По недавно опубликованному на Правмире интервью с «неформатной матушкой» Татьяной развернулась некоторая дискуссия в сети, в ходе которой одна из участниц, упомянув притчу о званных на пир и о человеке в «небрачных одеждах», высказала в форме риторического вопроса интересную мысль: «…я знаю матушку Татьяну. Чудеснейший человек, каких мало. Меньше, чем благочестивых, закутанных в платочки-юбки, смиренных и молитвенных. И что теперь? Тут решать только Богу – что важнее в нашем мире: свобода и Любовь или подчинение и смирение…».
Это весьма знаковое и симптоматичное для нашего церковного сообщества противопоставление: «свобода и Любовь» с одной стороны, «подчинение и смирение» – с другой. Есть, о чем задуматься.
Источник: http://club.foto.ru. Автор: Магдиханов Р.
Мне, в отличие от автора цитированных строк, повезло меньше: с матушкой Татьяной я знаком только по интернет-общению и, кажется, один раз по телефону разговаривали. Но у меня такое впечатление, что представление мое о ней вполне адекватное. И состоит оно в том, что как раз в ней-то эти мнимые противоположности прекрасно сочетаются, что в упомянутом интервью лишь подтверждается (если читать внимательно, разумеется).
Во-первых, я считаю, коль скоро мы христиане, то истинное подчинение, а тем более смирение, не могут быть вне свободы и любви (не говоря уже о том, что, где нет истинной свободы, там и любви Христовой быть не может). Когда человек, вступая в любое сообщество (будь то семья, трудовой коллектив, клуб, любая другая организация или движение), «принимает правила игры» – это, конечно, подчинение, покорность, но они иного духа, не Евангельского, а мирского.
И очень много в нашей церковной жизни вот такой мирской покорности, облаченной в ризы добродетели смирения, оправдываемой буквой Писания, святоотеческими наставлениями, каноническими нормами (как правило, выдранными из контекста объединяющей их новозаветной сути), но по сути своей остающейся банальной коньюктурой, пошлейшим, а иной раз и подлейшим (по причине фальсификации добродетели) конформизмом.
Покорность без смирения, которое, как любая добродетель, не может быть без свободы, покорность без любви о Господе – это, может быть, лучше, чем разрушительный бунт, соблазняющий и калечащий, но все же, лишенная этих двух составляющих, она отнюдь не христианская добродетель. Покорность во Христе и ради Христа – добродетель. Покорность, основанная на здравом смысле, не говоря уже о покорности из страха – это никакая не добродетель. В лучшем случае конструктивная социальная позиция.
Во-вторых, матушка Татьяна… ну, не скажу, что идеальное (не будем впадать в крайности), но весьма удачное воплощение сочетания этих мнимых противоположностей. Вся ее жизнь с батюшкой – сплошное подчинение, покорность, осуществленные свободно и по любви. Только не надо мне прописывать глазные капли для растворения розовых линз!
Сказанное выше не значит, что все решения ею принимались с долу опущенными очами и крестообразно сложенными десницей поверх шуйцы. Мама дорогая, отчасти я могу (а большей частью даже боюсь) представить ее в некоторые моменты, когда ей надлежало что-то принять, с чем-то смириться. Все мы люди и все искушаемы. Но важно не то, как человека колбасит перед принятием решения или в процессе, а что он все-таки выбирает, чем руководствуется при этом и как старается осуществлять.
Протоиерей Игорь Прекуп
Есть натуры, которые очень звонко резонируют, когда до них доносятся слова Христовы о лицемерии (будь то при чтении или слышании Евангелия, будь то при воспоминании об этих обличениях). Такие люди изо всех сил стараются по жизни не лукавить, понимая, что фарисейство отчуждает от Христа. Иногда, чтобы не оказаться «гробами повапленными», они могут и маленько перегнуть.
Так что неудивительно, если ребенок, воспитанный в стерильной обстановке, осознает ее никчемность и «наружность» настолько, что, став самостоятельным человеком, комфортно чувствует себя лишь в обстановке творческого беспорядка. Все «искусственное» такому человеку противно.
Вот, отец Георгий говорит, что «она была совсем нетипичная, но это его должно было, скорее, оттолкнуть». А я не совсем понимаю, почему «нетипичность» должна бы отталкивать. Думаю, что и привлекла его в ней не сама нетипичность, а то, чем она была обусловлена: ее «настоящность», невыдуманность, ненамечтанность, небутафорность.
Это она-то не воплощение смирения и покорности? Она, годами легко (да, легко: не ноет же) несущая бремя материальной нужды после периода преуспеяния? Как легко они объясняют естественность своего стесненного положения: «Дело в том, что наш владыка требует, чтобы, в соответствии с каноническими нормами, согласно которым священник питается от алтаря, ни сам священник, ни члены его семьи не должны заниматься бизнесом». И все. И никакого ропота. Владыка благословил — и тема закрыта. Если это не та самая богоугодная покорность, которая обусловлена свободным принятием послушания, то я ничего не понимаю в людях.
Конечно, не могу не вставить по этому поводу своих «5-ти копеек». Не собираюсь вступать в полемику с их правящим архиереем даже заочно, но только обращу внимание, что в канонах нет запрета клирикам на бизнес вообще (о членах их семей там и вовсе в этом плане ничего не сказано). Каноны запрещают предосудительный бизнес (3 прав. IV Вселенского Собора, 9 правило VI Вселенского Собора, 19 прав. Карфагенского Собора и др.), как, например, корчемничество, всевозможные управленческие должности при вельможах (что неизбежно связано с такими действиями, которые несовместимы с пастырским отношением к человеку), посредничество в чужих хлопотах (например, юридических, коммерческих), но при этом, что важно, уточняется мотив, из-за которого запрещаемая деятельность признается предосудительной: корысть. Осуждаются не те, кто помогают в делах беспомощному ближнему, а те, кто этими делами занимаются, как сказано в упомянутых канонах, «ради гнусного прибытка».
Однако, ни отец Георгий, ни его матушка не содержали ни ресторана, где источником дохода были бы страсти человекоугодия, чревоугодия, гортанобесия и пьянства, ни массажного салона или бани, которые бывают порой прикрытием для оказания «интимных услуг», они не работали «на дядю», что могло бы иногда ставить их в униженное положение и тем самым допускать дискредитацию священного сана. Их деятельность была иного характера.
Утверждение, что любая (!) предпринимательская деятельность канонами запрещается духовенству и членам их семей, не соответствует действительности. Повторяю, о членах семей в канонах вообще ничего не сказано, за исключением «облико морале» супруги клирика и запрета ей работать на подмостках и на панели – всё!
Более того, 15 правило 7 Вселенского Собора, во избежание своекорыстного отношения к служению, которое побуждает священника брать в окормление несколько приходов, даже рекомендует зарабатывать мирским трудом: «Ибо, что для низкия корысти в церковных делах бывает, то становится чуждым Бога. Для потребности же сея жизни, есть различныя занятия: и сими, аще кто пожелает, да приобретает потребное для тела. Ибо Апостол рек: требованию моему, и сущым со мною, послужисте руце мои сии».
А чем голова хуже рук? Или хорошо подсоединенный к мозгам язык, с минимальной степенью сопротивляемости материала? Чем эти органы хуже рук, почему ими нельзя зарабатывать, избегая того, о чем уже было сказано выше?
Говоря о матушке Татьяне как женщине-христианке, свободно сочетавшей в себе смирение с «нетипичным» имиджем, уместно обратить внимание на слова о. Георгия о том, как он с благодарностью вспоминает о матушке Ларисе, настоятельнице Христорождественского монастыря в Твери, которая выручила его, пригласив чередным священником: «У меня, – говорит, – выходило до 200 – 250 литургий в год!» Если бы не простота о. Георгия и не распирающая его сердце благодарность, мы бы не узнали этой очень красноречивой подробности. Как говорится, «для тех, кто понимает».
Вот, они такие, вроде бы, обыкновенные – эти батюшка с матушкой – без претензии на подвижничество, так они себя пытаются подать, а все же не удается им скрыть свой аскетизм: любой «практикующий верующий» знает, что служение литургии связано с воздержанием. Не составляет никакого труда, сопоставив названное количество литургий с количеством дней в году (из которых еще немало постных самих по себе) и глядя на «сиамскость» этой супружеской пары, к тому же осознавая крутизну их натур, да еще принимая во внимание их простоту и скромность, понять, что, если бы подвижничество подлежало измерению, то они получили бы весьма высокий балл.
Только в одном я не могу с матушкой Татьяной согласиться. Она безапелляционно заявляет: «Матушка — это настоятельница монастыря. А жена священника — это просто жена священника. И не надо из нее делать предмет культа. Благодать — не инфекция, через супругов не передается, достоверно заявляю». Насчет благодати не спорю и насчет культа тоже. Но матушка – это не просто жена священника – это призвание. «Просто жены» как раз и формируют зачастую то губительное «бабство», о котором она упомянула.
А есть среди жен священников матушки – те, призвание которых к этому поприщу открылось, быть может, неожиданным для них образом, но именно они незаменимы в пастырском служении своих мужей: те, кто стараются быть «просто женами священников», вот так «просто» сопутствуя своему мужу, незаметно поддерживая его пастырский крест.
Согласен, матушка – это не любая жена священника. Иные священники во многом обязаны своим женам духовной амнезией и атрофией пастырской совести, превращением в дельца и жреца. Став однажды в таинстве рукоположения священниками, они, во многом благодаря своим женам, так и не стали батюшками.
А матушка – это такая жена священника, которая помогает своему мужу стать и оставаться по жизни батюшкой. Потому и матушка, что сослужит батюшке.
Если же вернуться к «брачным одеждам», то Спаситель говорил не о внешней одежде, не о пресловутом дресс-коде, а об одеянии души, о том ее состоянии, которое от нас зависит, смена которого зависит от нашего произволения. «Небрачными одеждами» на Царском пиру окажутся ханжество и лицемерие, так помогавшие их обладателям при жизни добиваться на земных «пирах» почетных мест, этими одеждами окажутся затаенная неприязнь к ближнему или к целым категориям ближних, т.е., качества, при жизни представлявшиеся своим носителям внутренней строгостью, ревностью по Бозе и «гнушением врагами Божиими».
Этими одеждами окажутся глубочайшие наши страсти – гордыня и тщеславие, если мы не хотим их в себе признавать искренне (формально-то мы многое на себя наговорим с легкостью). Дай Бог нам, цепляясь глазами за «неформатные» признаки матушки Татьяны, не оказаться самим в этих «небрачных одеждах», потому что пир Господень уже сейчас происходит, за каждой Литургией.
Читайте также: