«Рак груди не возникает от удара!» О чем думает онколог-маммолог во время операции

– Можно ли ожидать, что рак молочной железы будут лечить без хирургии? 

– Сегодня хирургия свое место в онкологии не утратила, но мнение, что рак можно будет полностью вылечить с помощью лекарств, имеет под собой факты: появляются новые таргетные препараты, которые действуют прямо на опухолевую клетку. Здоровые клетки при этом от такого действия практически не страдают. Думаю, надо стремиться, чтобы все обходилось без хирургии: грубо говоря, ввели лекарство и человек выздоровел. Я за это. 

– А чем тогда вы будете заниматься? 

– Я прежде всего онколог, а не хирург, моя основная задача – комплексное лечение рака молочной железы и, конечно, диагностика. 

К сожалению, «мультидисциплинарные команды», на мой взгляд, в России еще очень плохо работают, если работают вообще. Сегодня пациент проходит этапных специалистов – хирурга, химиотерапевта, радиолога – и зачастую даже не знает, кто его лечащий врач, зато слышит фразу, которая все обнуляет и, кстати, которую категорически нельзя говорить: «Вам там все расскажут». «Мы сделали операцию, все хорошо, дальше вам расскажут», «Мы провели химиотерапию, дальше вам все расскажут». А дальше никто ничего не рассказывает, а уж про чувства человека так и вовсе могут забыть. 

Получается, что доктора больше сбиваются на техническую работу и лечат не больного, а болезнь. Еще более дурная тенденция, когда лечат не больного и не болезнь, а исключительно место проявления этого заболевания. Это совсем неправильно. 

Так что я буду онкологом и дальше. На разных этапах с моим пациентом могут работать другие специалисты, но ведущий все равно я – от начала до реконструкции молочной железы и наблюдения. 

– Что вас как лечащего врача сейчас больше всего интересует? 

– Качество жизни пациентов с диагнозом «рак молочной железы» – пожалуй, самый острый для меня момент. Исследований тут немного. И, к сожалению, наши представления о качестве жизни пациентов с диагнозом «рак молочной железы» (причем это касается и России, и Европы) – стереотипные, а иногда еще и причудливые.

Я не согласен, что стандарты могут быть применены везде и всегда, потому что нет стандартных людей. Допустим, мы говорим, что если женщине сохранить грудь, то хорошо. Вот не факт. К сожалению, опыт подсказывает, что мы сохраняем грудь, а у части пациентов потом в ней могут возникать какие-то воспалительные процессы, уплотнения, их надо наблюдать, женщина постоянно находится под прицелом врачей, каждые три месяца делает УЗИ, волнуется, у нее резонно возникает вопрос: эти уплотнения – все-таки рецидив или нет? Есть исследовательские работы, которые говорят о том, что страх женщины перед операцией велик, но когда грудь удаляют, ей становится гораздо комфортнее. 

Вопрос качества жизни надо исследовать, причем оценивать у каждого пациента, а не формально – есть прогрессирование или нет, есть рецидив или нет. Поэтому я сторонник нормальных консультаций, когда можно поговорить с человеком и спросить: «Как вы живете, чем занимаетесь?» Не все же сразу раскрываются. Но на это прицел надо делать. Может, кто-то ответит: «Вы знаете, мне от вашего лечения помереть только хочется». 

К качеству жизни относятся серьезные вопросы – вопросы репродукции и реконструкция молочной железы. Одной моей пациентке 65 лет, выглядит хорошо, сначала пришлось удалить молочную железу, а потом проводить дополнительное лечение. При очередной встрече она говорит мне: «Дмитрий Андреевич, даже не знаю, восстанавливать грудь или нет…» А я в ответ: «Ольга Николаевна, конечно, восстанавливать. Вы же видная женщина!» – «Но мне вот 65 лет». – «А вы краситесь для кого?» – «Для себя». – «Вот и грудь надо тоже восстанавливать для себя». 

– Насколько вообще сложно реконструировать молочную железу? 

– Тут хирургия достаточно простая для тех, кто проработал больше десяти лет. Это не такая сложная область, как абдоминальная (органов брюшной полости – прим.ред.) и торакальная (органов грудной клетки – прим.ред.) хирургия. И если женщине провели лечение, при котором не было лучевой терапии, то в принципе методика реконструкции относительно проста. Первую такую операцию я делал три часа, а сегодня сделал за 30 минут (улыбается). Я очень много учеников взрастил, потому что даже в самых умных книгах не всегда пишут про особенности. Многие хирурги хитрят, все секреты не раскрывают. Я секретов не держу, люди могут приходить ко мне и учиться. Что умею, всему научу. 

Наверное, самое сложное – достичь симметрии молочных желез, ведь есть здоровая молочная железа, чаще всего она далеко не идеальна, и с этим надо что-то делать. У нас целые секции на конференциях созываются на эту тему, потому что достаточно сложно, с одной стороны, восстановить грудь, а с другой – привести в такое же состояние, как первая. К тому же лучевая терапия оказывает сильное повреждающее действие на ткани. 

– О чем вы думаете во время реконструкции? 

– Что мы сделаем красивые фоточки (смеется). 

– Правда? 

– Смотрите, 90% работы я у человека что-то отнимаю, огорчаю: пришел человек, у него шишка, «У вас опухоль, подозрительная на рак», сделали пункцию, подтвердился рак. Понятно, что все надо сообщать мягко, но каждый раз это какие-то неприятные вещи: «Вам нужна химиотерапия», а от нее у человека выпадают волосы, ему плохо, дальше «Вам нужно удалить молочную железу». В диспансере настолько нервная обстановка, что становится плохо физически. Все лечение связано с утратами.

Конечно, глобально на всех этапах мы что-то даем, но формально не так. И когда делаешь восстановление молочной железы, самому приятно – это же тоже очень важно для врача. Часто бывает такое: после реконструкции приходит женщина, у нее и белье новое красивое, и огонек в глазах. И мы ставим точку в лечении. 

Травмы груди называю «знаками Бога» 

– Недавно в инстаграме вы опубликовали фотографию молочной железы с тяжелой формой заболевания. И меня, как и многих ваших подписчиков, это удивило: как человек дошел до такого состояния и получится ли в таком случае ему помочь? 

– Я только начал изучать инстаграм, чтобы представлять себя там как врача: поменьше личного, побольше ориентированного на пациентов, и еще прощупываю аудиторию – что им интересно, что нет, где начинает зашкаливать. И прихожу к выводу, что по большому счету хирургия, эта обнаженная часть медицины, людям не очень-то интересна – она страшна, да и не нужна. Как ни странно, самый большой отклик все равно получает еда. 

А тот случай тяжел не с точки зрения хирургии – я быстро прооперировал. Здесь самое сложное – как этого пациента запущенного быстро убедить в том, что нужна не только операция, но дополнительное лечение потом. 

У меня есть молодая пациентка, ей вовремя диагностировали опухоль, и после консилиума я ей сказал, что с операции не стоит начинать, так как опухоль агрессивная – обязательно нужна химиотерапия. Она в ответ: «Нет, не хочу». И все. Вообще отказ от лечения пишут многие, два раза в месяц точно есть такие пациенты. Через год эта женщина присылает фото: у нее огромная опухоль, распадается. И мы решаем проблему уже хирургически, а потом снова говорю: «Вам все равно надо проводить дальше лекарственное лечение». Она в ответ: «Да-да-да», я еще раз пытаюсь зацепить, но она на своей волне, и сейчас у нее опять рецидив… 

Но в моей профессии нет места осуждению – нельзя осуждать, надо помогать.

Я почти уверен, что в случае этой пациентки, если бы мы сразу провели химиотерапию, то больше никогда не встретились бы. И вот это сомнение, все ли ты сделал, чтобы человека убедить, остается. Если пациент не принял твою сторону и лечится каким-то образом сам, значит, мы что-то не доработали. 

– А что вы обычно делаете в таких ситуациях? 

– Объясняешь человеку, что есть период мнимого благополучия – он может растягиваться на годы, и тогда человек чувствует себя хорошо, его ничто не беспокоит, и он считает, что все само пройдет. Но, к сожалению, этот период когда-то закончится, и тут важно понять: сможем ли мы помочь? При раке молочной железы мы можем помочь даже в запущенном случае. 

– То есть сегодня мы можем уверенно говорить, что рак молочной железы не приговор?

– Конечно! Тема до сих пор табуирована, многие люди сильно не афишируют, что переболели, и у нас, к сожалению, нет культуры пациентских сообществ, поэтому зачастую успехи в онкологии не видны и не слышны. Тем не менее в последние годы произошли огромные прорывы в гормонотерапии и иммунотерапии. Помню, когда я пришел в отделение после ординатуры, считалось, что если при раке молочной железы есть метастазы в головной мозг, то пациента можно отправлять на симптоматическое лечение, другими словами – умирать. Сейчас появился гамма-нож, и даже такие пациенты живут. Да, не радикально дольше, 2-3 года, но не 2-3 месяца. 

Как-то послал пациентку на КТ в непрофильную (неонкологическую) поликлинику, и рентгенолог спросил ее: «А зачем вам это, ведь уже метастазы в легких!» То есть у человека с 80-х годов осталось и прочно укрепилось понимание, что все, это смерть, но это не так! И новых препаратов очень много! Конечно, тема полностью не закрыта, но человек может войти в длительную ремиссию и может умереть от другой болезни или от старости. Сейчас в инстаграме я часто прошу пациентов, которых давно лечил, написать о себе, для того чтобы другие читали и видели, что излечение действительно возможно. 

Правда, человек со здоровой психикой не будет постоянно читать истории о болезни. Хотя многое зависит от личности. Вот Анджелина Джоли сделала профилактическую ампутацию груди – всех заинтересовало. 

– У вас стало больше пациентов после этой новости? 

– Очень много. Джоли спровоцировала огромную волну диагностики, и надо бы ей отдельную премию дать за это, вообще-то серьезный подвиг об этом сказать. И люди, у которых родственники болеют теми или иными злокачественными опухолями, стали делать генетические тесты, узнавать, есть наследственная форма или нет. 

– Что вы обычно рекомендуете делать в случае наследственной формы? 

– Вопрос тонкий… Как я вижу: если есть два кровных родственника с раком молочной железы или раком яичников в любом сочетании, рак молочной железы до 35 лет, рак молочной железы у мужчин или рак и правой, и левой железы – есть показания к исследованию на наследственную форму. Сейчас во многих учреждениях делают такой анализ всем заболевшим, но не могу с этим согласиться: на его взятие, конечно, должно быть согласие, потому что информация может дойти до родственников, а они могут и сказать: «Ну, всех нас заразила!» Хотя все должны вроде понимать, что это генетика и она не зависит от нас. 

У меня лечилась пациентка Виктория, ей было тридцать с небольшим лет, мы обнаружили наследственную форму и решили, что надо сказать об этом маме. Мутация может проявляться и так, что сначала заболеет внучка, потом мама, а потом бабушка. Но не все хотят жить с мыслью, что есть 80% вероятности заболеть. 

Мы такие профилактические операции делаем, но они не всегда безобидно проходят для пациентов – бывают рубцы, онемение… И такие операции платные, а это хирургия дорогостоящая. 

Поэтому надо с человеком посидеть, подумать, насколько это нужно или не нужно, убережет или не убережет. И это же интимная зона, некоторые вопросы на первой консультации с ходу не задашь, да и на бумаге не изложишь, и надо быть осторожным. Чтобы обсуждать все вопросы – надо быть с человеком на одной волне, а за 20 минут первой встречи «настроить радиоприемники» удается далеко не всегда. Есть женщины, которые приходят и говорят: «Мне главное, чтобы было красиво» – это простой вариант, но опять же и здесь бывают детали. У каждой женщины свой взгляд на свое тело, и единого решения нет. 

– А как нужно обследоваться тем, у кого нет предпосылок к наследственной форме? 

– Здесь все очень просто: если что-то беспокоит, вы обращаетесь к онкологу или терапевту и получаете индивидуальный план обследования. А если ничего не беспокоит, то обычно советую в 35 лет сделать УЗИ, а после 42 лет раз в год делать маммографию. Но и здесь все индивидуально, потому что железы у всех разные. 

А профилактика рака молочной железы – это здоровый образ жизни, и это самое сложное, что может быть в жизни. 

– С какими мифами про причины рака молочной железы вы чаще всего сталкиваетесь? 

– Самый живучий миф, что рак возникает из-за травмы, удара. Хотя я называю это «знаками Бога». Часто бывает ситуация: родился внук, бабушка берет его на руки, и он ножкой бьет в грудь, женщина начинает щупать и находит опухоль, на которую раньше не обращала внимания. То есть удар привел к тому, что человек стал больше внимания уделять молочной железе. Поэтому обязательно надо ежемесячно делать самообследование – это навык, которому надо учиться. 

Очень часто рак молочной железы связывают с инсоляцией. Нет, он от нее не зависит. Но надо понимать, что зона декольте с детства ограничивается от воздействия лучей, и когда человек резко решает загорать, в этой зоне возникает повышенная чувствительность кожи к ультрафиолету, а это повышает риск меланомы. 

– Недавно ваши коллеги били тревогу: «По всей стране полосуют людей из-за доброкачественных образований в молочной железе», например, фиброаденомы или кисты. Когда это хирургический случай, а когда не стоит переживать? 

– Да, был такой тренд, что любое новообразование в молочной железе надо удалять, широкую резекцию делали сплошь и рядом, и очень много людей пострадало. Потом появились методики получения информации о молочной железе без удаления – можно сделать биопсию уколом иглы. 

Но здесь два момента – есть доброкачественные опухоли (фиброаденома и цистаденопапиллома) и доброкачественные состояния (мастопатия). Фиброаденома в рак не перерождается, поэтому чаще всего не требует хирургического вмешательства. Но бывает, что она растет, мешает, может быть косметический дефект. А бывает и рак, похожий на фиброаденому. При мастопатии и доброкачественных опухолях тоже надо проводить наблюдение. 

 

Посмотреть эту публикацию в Instagram

 

Иногда проще выполнить мастэктомию, чем удалять фиброаденому из небольшого разреза кожи. Чтобы сделать все красиво и из незаметного разреза ушло 45 минут. #липомамолочнойжелезы #красножон #липома #резекциямолочнойжелезы #гбузлокод #дмитрийкрасножон #онколог #маммологспб

Публикация от Дмитрий Красножон (@dmitriikrasnozhon) 10 Дек 2019 в 8:11 PST

А вот цистаденопапиллома может переродиться в рак, и здесь тактика активная: если есть кровянистые выделения из груди и по данным УЗИ видим подозрения на цистаденопапиллому, то лучше удалить. Но не всем и не всегда. 22-летней девушке можно таких операций наделать, что она не сможет грудью кормить, у нее будет застой молока и так далее. 

Надо взвешивать риски и понимать, что вмешательство только в глазах людей – «удалили и все», на самом деле везде есть свои особенности. Поэтому однозначного ответа на вопрос нет. Мы должны лечить не болезнь, а человека, и исходить из этого.

Обнимаюсь с пациентами и получаю огурцы в банках

– Как врач может помочь пациенту справиться со страхом? 

– Надо быть обязательно уверенным в собственных силах, нельзя поддерживать этот страх и подливать масла в огонь: «У вас рак! Все плохо! Где вы будете лечиться?» Обязательно надо готовить пациента к следующему шагу, предупреждать его о трудностях, которые могут возникнуть.

Вот представьте себе врачебную комиссию: заходит в комнату человек, там стоят незнакомые ему люди – около восьми врачей, они просят раздеться по пояс, оголить свою грудь. Я чувствовал бы себя очень дискомфортно… И этого полуобнаженного человека спрашивают: «Будете ли вы лечиться у нас или не у нас?» или «Вам удалить грудь или оставить?» Представьте, какой стресс испытывает пациент! И мы не в бане стоим, и, естественно, страх начинает подпитываться. Я готовлю пациентов к этой манипуляции – врачебной комиссии. Надо рассказать о том, что будет происходить. Может быть, даже надо погладить человека по плечу, а может, даже и обняться. 

У меня есть пациентка Татьяна Ивановна, она такая молчаливая и грузная. У нас общение тяжеловато начиналось. Не идет как-то. Не разговорить ее. И я ей сказал: «Татьяна Ивановна, давайте обнимемся!» И вот мы с ней обнялись, и общение пошло, и лечиться с ней стали, она отказалась от поездки в Израиль, потому что никаких преимуществ там не было. Провели химиотерапию, сделали операцию, и я называю Татьяну Ивановну «Мишка-мимимишка». Юмор, конечно, на грани, но ничего, обнимаемся при встрече, хотя сначала было и недоверие.

– Всех так можно приободрить? 

– Не всех. Кого-то можно обнять, но не всем нравится тактильный контакт. И иногда просто говоришь, проходя по коридору: «Нина Ивановна, только вспоминал, долго жить будете!»

– Вот вы сказали про возраст. А с кем вам работать тяжелее – с молодыми или пожилыми? 

– Тяжелее всего на первом приеме, когда надо диагноз «рак» поставить. Пациент должен все в голове переварить, поэтому стараюсь работать слоями – наслаивать информацию, потому что за один заход сложно разобраться. 

А от возраста общение и доверие не зависит – в любом человеке можно найти интерес, и в принципе мой самый большой интерес – это человек. Я люблю работать с людьми, узнавать, чем они живут. Никогда не страдаю от недостатка огурцов в банках. Люди приходят и говорят: вот, смотрите, какие огурцы выросли, а помидоры какие красивые! И я в ответ «Как интересно!» Или иногда даже могу сказать: «Да все мужчины (…), только мы, хирурги, нормальные люди». 

– В какой ситуации вы можете так сказать? 

– Например, когда муж из семьи ушел. Вот как на это реагировать? Всякие бывают обстоятельства, иногда женщина замыкается в своей болезни и кроме нее ничего не видит, и это становится причиной. Бывает, что в семье уже есть внутренние противоречия, и болезнь – решающий фактор.

Мне обидно, жалко, но кто-то сильный, кто-то нет, и мне кажется, здесь просто мужчина часто дает слабины… А бывает и обратная ситуация. 

Но я не осуждаю, это не моя профессия. Просто с пациентами должен работать в том числе и психолог. А я же могу поговорить, обсудить. Бывает так, что потом по телефону позвоню, чтобы еще раз поболтать.

– Просто взять и поболтать? 

– Ну да. Некоторые мои пациенты практически как родственники. Есть Ольга Борисовна из Ленобласти, мы с ней регулярно общаемся по телефону, трещим, причем, по идее, она должна жаловаться мне на жизнь, а звоню ей я и жалуюсь (смеется). Бывает, найдет что-то, грустно… Мамы сейчас у меня нет, она умерла год назад – рак молочной железы вылечили на ранней стадии, а в итоге – тромбоэмболия. А Ольга Борисовна примерно такого же возраста, и может быть, с этим связано… И мы посидим, проблемы разные обсудим. 

– Вы так дружны со всеми? 

– Я не скажу, что все мои пациенты – мои друзья, такого априори не может быть – их тысячи. Но с теми, кто со мной хочет дружить, я, конечно, тоже буду. 

– Как вы все-таки выстраиваете такое доверие с пациентами? 

– Первое – нужно оказывать внимание. Я всегда говорю при первой встрече: «Я могу вам помочь» – это важно. 

Второе – вы должны искать в пациенте интересное вам. Поисковому рефлексу надо учиться, это задача очень серьезная, и о ней хорошо написано в книге Ларри Кинга «Как разговаривать с кем угодно, когда угодно, где угодно». 

Третье – конечно, нельзя никоим образом проявлять комплекс неполноценности и унижать кого-то. С Шахруком мы как раз говорили на эту тему: к нему пациентка обращается на «ты», это его коробит, и он уже собрался сделать замечание – у него никогда нет «ты» в общении с пациентами. И я советую ему: не надо высказывать, что это некрасиво – надо обозначить свои границы и сказать: «Я хочу, чтобы вы обращались ко мне на «вы», как и я к вам». Не надо негатив выносить, может быть, тому человеку проще на «ты», но границы выстроить нужно. 

– Кто вас учил такому подходу? 

– Вы знаете, такое впечатление, что это передалось от папы, он тоже был врачом. И когда ты работаешь с учеником, есть какие-то конкретные занятия, но вы можете просто прогуливаться по улице и общаться. Была у меня ученица Анна Яновна Ким, и утром иногда я заезжал за ней на машине, и пока добирались до клиники, 20-30 минут у нас было, чтобы что-то обсудить. 

Мне 45 лет в этом году исполнится, а ординаторам по 24-25 лет – это другое поколение, и я у них учусь. И теперь понимаю преподавателей, которые стремятся к молодежи – это какие-то новые идеи, штучки. 

Зачем врачу инстаграм

– Значит, вам нравится работать с ординаторами? 

– Мне нравится общаться с умными людьми и следить за их развитием. Вы знаете, в детстве я очень любил выращивать растения. Не то что я заядлый огородник, но мне было интересно взять горох, замочить его в банке, и когда прорастет зерно, посадить в горшочек и смотреть, как вырастает росточек. И я помню, так переживал: у нас окна были на северную сторону, а у моего друга Сергея на солнечную, и мой росточек очень медленно рос, получился такой ма-а-аленький-маленький, а у Сергея горох вырос под самый потолок. 

А какое наслаждение вы получаете, когда растут ваши дети, когда они чего-то добиваются! Помню, Леха ходил на каток, а после тренировки фигуристов занимались хоккеисты, и вот выходят на лед шкеты, мальчики лет пяти, в обмундировании, которое весит больше, чем они сами. И папы так за них переживали, что я даже думал, что ограждающее стекло сейчас треснет. Каждый любящий родитель получает огромное удовлетворение, когда видит победы ребенка. И наоборот, расстраивается неудачам.

Я люблю смотреть, как растут деревья – сначала нет ничего, а через некоторое время огромные кроны… Мне кажется, процесс развития очень интересен как родителю, так и учителю. 

– А какой вы наставник?

– Наверное, жесткий. Могу и пошутить очень неудобно, поерничать, поехидничать, потому что у учеников часто возникает прокрастинация и мне приходится их убеждать, что им нужно что-то сделать. Наверное, юмор, который переходит в сатиру и ехидство, – это тоже определенная профессиональная деформация, но не врача, а наставника. Но, с другой стороны, похвалы я никогда не жалею, и если вижу успех, то обязательно похвалю. 

У меня есть ученик Александр Олегович Петрачков – вот действительно талантище, и я ему говорю: «Александр Олегович, надо себя как-то презентовать, сайт сделать или что-то еще». И он «Да-да-да», и все. Потом я стал ехидничать. Своего я не добился, но думаю, что появление инстаграма у Александра Олеговича – это мой небольшой успех. Хотя я его понимаю: он такой доктор-доктор, занимается делом, и все эти «социальные штучки» ему чужды. Но в современном мире соцсети уже нельзя исключить из жизни.

– Зачем врачу нужен инстаграм? 

– Врачу очень важно иметь современные инструменты, вовлекать людей в процесс оздоровления. Инстаграм – это один из каналов информации. Кстати, основоположник онкологии в России Николай Николаевич Петров был одним из самых больших «популяризаторов» онкологии. Сколько брошюр и ярких, выразительных плакатов выпускалось при нем в 30-50-е годы! И когда мы говорим о профилактике, то надо помнить о том, что санитарно-просветительскую работу врачей вообще-то никто не отменял, это одно из важнейших звеньев работы онколога. 

Времена меняются, появляются новые каналы взаимодействия с людьми, соответственно мы должны использовать новые инструменты, чтобы передавать знания. Но и старые каналы работают.

Сейчас я готовлю четвертое издание своей книжки-памятки для пациентов. Появление этой книги достаточно интересно.

– Расскажите! 

– Со времен дефицита у меня осталась привычка – стараться оптимизировать действия при ограниченных ресурсах. Мне кажется, все должно быть рационально, и если вы печатаете выписку, то на обратной стороне листа хорошо бы поместить что-то интересное. Например, рассказ, что такое экзопротезирование молочной железы, или инструкцию, когда можно идти в зал и мыться, если удалили фиброаденому. Это все можно и словами сказать, не спорю, и пациенты эти вопросы задают. 

Но я написал одну памятку, вторую, третью, решил продыроколить, получилась папочка, а потом и книжка, нашелся спонсор, мы напечатали, и теперь я ее раздаю. После разговора со мной у пациента есть к чему вернуться. 

Также у меня есть сайт. Мне нравится такой способ распространения информации. Женщина поступает на операцию, я ей в вотсапе посылаю ссылку, и она смотрит блок статей «Вам предстоит операция», где последовательно собраны ответы на вопросы «А будет ли больно после? А надо ли брить подмышки?» и так далее. Инстаграм такая же среда для общения, но с несколько иными свойствами. Не использовать такой канал связи было бы нелепо, как нелепо отрицать важность использования телефона.

Если есть ощущение гордости, надо переходить к другому делу

– Как общаться с пациентами по телефону, составлять им памятки, вести инстаграм – и при этом не выгорать? Вы сами писали после операции: «Я истощился». 

– «Доктор сыт, больному легче» – шутка, но, по сути, так и есть. Сейчас в нашей медицине распространен оверлоудинг – на доктора приходится нагрузка, которую он не может выдержать (иногда хочется пошутить, что «оверлоудинг – прямой путь к оверкиллу»). Мы работаем по старым стандартам, хотя давно уже появились новые условия. Естественно, истощение наступает очень быстро. И конечно, с ним надо бороться. 

Я следую заповеди «сделай добро ближнему своему». Возможно, воспринимаю эту истину как-то по-особенному, но считаю так: «сделай сначала хорошо себе, и тогда ты сделаешь хорошо другим». Вот смотрите – я встал утром, выспался, у меня хорошее расположение духа. Пришел на работу, увидел в коридоре пациентку и сказал: «Марья Ивановна, прекрасно выглядите!» 

– Поэтому на работе вас прозвали «веселым молочником»? 

– (смеется) Это Илья Фоминцев (онколог, исполнительный директор Фонда профилактики рака – прим. ред.) такое прозвище дал. Вероятно, меня чаще можно застать в позитивном настрое, поэтому люди считают, что я веселый. Конечно, почему «молочник», догадаться не сложно. Юмор, на мой взгляд, хороший инструмент для врача, хотя использовать его в работе с пациентом надо очень-очень аккуратно. 

Клинические ординаторы часто «рвутся в бой», просят дать что-нибудь сделать руками, поэтому первым делом я прошу их выучить по именам всех больных – всего 4 палаты, 16 пациентов, они лежат по 7-10 дней – запомнить очень просто на самом деле. Но ординаторам лень это делать, им кажется, что это не нужно. Поэтому на «следующем повороте», когда молодой врач просит еще раз дать ему сделать какую-то манипуляцию, я говорю: «Дружище, ну как можно вам что-то доверить, если вы даже имени пациента запомнить не можете». Конечно, такие методы обучения могут несколько обижать, но на самом деле так я провоцирую ординатора углубиться в процесс. 

И Марье Ивановне от таких слов становится приятно, она чувствует, что ее не забыли, что она не «пациент №3549 на койке 4.2». А чтобы дарить энергию людям, надо ею обладать, а чтобы ей обладать, надо отдыхать. Мне кажется, все достаточно просто. 

– И все же как при таком, как вы называете, «оверлоудинге» все успевать и не забывать о себе? 

– Есть проблема, согласен. Сейчас врачи должны заполнять огромное количество документации – пишут дневники, отчеты, какие-то реестры и т.п. В 80% случаев – это формальная писанина. И приводит все это к тому, что зачастую больных никто не смотрит, не измеряет давление и пульс, легкие не слушает, а просто сочиняют данные. Более того, при «оверлоудинге» даже на эту писанину не хватает времени. Профанация цветет. 

Со всем этим бороться можно только одним способом, доступным врачу, – наращивать свои собственные навыки. Чем быстрее делаешь ненужные, но необходимые «системе» вещи, тем больше остается времени на работу с пациентом. 

Сегодня говорил с ординатором: «Вы с историей болезни проводите кучу времени, вам надо нарастить навык – быстрее печатать, и тогда времени будет больше для работы с больным, и в операционной в том числе». Вижу в ответ удивленные глаза. Понимаю, что сейчас получу в ответ – «Да зачем вся эта писанина нужна». Но спорить бесполезно, таковы условия работы. Если мы не можем изменить условия, значит, мы должны научиться к ним приспосабливаться. Можно сколько угодно ругаться на дождь, но проще вернуться домой и взять зонт, а не идти, мокнуть и страдать от собственных эмоций.

– Это ваша внутренняя потребность – наращивать навыки? 

– Думаю, да. Я люблю изучать что-то новенькое, как сейчас инстаграм. В отпуске осваивал каршеринг, мне очень нравится его идея. Недавно разбирался с программой «Суперчек». Это вещи, которые позволяют мозгу жить. 

Навыки приводят к наращиванию знаний, и знания приводят к возникновению новых навыков. Мой сайт – это последствия умения печатать и последствия журналистской деятельности, а популярный сайт – источник образованных пациентов, а образованные пациенты – это условия для появления большего времени у меня, которое можно использовать для самообразования. В итоге я могу принимать не по 20 пациентов, как обычный врач, а по 40, и при этом все будут довольны.

– Вы работали журналистом? 

– Когда родился Леша, надо было деньги зарабатывать, и я освоил слепой набор и подрабатывал тем, что печатал лекции и рефераты, а потом начал в изданиях работать. 

– О чем писали? 

– О здоровье (улыбается). Про пилинг, рак яичников, об эпиляции… Я писал и для компьютерных журналов – «Подводная лодка», «Компьютерра», «Мир Интернета» и др. Конечно, не о здоровье, но очень было много тем о рациональных предложениях. Помню, как писал о том, как хранить и каталогизировать CD.

– Почему все-таки остались в медицине? 

– К концу ординатуры в больнице как раз открылось маммологическое отделение, и я пошел туда. Понимал, что большая хирургия точно не для меня, я очень серьезно воспринимаю смерть пациента.

– Какой, на ваш взгляд, самый страшный грех врача? 

– Гордыня – за нее «награждают» очень быстро. Больше 10 лет назад у меня была тяжелая пациентка, я примерно понимал, что спокойно смогу помочь, но тут поперла гордыня: я браво раздавал указания, красавчик, Клуни прям, и не просчитал один риск. Возникла критическая ситуация, даже не связанная с пациентом. Но все обошлось, слава Богу, пациентка поправилась и продолжила лечение. Но после того случая я решил креститься. Правда, крестился чуть позже, после разговора с пациенткой, которая очень просто объяснила мне смысл притчи о зернах и плевелах. 

Так что если есть ощущение гордости за что-то хорошее, то надо быстро переходить к другому делу, иначе все перерастает в гордыню, а она карается очень быстро.

– Вы чувствуете себя успешным врачом? 

– Наверное, да. Хотя что вкладывать в понимание «успешный врач»… Я бы сказал так – я считаю себя хорошим врачом. Хотя, возвращаясь к предыдущему ответу, сразу хочу сказать – пусть люди отвечают на этот вопрос. 

– Есть вопрос в медицине, который вы пока не решили? 

– Наверное, самая тяжелая тема, когда ты не знаешь, когда тебе остановиться в лечении. Но это тема для беседы на пять часов.

Фото автора и из архива Дмитрия Красножона

Фонд «Правмир» помогает онкобольным взрослым и детям получить необходимое лечение. Помочь можете и вы, перечислив любую сумму или подписавшись на регулярное ежемесячное пожертвование в 100, 300, 500 и более рублей.