В мою бытность на железной дороге вместе с нами в одной бригаде составителей работал Витька по прозвищу «хохол», хотя корнями он происходил из-под Новгорода Великого. Ростиком небольшой, худенький со светлыми редкими и вечно нестрижеными волосами. На работе носил здоровенную кепку и кирзовые сапоги, почему-то 44 размера. Портрет можно дополнить большой оттопыренной нижней губой, с неизменно чадящей на ней «беломориной».
Я когда поступил к ним в бригаду, то поинтересовался у моего учителя, почему, мол, «хохлом» человека прозвали, ведь по виду совершеннейший «москаль». И получил в ответ:
— Не знаю, это ещё до меня было.
Фото: Михаил Шаршин, photosight.ru
Оказалось, Витька был незауряднейший врун. Он врал налево и направо, врал там, где и не нужно было бы врать, но такая уж в нём была изюминка.
Особенно он любил знакомиться с вновь поступающими к нам на работу. Часто ему самому давали учеников, специалист он был знающий и исполнительный, больше него на горке, почитай, никто и не проработал.
Так вот и слушаешь, как он с Мишей Боярским познакомился в ресторанчике под Новгородом, и не только познакомился, но и рюмочку с великим артистом на брудершафт опрокинул, как ходил по Балтике на сухогрузе, осваивал вертолёт.
Но особенной, любимой, что ли, темой его повествований были самолёты. Здесь уж он фантазировал во всю, что только ни летало по воздуху, управляемое штурвалом в пьяных руках нашего товарища. Пока я с ним работал, почти все типы самолётов изучил. Поскольку самолётов в мире много, да и текучка у нас на предприятии тоже была немалая, то самолётная тема поднималась в нашем обиходе чуть ли не каждую смену.
В разговорах с ним трудно было отличить, когда он врал, а когда говорил правду, поэтому мы, даже узнавая от него, что в управлении дают зарплату, на всякий случай информацию старались перепроверить, а уже потом и за деньгами бежали.
Рассказывали про него, как они с другом напились и прогуляли рабочую смену, а табельщица их увидела. Им нужно на работе вагоны проверять, а они возле железнодорожного вокзала пьяные пляшут. Поднялся шум и на следующий день Хохла заставили писать объяснительную записку. То, что он в ней написал, навсегда осталось в истории нашей станции, вместе со списками ветеранов труда и кавалеров соответствующих орденов.
А написал он приблизительно следующее:
«Такого то числа мы с товарищем Н.спешили на работу. Утром, проходя через лесок, в районе вагонного депо, я неожиданно наступил на гадюку, и та ужалила меня в ногу. Поскольку укус гадюки может быть даже смертелен, я попытался немедленно отсосать яд из раны, но дотянуться ртом до места укуса не смог. Тогда товарищ Н. сделал это за меня. После чего мы решили нейтрализовать змеиный яд, попавший в наши организмы. По этой причине и вернулись в город купить водки для обеззараживания раны и нейтрализации яда. За этим занятием нас и застала табельщица. Прошу руководство станции отметить самоотверженные действия товарища Н. при спасении моей жизни и представить его к награде».
Рассказывали, что, читая эту объяснительную записку, хохотало всё руководство нашей станции. Конечно, можно было вытряхнуть Хохла из его кирзух 44 размера и заставить показать следы от укуса гадюки, но любоваться на его грязные портянки охотников не нашлось. Дело замяли, но, правда, и Н. к награде не представили.
У Витьки не было никакой личной жизни. Жена допускала его к себе только в дни аванса и получки, а так наш товарищ частенько ночевал на работе, подложив под себя телогрейку и устроившись сверху на ящиках с рабочей одеждой. Сперва у нас была старая грязная будка, но потом она сгорела, и нам построили шикарный двухэтажный коттедж с консьержкой при входе, но мы по привычке продолжали называть его «будкой». Так вот на втором этаже в комнате, выделенной для нужд нашей смены, среди блеска импортного кафеля и коротал ночи наш опальный товарищ.
Никогда не забуду, как однажды он обнюхивал банку с борщом перед обедом. Спрашиваю его:
— Ты чего там вынюхиваешь?
— Сегодня меня тёща на работу собирала, не подлила бы чего.
Я понял, что здесь он действительно не шутил. С тёщей они искренне ненавидели друг друга.
Помню, как-то, наверно, по осени с Хохлом случился удар. Мы сидели в будке, и он нам бахвалился, как его брали с собой на дело профессиональные карточные шулера, хотя может он и не врал, в карты его действительно никто из наших переиграть не мог. Вдруг Витька захрапел, запрокинул голову назад и сполз спиной на сиденья. Мы испугались, я побежал за нашатырём, а ребята вызвали скорую. Сперва его положили в городскую больницу, а потом он ещё с месяц лечился в Москве в нашей железнодорожной клинике.
Я уже не помню, что там с ним было, по-моему, что-то с давлением, но после этого случая наш товарищ заскучал и перестал уже так лихо заскакивать на поручни, руководя движением состава вагонами вперёд.
Однажды случился у нас с ним конфликт, и мы тогда здорово поругались. Нас поставили работать на участке вдвоём. А у нас на рабочем месте, ещё от предыдущей смены, оставалось с полведра красного вина. Я вообще не пил, а Хохол после больницы сильно «ослабил обороты». Так что, стояло оно скорее для мимо проходящих коллег.
Вдруг на пороге будки для обогрева появляется один наш прежний работник. Он уже давно спился, и со станции его выгнали. Бедолага тогда искал опохмелиться и находился в состоянии между жизнью и смертью. Когда он попросил выпить, то я, было, собрался ему налить, но Хохол вдруг взвился, отнял у меня кружку и вытолкал алкаша из будки.
— Ты чего?- спрашиваю, — с ума сошёл? Тебе этого пойла жалко? Ты же видишь, что он помирает.
— Пусть помирает, — отрезал Хохол.
Пьяница сидел, согнувшись на лавочке, и отрешённо смотрел себе под ноги.
— Давай нальём, — попросил я Витьку.
— Отстань, — вновь огрызнулся тот.
Но вскоре последовала команда: «на тепловоз», очередь ехать была Витькина, и мне уже никто не мешал. Разумеется, что я немедленно налил страдальцу, и он, захлёбываясь и проливая на себя из кружки, словно от великой жажды, выпил, не отрываясь, все 400 граммов вина.
Когда Хохол вернулся, то сразу всё понял, и бросил мне:
— Ну и гад же ты, Алик!
Я вспылил в ответ, мол, человек погибает, а ему плевать.
– Погибает, — передразнил меня Витька. — Нашёлся тут добренький, скорая помощь ходячая, всюду вы лезете. А как он живёт, ты думал?! Что у него за жизнь?! Знаешь? Всё время в поиске этой заразы, а без неё уже никак. Без неё ты уже не человек, ты – дрянь, никому ненужная дрянь. Да лучше умереть, чем так жить! И он должен был сегодня умереть, а ты своей жалостью только продлил его муки. Запомни, если такой человек умирает, то не мешай ему умереть!
В тот день впервые за несколько лет мы поговорили с ним как-то по-человечески, и я узнал Витьку с иной стороны. Спрашивал его, почему он всё время выдумывает, мол, даже неудобно за него бывает. Оказалось, что Витька всю жизнь мечтал о небе, но врачи его забраковали, с детства было слабенькое сердечко. От тоски он стал понемногу выпивать. А мечтать не бросил, часто рассказывал другим о самолётах, и постепенно сам поверил в то, что рассказывал, а почему бы и нет?
— Почему я не мог ходить на сухогрузе, и разве Миша Боярский не мог бы со мною выпить?
Оказалось, что в московской больнице ему сказали, что если он полностью не завяжет с вином, то следующий удар его или парализует, или же вовсе убьёт. Приступы, но в меньшей степени, случались с ним и раньше, а теперь он уже обречён.
— Если меня парализует, — говорил Витька, — то кто будет за мной ходить, тёща? Да я им и здоровый не нужен. Так что сейчас мечтаю только об одном: чтобы, когда он случится, этот последний удар, со мною никого бы не оказалось рядом. Что бы меня никто не пожалел и не вызвал бы скорую.
После нашего с ним разговора Витька сам попросил принести ему крестик. И я принёс ему маленький серебряный крест с широкими округлыми концами.
— Посмотри, как он похож на летящую птицу, — говорил мне Витька, — А у ангелов, интересно, какие крылья?
Я продел через ушко креста цепочку и надел ему на шею.
— От меня на память. Если тебе вдруг станет плохо, хватайся за крест и молись, как сможешь. Может, когда придёт твоё время, Вить, то там, на небесах, и тебя научат летать. Он смеялся над моими словами, но молитву «Отче наш» выучил, и уже не начинал работать, не помолясь про себя.
Когда он умирал, рядом с ним, как он и хотел, никого не оказалось. Его нашли в столовой, в нашей евробудке, уже потерявшим сознание. Вызвали скорую, но до больницы не довезли. Хоронили Хохла за счёт станции.
Когда скорая уехала, я вернулся на место, где умирал Витька, и увидел на полу его крестик. Видимо, он, помня мои слова — «хватайся за крест», слишком сильно рванул цепочку и оборвал её. Этот крестик сейчас лежит у меня в шкатулке среди моих институтских знаков. Иногда я беру крестик в руки и, смотря на него, по форме похожего на летящую бабочку, вспоминаю моего товарища, который не дожил до сорока.
Где ты, Витька? Может сейчас где-нибудь там, высоко в небе, разводишь самолёты от опасного сближения, ты же всегда мечтал летать? Если я когда-нибудь сподоблюсь полететь самолётом, дай мне знак, что ты рядом, и я обязательно помашу тебе рукой.
В издательстве «Никея» вышла первая книга священника Александра Дьяченко «Плачущий Ангел».
Читайте также: