«Мне ставили тройки из жалости». Профессор Высшей школы экономики — о жизни с дислексией

Писал «жизнь» через «ы»

— Это началось в первом классе? Было трудно?

— Меня пытались научить читать еще в пять лет, и ничего не вышло. Но, поскольку в те времена не считалось, что ребенок, идя в первый класс, должен уже быть на уровне пятого, никого это особо не взволновало. 

Я пришел — и начались прописи. Это был кошмар, тем более что в середине 70-х в начальных классах еще писали чернилами. К счастью, вскоре перешли на шариковые ручки. Другая катастрофа — «жи-ши» пиши с буквой «и». Почему — так до сих пор и не знаю. Когда я предельно сосредоточивался и писал медленно, то получалось правильно. Но автоматизма не вырабатывалось. И в диктанте, хоть убей, все равно было «жизнь» через «ы». 

Сейчас мы с вами разговариваем, а у меня в голове вертится «оловянный-деревянный-стеклянный». Там надо писать одно «н» или два? 

— Два.

— Почему? 

­­— Если прилагательное образовано от существительного с помощью суффиксов -ан-, -ян-, то в них одна «н». Оловянный-деревянный-стеклянный — исключения. Почему это трудно запомнить? 

— Я не вижу в этом никакой логики — поэтому и запомнить не могу. Что изменится, если я напишу одно «н»?

В 8-м классе я понял, что просто не перейду в следующий класс, если не сделаю усилия. Я научился обходить сложные слова. Вместо «деревянный» я и сегодня предпочту написать «который сделан из дерева». Эту хитрость я освоил не сразу, и, хоть учился неплохо, но двойки по русскому у меня были всегда. Иногда из жалости ставили «три». Ладно еще орфография, а запятые? Я запомнил, что перед «а», «что», «где» должны стоять запятые, но перед союзом «и» — то надо, то нет. 

— С учителями были проблемы?

— У нас была молодая учительница, которая просто не могла понять, почему я не в состоянии запомнить элементарные правила. Она не говорила перед всем классом «а Зверев у нас — тупой», но наверняка так думала. 

А вот с учителем физкультуры мне очень повезло, это был умный и тонкий человек, физру у нас все просто обожали. Однажды мы отрабатывали прыжки в высоту, и у меня ничего не получалось. Тогда он сообразил поставить меня не в общую очередь, а так, чтобы я подходил выполнять прыжок с другой стороны — и я прыгнул не хуже других. Просто мне нужно было толкаться другой ногой, и он это каким-то образом понял.

— Вы переученный левша?

— Я не исключаю. По крайней мере, помню, что меня все время преследовало «возьми ложку в правую руку». В СССР писать и есть левой рукой было почему-то ни в коем случае нельзя. Если меня переучили, то, возможно, это отчасти объясняет мои проблемы.

Как выглядит «ничто» и на что оно похоже?

— Но проблемы с грамотностью у многих. Почему вы вообще решили, что у вас дислексия? 

— У меня нет официально подтвержденного диагноза, потому что в советское время его просто не существовало. Наверняка сказали бы, что это какие-то «буржуазные измышления», чтобы оправдать неумение писать. 

Но где-то в середине 90-х я впервые стал читать про признаки дислексии и узнавать их у себя.

Хотя, не скрою, когда я читал про дислексию, думал: «Надо же, значит, дело не в том, что я балбес. Это врожденная особенность, и здесь от меня мало что зависит».

Мои дети в той или иной мере унаследовали от меня это свойство, но они заканчивали школу за границей, а там к дислексии совершенно другое отношение. Ее признают, с ней очень считаются. На экзаменах у ребенка больше времени для решения заданий, ему разрешают пользоваться электронными подсказками и даже дают бумагу другого цвета и плотности, потому что некоторым на ней проще писать.

— Какие особенности дислексии вы сразу в себе узнали?

— Говорят, кто много читает — тот грамотно пишет, но при дислексии читать и писать — это не всегда связанные вещи. Я очень много читал, а правильно писать так и не научился. У меня был один любимый персонаж, так вот выяснилось, что я 10 лет произносил его имя неправильно. При первом чтении случайно переставил буквы, и это закрепилось. А потом дочь мне сказала, что этого героя зовут не так. 

Еще говорят, что многие дислексики мыслят визуальными образами. Я это с детства чувствовал. Например, если я читал «белая лошадка паслась на зеленом лугу, потом прыгнула через изгородь и поскакала к речке», то ясно видел и луг, и лошадку, и речку. Но если написано «белая лошадка пасется на зеленом лугу, и ничто ей не мешает», то тут затык. Что это за «ничто», как оно выглядит, на что похоже? И как оно может мешать или не мешать? 

Стоило встретить это слово в книге, как внимание тут же рассеивалось. При чтении у меня выработался навык: потерял нить — вернись назад и восстанови. При этом я понимаю философские тексты, если в них есть какая-то цельная понятийная система. Но если я встречаю отвлеченное понятие, вырванное из контекста, то сразу сбиваюсь.

— В современном языке их множество, и в моду входят все новые. Чего стоит одно слово «нарратив». Как вы с этим справляетесь? 

— О да, нарратив и еще дискурс. Я себе все время напоминаю: «Дискурс — не путать с дискуссией». Или, когда я слышу про «эпоху постмодернизма», я говорю себе: «Так, я же это учил. Модернизм — это вот это, а постмодернизм — идет после модернизма, и у него вот такие признаки». Но пока все это вспомнишь, потеряешь нить. Вот почему я не очень люблю красивые и сложные слова. Если человек не в состоянии без них объяснить свою мысль, то, возможно, не такая уж она и ценная. 

— И это говорит человек, возглавляющий в Вышке факультет интегрированных коммуникаций. Можете простыми словами объяснить, что это такое?

— Для неспециалиста это звучит абстрактно, но вообще все просто. Раньше все коммуникационные практики жили сами по себе — отдельно реклама, отдельно пиар, отдельно маркетинг. Когда мы обсуждали проект образовательной программы с покойным Михаилом Лесиным, он предложил назвать департамент «интегрированные коммуникации», как демонстрацию нашего представления о том, что изучать и преподавать их нужно как целостную систему. 

В этой области вообще все очень изменилось. Раньше, чтобы продать продукт, надо было показать, что он лучший. Теперь этого мало, нужно показать, что производитель лучший: добрый, человечный, ответственный, заботящийся об окружающей среде. Это, если хотите, тоже интегрированная коммуникация. Но сегодня наш факультет называется «креативные индустрии».

Дает ли дислексия суперсилу?

— Умение правильно писать у нас в стране всегда считалось основой социального статуса. Человек, который пишет с ошибками, не добьется успеха. Но вы добились. Как вам это удалось? 

— Во-первых, человек, который не в состоянии грамотно писать, может хорошо делать что-то другое. Не могу сказать, что обладаю какими-то сверхспособностями по математике, хотя в школе она меня никогда не пугала, я узнавал в ней структуру. Например, на работе, когда я видел большую таблицу, то почти сразу мог сказать, есть ли в ней ошибка. Как будто чувствовал, когда что-то не так. 

Хотя, конечно, не стоит думать, что дислексия дарит какие-то интеллектуальные преимущества и что у нее есть суперсила.

Во-вторых, появились автокорректоры, иногда у меня вся страница в разноцветных подчеркиваниях. «Ого, — думаю, — что же тебе так не нравится?» Недавно я написал слово «сактуализировать», а он подчеркнул. Раздельно, говорит, надо писать: «с актуализировать». Я зачем-то послушался.

В-третьих, так получалось, что рядом всегда были люди, которые могли помочь и поправить. Мне проще надиктовывать и не проявлять самодеятельности. Но бывают всякие казусы.

В начале 90-х мы писали текст совместного распоряжения в связи с экономической программой «500 дней». И уж не знаю, как так вышло, что я оказался у компьютера и начал писать текст. Его несколько раз проверили, он был отдан на подпись Горбачеву, Ельцину, Рыжкову и Силаеву, а потом выяснилось, что слово группа там с одним «п». Поправить уже ничего нельзя — официальный документ.

Недавно я написал важное письмо с опиской, которой не заметил, хотя перечитал несколько раз, а спелл-чекер (система проверки правописания. — Примеч. ред.) ее не опознал.

Поверьте, я очень пожалел, что нажал на кнопку «отправить» раньше, чем еще кто-то в офисе увидел этот текст. 

— Есть ли у вас безграмотные студенты и как вы к ним относитесь?

— Я всегда взвиваюсь свечой, когда мне говорят, что у нас на факультете люди должны писать грамотно и что это что-то говорит о человеке. Да ничего не говорит. Но вот если при современном программном обеспечении человек не дает себе труда прогнать текст через корректор, то это уже небрежность и это непростительно.

— Будь ваша воля, вы бы отменили ЕГЭ по русскому?

— Мне кажется, что современный ЕГЭ вполне реально сдать на хороший балл. Он системный, в нем нет непредсказуемости и произвола. Это же не сочинение.

— Куда вы сами поступали и нужно ли было писать сочинение?

— Вообще-то я в 16 лет мечтал идти в школу милиции, потому что в милиции работал мой отец. Но родителям удалось как-то аккуратно меня отговорить, и я пошел на общеэкономический факультет Плехановского института. 

Вступительное сочинение писал простыми, короткими фразами, подлежащее-сказуемое. Это выглядело примерно так: «Павка Корчагин — настоящий герой. Он проявил мужество. Он не сдавался» и так далее. Если бы я начал фантазировать и писать что-то сложное, это был бы провал. К счастью, сочинение — не единственный вступительный экзамен.