: «Они все плохие, хочу домой, заберите меня отсюда».
Стандартная программа длится 9 месяцев и состоит из 4 этапов.
Первый — карантин. Мальчики могут выходить на улицу только с воспитателями. Они учатся жить по распорядку. С ними работает психолог, так как у подавляющего большинства проблема наркотизации. На отмене их водят к наркологу.
Во время второго этапа дети активно учатся. С ними занимаются учителя-волонтеры. Ни одна школа не готова взяться за них.
— Нам важно, чтобы они поняли — им нужно учиться, — объясняет директор центра, — чтобы им понравилось учиться. Мы создаем ситуацию успеха, немножко на вырост. Тяжелые же они. Вот парень приходит, мы знаем, что у него есть наркотизация, он жил на улице, был исключен из школьного образования. Но наши учителя-волонтеры находят у этого ребенка сильные стороны и начинают развивать.
Перед нами человек, которому раньше говорили, что он «дурак, употребляющий соли». И все — начиная от полиции, заканчивая родителями — потеряли в него веру.
А мы с ним обсуждаем его будущее. Показываем, что у него получается. Возвращаем ему веру в себя.
В этот же период, как говорят сами воспитатели, происходит активное «истязание культурой». Ребят водят в театры, музеи, консерваторию. Они занимаются в гончарной мастерской, театральной студии, спортивных секциях.
Есть специальные тренинги, где парни учатся говорить друг другу вежливые и добрые фразы.
— Конечно, это им крайне тяжко, — смеется Юлиана, — ругаться они умеют, а по-человечески говорить — нет. Но учатся. Потом инспекторы полиции удивляются — человек вдруг нормальным языком литературным заговорил.
Третий этап — индивидуальная программа. Молодой человек определяется, чем он будет заниматься в будущем. Ездит в колледжи на день открытых дверей, начинает посещать дополнительные занятия. Когда мальчики покидают центр, они точно знают, что будут делать дальше. Они уже здесь должны работать и учиться. Когда они уходят, у них все это естественным образом продолжается.
Последний этап — возвращение домой. Подростка сначала на выходные отпускают туда. А потом он уходит совсем.
В центре парням сначала не нравится. Уроки, театр, консерватория — все тоска, «душнина».
— Через полгода срабатывает закон соленого огурца, — объясняет Юлиана. — Если свежий огурец бросить в рассол, он хочешь не хочешь — все равно становится соленым. И через полгода вот такой жизни они вдруг оглядываются и понимают, что с ними была полная дичь. Мы даем им образ другой жизни. И этот образ рождается за счет того, что все-таки они еще дети, психика пластичная. Это как дрожжи: здесь мы замешиваем это все… И оно постепенно будет проявляться дальше.
Проступки — это мат, агрессия, курение. После них мальчики получают наказание — учат стихи либо моют лестницы. Кроме того, им нужно писать объяснительные.
— Мы их обучаем здоровому формализму, — говорит Юлиана. — И мне кажется, это тоже очень важный момент в социальной адаптации. Они понимают, что любую проблему можно как-то описать на листе, а потом подумать, к кому нужно обратиться с этим. Они письменно излагают свои просьбы: разрешить проведение каких-то мероприятий, назначить репетиторов, провести тренировку по баскетболу, по дартсу.
Мальчики могут даже уйти из центра, написав заявление. Но те, кто находятся под следствием или проходят реабилитацию по решению суда, этого не делают. Если они уйдут, их ждет куда более суровое наказание — закрытое учреждение, колония.
Дети возвращаются из похода другими
Мальчикам пора ехать на занятия спортом. Их ждет воспитатель Юрий Андреевич. «Здрасьте», — приветствуют его подростки. «Туалет покрасьте», — реагирует воспитатель. Парни улыбаются.
Юрий уже четыре года работает в центре воспитателем. По профессии он специалист в области международных отношений. Работал в крупной строительной фирме.
— Здесь меньше денег, конечно, — говорит он, — но у меня на прошлой работе никогда не было ощущения, что я делаю что-то полезное. Тут люди живые, есть с кем поговорить, дышать можно, вечером засыпаешь — не стыдно. Наша работа — общение с воспитанниками, мы следим, чтобы они соблюдали расписание.
Юрий преподает ребятам капоэйру (бразильское боевое искусство, сочетающее в себе элементы танца, акробатики, игры. — Примеч. ред.) и водит их в походы.
Каждый новый воспитанник проверяет границы дозволенного.
— Да, бывает, оскорбляют, используют нецензурную лексику, — признает Юрий. — Ну объясняем допустимые нормы. Как говорит наш директор: «Вы сопоставляйте величины — ваша зрелость и их зрелость. Пожалуйста, относитесь к этому с пониманием, потому что все, что бы ни произносилось молодыми людьми, это только из какой-то моральной изувеченности их». Ребята понимают, что любая агрессия закончится для них административным протоколом и это отразится на их судебном процессе и приговоре.
По словам воспитателей, к воспитанникам лучше не привязываться и держать дистанцию.
— Наличие дистанции, к сожалению, необходимо, — объясняет Юрий. — Сразу группа реагирует, если к молодому человеку какому-то особое отношение. И он рано или поздно попытается какую-то выгоду получить из дружеских отношений. В общем, это мешает. Поэтому отношения с воспитанниками добрые, но немножко дистанцированные. Конечно, эмоциональная вовлеченность поначалу очень сильная, подгораешь немножко. Ничего, отдохнул и снова в бой. Сюда приходят расти все — и те, кто тут работает, и те, кто перевоспитывается.
Двухмесячный поход в июле и августе — обязательная часть курса. Ребята ходят с воспитателями в Ленобласть, по Карелии, Соловкам, в Хибины, по Мурманской области. Останавливаются, как правило, при монастырях, так как обычные пансионаты не хотят принимать у себя детей, совершивших преступления.
— И из пансионатов нас выгоняли, и из церковных организаций, — улыбается Юрий. — В поход подростки, естественно, идти не хотят. Для многих это тяжело физически и морально. «Фу, душнина, жрать нечего, рюкзак тяжелый, жить в палатке, все время куда-то тащиться». Один мальчик в лесу инсценировал эпилептический припадок, чтобы дальше не идти. Ну, подождали, пока он успокоится, и дальше пошли.
Задачи у ребят простые — дойти, найти воду, разбить лагерь, приготовить еду. И это путешествие многое им дает.
— Они сильно меняются за время похода, потом это нивелируется, конечно, но что-то остается. Все раскрываются, — продолжает воспитатель. — Я на одном выходе был в одиночестве с группой из восьми ребят, четверо из которых были до этого организованной преступной группой. У нас они были по приговору суда. Приходилось жестко с ними — по стойке смирно шагом марш. Я это не люблю. Дрессура работает до тех пор, пока дрессировщик стоит рядом.
По словам воспитателя, задача у них другая.
— Все, что мы можем — это показать иной срез бытия, иную картину мира.
На вопрос «Почему ты стал употреблять наркотики?» они одинаково отвечают: «Так все фигачат, что я, лох?» А мы показываем, что на самом деле не все «фигачат», можно жить иначе. А дальше — это уже их выбор.
Тихон: «Родители лишены прав, а брат вырос в детдоме»
Тихон — спокойный голубоглазый мальчик с нежным румянцем. Похож на Оскара Уайльда. Ему 15 лет. В центре живет месяц. Синтетические наркотики употреблял год. Впервые ему дал их попробовать 20-летний двоюродный брат. С тех пор Тихон брал у него наркотики постоянно.
Живет мальчик с тетей, родители лишены родительских прав.
— Тетя у меня опекун, — рассказывает Тихон. — Когда в опеке узнали про наркотики, хотели лишить ее опекунства, мол, не справляется, передо мной поставили выбор — детский дом, психиатрическая больница или Центр святителя Василия Великого. Мне непрозрачно намекнули, что центр — единственно правильное решение. Это был такой момент в моей жизни, про которые обычно говорят «все рушится». Выбора у меня на самом деле не было.
В школе мне одноклассница говорила, что из центра «ты выйдешь монахом», — продолжает юноша. — Но понятно, что это не так. Удивительно, что у многих воспитателей здесь есть свои семьи, дети, а они занимаются нами. Много занятий, и инициатива поощряется. Я вот нашел рецепт супа, пересчитал его на 40 человек и уже через несколько дней готовил на всех. Телефоны тут нельзя, музыку слушать невозможно. Поэтому я читаю книги. Одна по психологии — «Парадоксальный способ жить счастливо» и художественная — «Взгляд кролика» Хайтани Кэндзиро. Это мне учительница по литературе порекомендовала. Она о сироте и его жизни в школе.
Тихон учится в гуманитарной гимназии. Он увлекался горными лыжами, плаванием, хип-хопом, шахматами, цирковым искусством, три года занимался в музыкальном театре, пять лет пел в хоре, снимался в «Ералаше», снял несколько своих короткометражек вместе с детской видеостудией.
— Если у человека в жизни все хорошо, он к наркотикам не прибегнет, — считает Тихон. — Я знал, что наркотики — плохо. У меня сильного желания попробовать не было. Но если возник такой интерес, значит, что-то на это повлияло. Возможно, это плохие отношения с тетей. Мои родители лишены родительских прав. Они были героиновыми наркоманами, сейчас не употребляют. Один пиво пьет, сидит на шее у моей бабушки. Его на работу не берут, потому что он сидел и вид у него внешне ужасный. А другая живет с мужчиной лет 60, у него своя семья. С ней я практически не виделся.
Тихон был совсем маленький, когда родителей лишили прав.
— Но не так давно я был не в очень адекватном состоянии — был вечер, шел дождь, я плакал, хотел с ней увидеться, — говорит Тихон о матери. — Я знаю, где она живет — были деньги на проезд в электричке. Я к ней поехал и потом раз в неделю к ней ездил, потому что оформил бесплатный проезд в электричке (мне положено вроде как).
В детстве бабушка по маминой линии хотела отдать мальчика в детский дом, как и его родного брата. Тот уже выпустился из детского дома, но Тихон с ним не виделся.
— Меня не успели отдать, потому что пришла бабушка по папиной линии и забрала себе. Я очень люблю бабушку и дорожу ею. Если мамой называют того, кто воспитывает, то ее я могу назвать мамой. Она сгоряча может сказать: «Вот лучше бы отдала тебя в детский дом». Но она, конечно, так не думает, она на эмоциях. Опекуном моим по разным причинам стала тетя, и я живу с ней.
Тихон учился играть на фортепиано.
— Я научился играть только одну мелодию. Я где-то ее слышал и разучил лет в 10. Она называется Lux Aeterna. И только недавно я узнал, что она из фильма «Реквием по мечте». Я очень удивился. Я столько лет ее знаю. А она из очень тяжелого фильма про наркотики. Я его посмотрел год назад, но это меня не остановило. Если бы я не попал в центр, я бы, конечно, употреблял дальше…
В центре
Отверженность, боль и непонимание
В центр попадают мальчики из разных семей — богатых и бедных, полных и нет. Сценарий у многих похожий, говорят воспитатели: «Начал пить пиво с ребятами, попробовал курить травку, потом соль, раз — и уже несколько месяцев регулярно употребляет наркотики».
— У нас был молодой человек из очень хорошей семьи, воцерковленной, где росли пятеро детей, — вспоминает воспитатель Юрий. — К 17 годам юноша был мастером спорта по плаванию. Решил с девушкой съездить отдохнуть, но так как семья достаточно строгая, свободных денег, видимо, у детей не водилось в достаточном количестве, чтобы свозить девушку в отпуск. Он решил попродавать наркотики, чтобы накопить денег, съездить, и попался. Судимость, четыре года условно.
Дольше всех в центре пробыл мальчик, которого неоднократно ловили на воровстве. Он был «бегунком». Суд поместил его в центр до совершеннолетия. Он провел здесь три года.
— Я встречал его потом, — говорит Юрий. — Не сказать, чтобы у него все было отлично. Но, по крайней мере, он на свободе. А если бы не центр, лет в 16 он был бы в колонии.
Социальное кафе в центре
Еще в центре часто вспоминают мальчика Диму.
— Его невзлюбили все и сразу — воспитатели, воспитанники, — смеется Юрий. — А мне он понравился. Он доставучий был. У него такой острый язык, он еще умный, зараза, он так подкалывал, доводил до белого каления всех. Учителя в школе его ненавидели и боялись. Он писал рассказы, и в них было видно, сколько отверженности, непонимания и боли он переживает. Это кипело у него внутри и делало его таким невыносимым. Мы до сих пор с ним иногда переписываемся.
Были в центре и трагические истории. Одна из них случилась недавно.
— Молодой человек, 16 лет. Родители привели — проблема с наркотиками. Завел ситуацию в такое положение, что пришлось его отчислить, опять же — за употребление. Погиб он. Вернулся домой, уснул как-то и не проснулся с утра, сердце остановилось.
По мнению директора центра Юлианы, повернуть в сторону пропасти может ребенок из любой семьи.
— Это может случиться с каждым, — говорит Юлиана. — Мы видели семьи с очень нежными отношениями. Я считаю, нужна большая общественная дискуссия о подростковом кризисе. Сейчас он становится очень тяжелым переживанием для взрослеющего человека. И им очень нужно внимание. И со стороны родителей, и вообще со стороны старших. 10 лет назад не было такой доступности наркотиков. И изменилась функция школы сильно. Все меньше неравнодушных учителей, которые чутко откликаются, если видят проблему. Сейчас учитель не несет ответственность за то, что он является частью чьего-то детства.
Педагоги центра
Но и вопрос личной ответственности с подростков снимать не стоит. По словам воспитателей, из 10 человек на курсе 1–2 после выхода из центра все-таки попадут в тюрьму.
— Но кто из них — никогда не скажешь, — объясняет Юлиана. — У одного нет ресурса семьи, длительный опыт употребления, но выкарабкался, живет, работает, приходит сюда, «спасибо» говорит. А у другого все есть: семья, дом — полная чаша — сел в тюрьму. Конечно, в том состоянии, в котором дети приходят к нам в центр, они уже никакого выбора сделать не могут — их путь на дно: смерть, тюрьма. Мы даем им возможность сделать самим ответственный выбор, как жить дальше.
Будущее
Сейчас Леша сдает долги за восьмой класс.
— Учиться, конечно, здесь лучше, чем в школе, — признает он. — Учителя говорят, что я мог бы стать отличником, если бы не запустил. Здесь работают репетиторы, они бывали в разных странах. Репетитор по английскому жил в Англии настоящей. Репетитор по математике работает в Швеции программистом. Психотерапевт со мной работает — кандидат медицинских наук. Я высокий — метр 85, тут баскетболом увлекся. Мне нравится ездить в академию «Зенит» на тренировки. Гончарная мастерская есть. Я маме сделал чайный сервиз, а бабушке — кофейный. Папе кружку сделал и тарелку. Ему не нужно много посуды. Мне нравятся машины, и я хочу в электромеханический колледж поступать или в судостроительный. На верфи тоже круто работать. Выйду, буду помогать матери, я и так ей помогал много. Деньгами и просто по дому убирался. Употреблять не буду, конечно. Зачем это мне надо?
В гончарной мастерской
Тихон мечтает стать режиссером.
— Я продолжаю учиться в гимназии удаленно, — рассказывает Тихон, — мне особенно нравится английский язык и литература. Литература мне очень нужна, потому что я хочу учиться в дальнейшем на режиссера. Поступить в институт кино и телевидения. Пока у меня есть в центре план на следующие восемь месяцев. А потом уже станет понятно, что конкретно мне нужно делать дальше.