Может, унижение перестанет быть обыденностью
Алеся Лонская. Фото: Анна Данилова
Я боялась смотреть видео с медсестрой, унижающей мальчика – с моей чересчур сильной эмпатией это противопоказано.
И когда посмотрела, вздохнула с облегчением. Материлась, обозвала чудом косоглазым и упрекнула, что «опустил мордень»? Нет, меня не передернуло. Я удивилась, с каких это пор обыденность стала преступлением. И вместе с тем обрадовалась: это значит, что обстановка унижения наконец-то перестанет быть обыденностью.
В этой медсестре я увидела свою воспитательницу детского сада, свою первую учительницу в школе. И если вы выросли в другой атмосфере, а не в атмосфере публичного высмеивания – я вам завидую.
Мы-то, дети девяностых, привыкли, что взрослые в учреждениях с нами как с кошками: больно хватают за шкирку, тычут мордой в то, что сделали.
Да и делась ли эта атмосфера куда-либо? Я вспоминаю популярные паблики, где некоторое время назад распространялись фотки детей, орущих по какому-то поводу, кажущемуся взрослому пустячным («не дали съесть собачий корм»), и как все дружно лайкали эти фотки, не задумываясь, что вот, дитя кричит, может быть, просит защиты, а его – на камеру, чтобы посмеяться. И никто не закрывал тогда лица этих детей и не писал петицию, что этих родителей надо наказать. Значит, свои могут насмехаться над дитем, а чужим – не позволим?
Я достала телефон и сняла
Когда моей Маше был год с небольшим, она была очень шустрым ребенком и все выкидывала из шкафов. Быть с ней дома наедине было просто моральной катастрофой для меня. А уж вытирать бесконечные лужи, потому что она швыряла горшок мне в лицо, топала ногами и все равно делала лужи – было просто настоящим выматывающим марафоном.
Часам к 19 у меня ехала крыша. И когда она в очередной раз под вечер истерила, потому что я уже выдохлась и не могла плясать вокруг нее, я просто стала убегать, мне хотелось куда-то деться. А она орет, распускает сопли и идет, такая орущая, за мной. Лет 50 назад я, наверное, ее ударила бы, как били родители наших бабушек и дедушек, потому что это было нормой. У меня было уже другое понятие о норме, слава Богу, но моральной силы для того, чтобы улыбнуться и приласкать, мне тогда не хватило. Знаете, что я сделала?
Я достала из кармана мобильный телефон и стала снимать, как она кричит. Сказала что-то тоже типа «А вот Масяныч орет… Орет уже минут десять и достает меня…». Нет, я, конечно, при этом не унижала ее за «лужи». Но я это сделала – достала телефон и сняла. Может быть, это какое-то ритуальное действие, привычное моему поколению? Зачем я это сделала? Я тогда не соображала. Наверное, мне хотелось закрыться от происходящего хотя бы за камерой, сделать вид, что я со стороны, а не внутри этого ада, где потребностей ребенка больше, чем осталось моих сил. Я сняла ее на камеру, после чего только сообразила, что же я сделала. Устыдившись самой себя, я успокоила Машу. Но вот это действие – устраниться за камерой – помогло мне прийти в норму. Будто я на секунду оказалась где-то не здесь, а когда вернулась, уже могла соображать.
Через несколько месяцев уже я случайно увидела это видео на своем телефоне. Неудаленное. Оно осталось, как жуткое напоминание моей слабости. Я вновь испытала жгучий стыд и, конечно, удалила его. Я не собиралась его никуда выкладывать. Видео своей слабости медсестра тоже не собиралась выкладывать в сеть – его, насколько я поняла, выложили коллеги.
А тогда, три года назад, я смотрела на видео орущей Маши и на свой делано-веселый тон «А вот Масяныч орет…» и вспомнила одну детскую фотографию. Как-то уже в сознательном возрасте я отказалась причесываться и одеваться, грубила бабушке, и вот такая – непричесанная, неумытая грубиянка в ободранной майке (свои вещи я, как мальчишка, продирала до дыр) пришла завтракать. И мама, в воспитательных, наверное, целях, принесла фотоаппарат и сняла меня такой.
Фотографию я впоследствии порвала. Но обрывок случайно остался. Увидела его я уже во взрослом возрасте и вспомнила себя – такой. Да, я такой тоже была, ведь дети бывают чудовищами. Как бывают чудовищами и взрослые. Мне было очень обидно, что меня в этот момент сняли на камеру. Зачем моя мама сделала это? Наверное, тоже хотела куда-то исчезнуть из ситуации, где ужасный кричащий (в данном случае грубящий) ребенок, превратившийся в чудовище, – вовсе не милый, не такой, не ее.
Когда дети превращаются в чудовищ, нам где-то в глубине души кажется, что это происходит не с нами.
Медсестра, может быть, устала, выгорела, как выгорел на ее месте любой бы. На видео она пожаловалась, что ребенок целый день «орет». Нет, я не оправдываю медсестру. Унижать детей плохо, на камеру – плохо вдвойне. И малыша понять можно: оказаться в четырех стенах без мамы – ну что тут делать, как не орать. Любой испытает сочувствие к малышу. Только не к медсестре. Я хочу сказать о том, что если мы все показываем пальцем на человека с шерстью, рогами и хвостом, то под нашей футболкой тоже есть волосенки, а под шапкой начатки рогов, но пока они малы – мы их тихонечко прикроем и постараемся не замечать.
Пора признать: мы все это делаем
Хотя иногда, если мы говорим о плохом поступке, мы должны изменить не человека, а условия. Найдите другую медсестру, которая умеет ласково обращаться с чужим, кричащим целый день в четырех стенах двухлеткой, а то и десятью такими. Найдете? Хорошо. А теперь найдите еще родителей, которые в такой же ситуации, только дома – где нет камеры и «добрых коллег», которые выложат в сеть – не будут унижать ребенка, потому что это первое, что зацепилось за язык – привычка, защитная реакция.
Пора признать: мы все это делаем – периодически унижаем своих детей. Если не за горшечные делишки, то за какие-то другие. И нам всем, если уж на то пошло, нужно меняться. Недавно на площадке я слышала, как одна мамочка призналась другой, что отлупила от души ребенка за то, что она 20 минут билась в истерике из-за того, что ей не дали нажать кнопку лифта, – лупанула, потому что дочь свела ее с ума своим криком. Насилие? Насилие!
Снимите видео в момент, когда она лупанула эту девочку, и лишите маму родительских прав. А то, что мама, когда пришла в себя, раскаивается и успокаивает ребенка, и вообще, культурная, благополучная женщина, смотрит фильм «Нелюбовь», качает головой и осуждает медсестру – это уже не важно. Важно, что бить и унижать детей – плохо.
Фото: Nate Grigg / Flickr
Хорошо, что в больницах, школах, детсадах теперь будут другие стандарты отношений с детьми. Хорошо, что мы, оказавшиеся с орущими детьми в квартире наедине, когда мозг отключается и срабатывают инстинкты, все же вспомним это видео и, подняв руку – чтобы отлупить или снять на камеру «позор» малыша, остановимся, вздохнем, помолимся и найдем в себе силы успокоить его и себя.
Но, увольняя медсестру, почистите тогда родительские паблики от десятков других подобных фото и видео, где мы смеемся над истерящими детьми, потому что ничего другого, когда едет крыша, инстинкт нам предложить, увы, не может. А детям в этот момент – совсем не смешно. Увольняя медсестру, сделайте так, чтобы в больницах медсестры не выгорали, потому что дети, чужие дети, бесконечно кричат, и слушать это – а я это знаю – невыносимо. И пальцы сами совершают ритуальное действие. Уже – заметьте – не шлепок.
Мобильный телефон стал нам судьей
Если бы кто-то выложил в сеть то, что мы иногда говорим своим детям – мы бы ужаснулись своему позору.
Иногда мне кажется, что на Страшном суде будут транслировать видео, где мы видим себя со стороны.
Как мы иногда сами не понимаем, что унижаем мужа, жену, детей, сослуживцев, родителей – кого угодно, кто оказался слабее. А потом будут крупным планом показывать их глаза, вот как глаза этого мальчика, который медсестре уставшей кажется чудовищем, а нам, не находящимся на ее месте – невинным ангелом. Просто для этой медсестры «страшный суд» наступил раньше.
А еще хорошо, что сегодня издевательством – моральным издевательством – считается то, что еще 20 лет назад (в моем лично детстве) было нормой. Не было тогда телефонов, чтобы снять моих воспитательниц в детском саду, которые ставили меня в угол в трусах, или мою первую учительницу, которая заставляла весь класс меня «коллективно» пересаживать на другое место или насмехалась над моей одноклассницей-двоечницей (сейчас бы сказали, что у девочки дислексия, но тогда просто унижали).
Мобильный телефон стал нам судьей. Мобильный телефон показывает глаза мальчика, и для нас он – настоящий, с чувствами, с болью. Для медсестры он – один из многих раздражителей. Мобильный телефон превращает нас из деперсонализированных «единиц отчетности» (учеников или пациентов) в персональных героев со своим внутренним миром. Похоже, это ответ на условия, названные социальным психологом Филиппом Зимбардо способствующими насилию – анонимность, деперсонализация, одинаковая униформа, закрытые стены. Больше нет закрытых стен и анонимности. Мобильный видит все. Иногда мы ужасаемся сами себе. Иногда – другим. Но «страшный суд» эмпатии – попасть на место другого человека – героя съемки – уже наступил.
И когда у вас сдадут нервишки – возьмите мобильный и снимите героя ваших «страданий», того, кто вас так «довел». Не для того, чтобы выложить в сеть. Для того, чтобы прийти в себя, смотреть как напоминание и – меняться. И пусть это видео никто никогда не увидит.
