«Я поставлена в условия, когда нужно нарушить профессиональную этику»
Анастасия, Нижегородская область
Стаж работы: 3 года
250 учеников, 40 из них с ограниченными возможностями здоровья
— Когда я проработала первые три или четыре недели в школе, нас собрали на просветительский семинар. Нам, педагогам, должны были показать, как нужно работать с подростками. Приезжал на три дня мужчина. Мы смотрели, как он ведет открытые занятия для ребят.
Тематика — профилактика беспорядочных половых связей и подросткового секса.
И этот мужик лет пятидесяти просто орал со сцены на учеников.
В этом было столько осуждения и вины. Мне казалось, что я с этим не справлюсь.
Я думала: если тут так принято, значит, школа — это просто не мое, я так не могу. Но на третий день кто-то из коллег нашел в себе силы сказать, что то, как он общается с подростками, унизительно. И это стало надеждой: бывает по-разному, но есть люди, которые тоже заинтересованы и вовлечены. И стараются хорошо делать свою работу.
Оклад педагога-психолога — 9 700 рублей за 36 часов. Сейчас, после трех лет стажа, с надбавками, ставкой соцпедагога получается где-то 25 тысяч. И мы не имеем права иметь второго психолога: вторая ставка начинается с 300 детей в школе.
По расписанию у меня должны быть часы и индивидуальные консультации, но психолог — это еще и человек, которого можно задействовать где угодно. Сопровождать детей на ВПР (Всероссийская проверочная работа — Прим.ред.) или в поездке в школьном автобусе. Как будто психолог — такая расчетная единица. Из-за этого не всегда просто построить работу с детьми так, как хотелось бы. Нет контакта.
Дети говорят: «Мы не понимаем, кто вы. Вы проводите какие-то странные тестирования».
Есть план по работе с органами профилактики (комиссии по делам несовершеннолетних, прокуратура). Есть образец, к которому нужно стремиться: мероприятия должны быть примерно на одну тематику. Эти планы сложно переделывать.
Еще один план — по воспитательной работе. Мы должны проводить ряд мероприятий и потом отчитываться. Чаще всего это мониторинги или диагностики. Самая популярная — «Адаптация к школе» в 1-5-м классе. Ты замеряешь в сентябре, какие дети пришли, и потом весной. Проводишь тест, у тебя есть результаты. Пишешь, что можно скорректировать.
По-хорошему, это должно быть анонимной историей. Но классный руководитель или заместитель по воспитательной работе просят «как-нибудь понять, что скрывается за этими 0.0.1 и 0.0.2». Им нужны конкретные дети, за которыми нужно присматривать.
Получается, что я поставлена в условия, когда нужно нарушить профессиональную этику.
В первый месяц работы мне все это было очень странно. Коллеги аргументировали так: «Прошлый психолог так делал. Что вы тут какие-то принципы выдумываете? Нам надо ребенка защищать!» И в какой-то момент я просто дала фамилии детей. Школа уведомляла родителей, они все это делали «на троих»: ребенок, представитель социально-психологической службы и родитель. Классный руководитель в это не вмешивался. Я до сих пор уверена, что это не допустимо. Но так сложилось.
***
За эти годы у меня получилось сделать другой план по воспитательной работе и некоторые мероприятия оттуда просто вычеркнуть. Мне было важно перевести работу психолога из выполнения тестирований в область, где можно понять, что творится с ребенком. Для этого с ним надо познакомиться.
На 250 человек это реально сделать: месяца через четыре я знала, как зовут каждого ребенка, бывала у них на классных часах, была в курсе их жизни. От школы такого запроса не было, это была моя личная инициатива. Психолог не воспринимался как человек, который консультирует.
Два самых больших вопроса — отношения в классе и отношения с родителями. Когда ученики узнали меня получше, стали приходить именно с этими проблемами.
Не так много детей, кто долго ко мне ходит. Если совсем болит, мы разговариваем про это, обычно до четырех-пяти встреч. Не что-то долгосрочное. Есть дети, с которыми сформированы отношения. Они готовы посещать мой кружок или мероприятия, которые я организовываю.
В дистант у меня был всего один тьюторский час в неделю. Хотя он тоже появился не сразу. Мне говорили: «Надо, чтобы они учили математику, а с вами мы подождем».
Администрации казалось, что сначала надо организовать учебную деятельность детей, а потом уже с ними разговоры разговаривать.
Хотя, на мой взгляд, наоборот: самоизоляция обостряет многие моменты.
***
В первый год работы не было кабинета для индивидуальных консультирований. Потому что вообще такой нормы в школе не было, чтобы с ребенком кто-то говорил. На втором этаже нашей школы были закрытые пять лет назад туалеты. Раковин там уже не было, остался кафельный закоулок. Шторами я закрыла проход туда, где стояли унитазы. Принесла ковер, обклеила все разноцветным крафтом. Дети принесли свои работы. На окне они нарисовали маркерами то, что захотели. Я поставила туда парту и два стула. Это был мой кабинет. Сейчас, слава Богу, у нас появился отдельный кабинет для тьютора и психолога. Но начиналось все с каморки. И наши дети до сих пор ее вспоминают.
С одной стороны, я благодарна администрации школы, что они проявляют какую-то лояльность. Если бы еще с их стороны было давление и они указывали бы, что делать, совсем было бы сложно. Сравнивая, как было, когда я пришла, и то, как происходит сейчас, — стало в разы лучше.
«Тысяча учеников — на меня одну»
Анна, Ленинградская область
Стаж работы: 7 лет
1 000 учеников
— С сентября я в школе не работаю. До этого проработала ровно семь лет. На меня одну приходилась тысяча учеников. Это не законно: расчет ставки психолога идет до 500 человек учащихся. Но школа общеобразовательная, и даже предполагаемая вторая ставка не закрывалась. Желающих пойти работать вторым психологом не так много. Мне приходилось закрывать все потребности.
В течение первых двух лет я выстраивала возможную для себя и удобную систему работы с классами и согласовывала это с администрацией. Мы брали в обязательном порядке работу с первыми классами и их адаптацию, пятые классы, одиннадцатые.
А с остальными — по запросу. В течение первого триместра собирала заявки от учителей и потом непосредственно под их запрос старалась организовать свою работу.
Если, например, в классе возникала проблема, связанная со взаимоотношениями, я проводила групповой тренинг. Чтобы включить ребят в совместную игровую деятельность и они могли вспомнить, что такое дружить. Такая фронтальная работа со всем классом.
И постоянно на потоке еще индивидуальная работа.
Самые частые запросы от учеников — взаимоотношения со сверстниками: «меня не понимают», «у меня нет друзей в классе», «мне тяжело», «я не хочу ходить в школу».
Прямо буллинга не было. Больше задирки, пренебрежительное отношение. Скорее «я — белая ворона», чем «я — козел отпущения в классе». Второй по частоте запрос: «дома плохо».
***
По должностной инструкции на мне нет задачи, как таковой, по терапии. Это может быть разовая беседа с ребенком, потом приглашение родителей. Но в моей практике бывали случаи, когда дети еженедельно приходили на консультацию в течение двух месяцев и больше.
Когда мы работали с подростками, я оговаривала, что то, что они рассказывают мне, не будет известно никому больше. За исключением тех случаев, когда был риск для их жизни или здоровья. Таких случаев было три-четыре за семь лет моей работы. Там были суицидальные состояния. Все дети остались живы. Хотя однозначно сказать, что их состояние кардинально изменилось, я не могу.
Как правило, такие серьезные ситуации жестко завязаны на семейной обстановке. И, как правило, сами родители не идут в терапию, не обращаются за помощью.
Остается изо дня в день работать в сотрудничестве с классным руководителем, социальным педагогом и поддерживать ребенка, насколько это возможно.
***
Больше всего я уставала от формальной работы: написания отчетов и анализов. Тяжело понимать, что большинство из них пролистают и положат в стол. При этом я обязана их делать.
Каждый год мы получали на год распоряжение о массовом обследовании с 5-го по 11-й класс. Плюс подключалось МВД: темы, связанные с депрессивными состояниями, антисуицидальные меры. На мой личный взгляд, здесь явно есть недоработки. Из этих обследований можно вывести рабочую задачу и создать цикл мероприятий, чтобы помочь детям. Но, как правило, это не находит поддержки со стороны школы.
В школе сейчас такая нагрузка, что иной раз это просто некуда вместить. Обычно предложение исходило от меня и в свободном варианте: я говорила детям и предлагала поучаствовать. Кто хотел, приходил.
Запросы по учебе были единичны. Обращались дети с высокой мотивацией и высоким уровнем притязания. Как правило, это отличники.
От них или родители требуют, или школа возлагает большие надежды. И вот они, бедные, пытаются это все тянуть. И им страшно не справиться. С такими случаями я работала, да.
А если мы говорим, наоборот, о педагогической запущенности, то чтобы такому ребенку помочь, нужна целая система помощи. Если мы говорим не о начальном звене, а о старшей школе, — это ряд педагогов. Очень трудно замотивировать и вдохновить всех работать с одним ребенком.
***
Уже четыре года в общеобразовательных школах обучаются дети со статусом ОВЗ (ограниченные возможности здоровья — Прим.ред.). С такими детьми обязательная коррекционная работа ведется по умолчанию. Этому ребенку не приходится говорить психологу: «У меня не получается». Его и так уже вычислили, поставили на учет, и с ним обязаны работать.
Конечно, это дополнительная нагрузка. Стандарты, спущенные сверху, то, как это представлено комитетом, очень расходится с возможностями на местах. Дети с ОВЗ переводятся в общеобразовательные школы из коррекционных школ. А кадры не обучены.
Когда стандарты для ОВЗ вводились, были предложения о повышении квалификации, но разрыв очень большой между теоретическими нормами и практической работой. Все остается, к сожалению, на плечах самого педагога. Районный методический кабинет проговаривает: «Если у вас что-то не получается, вы можете обращаться и приходить». По факту они разводят руками: «Мы сами не знаем, с этим должны работать специалисты-дефектологи».
***
В эти семь лет меня поддерживал отклик детей. Каждый из них, приходя ко мне в кабинет, получал то, что ему необходимо: внимательное отношение, поддержку. Они очень благодарно относились к моей работе. Это ценно.
Еще возможность проводить и реализовывать свои задумки и эксперименты. Я пыталась проводить лектории для родителей, сторонние исследования детско-родительских отношений, чтобы как-то их сблизить друг с другом, необычные курсы. Например, курсы по скорочтению, когда дети в короткие сроки пытались овладеть чем-то новым. Я пробовала, что можно сделать из ничего своими руками.
С сентября я не работаю в школе. Стало неприемлемо, что порой мои большие усилия ложились куда-то тяжким грузом и без результата.
Я вроде бы сделала все, что нужно, меня похвалили, но кому это реально помогло, непонятно.
И, конечно, чтобы получать комфортную сумму, нужно было брать дополнительную нагрузку. За счет ставки это не выходило.
С этого года я полностью ушла в частную практику.
«Сейчас я больше на стороне детей»
Татьяна, Удмуртия
Стаж работы: 31 год
240 учеников
— Когда я пришла работать в 1989 году, испытывала страшный энтузиазм. Я пришла без базового образования, училась уже заочно. По первому образованию я — филолог, учитель английского языка. Меня взяли на ставку психолога, потому что это была моя мечта. Был большой интерес, все новое. У меня были «Этика и психология семейной жизни», «Основы коммуникации для детей», «Выбор профессии», «Этика поведения» — мои часы стояли в расписании и дополняли ставку психолога.
Сейчас дети так загружены, что никаких моих часов нет. Если только меня приглашают на классный час или родительские собрания. Есть день, когда я провожу индивидуальные консультации. А так это, знаете, поймал — привел. Обращаются классные руководители или родители. Я прихожу на родительские собрания, презентую себя, завлекаю их. И если у них возникает потребность, они звонят, записываются.
Сами ученики могут подойти ко мне в любое время. Но я не могу сказать, что они часто этой возможностью пользуются. В основном, классный руководитель просит обратить внимание, и стараешься уже работать с этим. У нас небольшая школа, столкнуться в коридоре с нужным ребенком легко. Потом я уже думаю, что могу предложить в этой ситуации.
Дело в том, что я ведь еще веду английский язык. Мы с ними встречаемся по три раза в неделю. Безусловно, здесь есть конфликт интересов: я как психолог и я как учитель английского языка.
Но вы знаете, буквально позавчера я читала: Роспотребсоюз считал средние зарплаты. Оказывается, с 12 тысяч до 20 сейчас считается уровнем бедности. А ниже 12 тысяч — это уже нищета. У меня высшая категория уже лет 20, моя ставка — 11 тысяч. Если не вести уроки, извините, протянешь копыта. И надо работать на две ставки, только чтобы выйти с уровня нищеты.
***
Почему я не ушла за 30 лет? Я — любознательный человек, обожаю читать и узнавать постоянно что-то новое. Проходила много тренингов, курсов. Меняются техники: появились метафорические ассоциативные карты, телесно-ориентированная психотерапия, сказкотерапия. Так много всего, мне интересно! И это пригождается на работе. Те же МАК (метафорические ассоциативные карты — Прим. ред.) я использую на консультациях с учениками. Чтобы разговорить ребенка, карты работают великолепно. Этот метод помогает детям самим делать выводы и менять свои действия, поступки. Они сами рассказывают, что видят, что чувствуют.
Психолог ведь не дает советов. Он просто помогает увидеть ситуацию с другой стороны.
Дети стали более раскрепощенными. Сейчас модно говорить об эмоциональном интеллекте. Уже не IQ, а EQ. Мы с ними об этом говорим: какие есть эмоции? для чего они нужны? как их почувствовать? как можно с этой эмоцией справиться? Дети откликаются, слышат.
***
Раньше я была более категорична. Но меняюсь я, и меняется мое отношение к детям.
Сегодня буквально приходит классный руководитель, дама лет 30, вся на нервах. Жалуется на ученика: «Он такой невротик, мне кажется, он меня ненавидит!» Ее надо успокоить. Мы подышали, чаю выпили. Потом я говорю: «Ты только положительными эмоциями пользуешься? Или у тебя бывают и негативные? Ты можешь проявлять агрессию, почему же ему этого нельзя делать?» А мальчику этому недавно прилетело мячом. У него половина лица — синяк, гематома. «Представь, что у тебя бы такой синяк был. Ты бы добрая была, открытая? Хотела бы общаться с кем-то?» Посмеялись с ней, от мальчика отстали.
Я сейчас больше на стороне детей, встаю на защиту их интересов.
«Если я извинюсь перед ребенком, это не умалит моего достоинства»
Мария, Санкт-Петербург
Стаж работы: 3 года
70 учеников
— У нас — коррекционная школа, психологов несколько. Каждый отвечает за своих учеников. У меня — инвалиды и опекаемые, с первого по девятый класс. Но это не значит, что все они нуждаются в сопровождении. Не каждый ребенок нуждается в постоянной поддержке и коррекции.
Так как школа специфическая, ученики с задержкой развития, поэтому основные запросы у нас — эмоционально-волевая сфера и коммуникация. Детки не знают, как общаться, не умеют это делать. Их самооценка неадекватна: они не критичны к себе. Приходится беседовать о реальности, рассказывать, как все это работает, давать жизненные упражнения: по контролю агрессии, управлению эмоциями.
Они сами никак не формулируют запрос и считают, что у них все хорошо. Они не приходят сами, как взрослые, и не говорят: «Мне трудно общаться, помогите мне, пожалуйста».
С помощью диагностики и наблюдения выявляются те, у кого ярко выраженные трудности, их уже отправляют к нам. Мы объясняем, что такое психолог, чем мы можем здесь заняться. В процессе беседы выясняется, какие у них трудности, как они это видят.
Зачастую родители таких деток сами имеют подобные диагнозы и задержку развития. Очень много родителей — бывшие ученики нашей школы. У них снижен интеллект, понимание, логика, контроль эмоций.
Бывают конфликты в семье, потому что ни ребенок, ни родители не могут держать себя в руках. И очень сложно бывает общаться.
В то же время нет такой бешеной нагрузки, как в общеобразовательной школе. У нас хотя бы четко определен функционал, много специалистов в школе. Их достаточное количество на тех детей, что у нас есть. Серьезная служба сопровождения, социальные педагоги.
И, тем не менее, все равно школа переполнена. Она не рассчитана на такое количество учеников. По нормативам в классе должно быть 10-12 человек, у нас по 18. Это уже гораздо тяжелее учителю. Представьте, дети с дефицитами внимания, гиперактивностью, когнитивными отклонениями.
Но сейчас даже обычные дети, если честно, мне все больше напоминают наших детей — неумением держать себя в руках, сниженным контролем.
***
Это мое первое место работы. Я не шла сюда целенаправленно. Просто получилось, что сюда меня могли взять. Психологам вообще очень сложно без опыта работы: никто не хочет брать. А где взять этот опыт работы, тоже никто не говорит.
Я не скажу, что работать было очень сложно. Хотя на любом месте есть период притирки. Все тебя проверяют: от первоклассника до уборщиц. Главное, пройти этот период максимально бережно для себя. А дальше ты уже понимаешь, как и что здесь происходит.
Через год работы, когда я пришла на 1 сентября и дети были мне рады, я поняла, что эту проверку прошла. И стало легче.
Я — довольно молодой сотрудник и по возрасту, и по стажу работы. И есть большие сложности с коллегами. Отношение такое, словно ты у них что-то украл. Настрой негативный, и с этим очень сложно. Тебе ничего не объясняют. Там, где могли бы просто подсказать, начинаются выяснения и претензии. Хотя по факту тебе просто никто не говорил о тонкостях и нюансах работы. Как будто ты обязана все знать сама.
Коллеги не признают свои ошибки, не готовы к диалогу, не готовы менять свое поведение в отношении учеников. Хотя они тоже часто бывают неправы.
Один педагог постоянно называет учеников так, как им не нравится. Уменьшительно-ласкательно. Они начинают закрываться или агрессировать, но учитель почему-то продолжает их провоцировать. Не говорит: «Хорошо, если тебе так не нравится, я не буду так называть». Вместо этого: «Ой, какие мы гордые, буду тебя тогда по имени-отчеству звать!» Это неэтичное поведение. Но педагог не хочет признавать это и менять свое отношение: «Почему я должна? Я — учитель вообще-то».
Но не бывает же так, что только в детях дело! Вот они такие все нехорошие, и только с ними надо работать.
Все мы — живые люди, все имеем свойство ошибаться. Вопрос в том, что мы с этим делаем дальше. Признаем свое несовершенство или ошибки перед детьми? Для меня, например, ничего в этом нет страшного. Если я извинюсь перед ребенком, это не умалит моего достоинства. Но почему-то для коллег это как красная тряпка.
***
Я на работе предпочитаю работать. У меня своя практика, я веду блог. Там рассказываю о своей работе, а школу стараюсь не затрагивать. Но, в целом, это почему-то очень раздражает моих коллег и создает неприязнь.
Сейчас я в декрете, и из декрета на работу уже не вернусь. Я себе представляла, наивная, что мы все, плечом к плечу, будем делать одно большое и благородное дело. И вроде все в этом заинтересованы. Но получается, что каждый сам за себя. И начинается какая-то борьба и конкуренция. Если они собрались тебя травить, они будут делать это до победного.
Фото: unsplash.com, pexels.com
