Мой путь к Богу

Отец Михаил, была ли ваша семья с самого начала православной, и были ли вы с детства верующим и крещеным?

Я не был с детства ни крещеным, ни верующим. Семья не была православной, но в доме, в котором я вырос, к Православию все относились доброжелательно. Помню, как на Пасху пекли куличи и красили яйца, но никто их не освящал. Бабушка иногда ходила в храм со своими подругами, но это бывало довольно редко — может быть, раз в год или еще реже. Бабушка родилась в 1912 году в верующей семье, но после 1917 года все, кроме ее мамы, ушли из церкви. Она всегда с теплым чувством вспоминала, как готовились к праздникам, как ходили в храм, но эти воспоминания больше касались внешней стороны дела.

Когда же вы крестились, пришли к вере?

Крестился я в 21 год, а впервые назвал себя верующим в 20 лет. Это было на втором году моей службы в армии.

Некоторые считают, что армия не способствует пробуждению веры в человеке.

Ну почему? Среди моих знакомых священников многие пришли к вере именно в армии. Не знаю, как это происходило у других, а у меня бывали ситуации, когда своих сил не хватало, помощи ждать было неоткуда… и вот она, эта помощь! Таких моментов было достаточно много, и не без их влияния постепенно изменилось и общее отношение к жизни.

Сразу ли вы пришли от веры именно к православию?

Вернулся я из армии с верой в Бога, но еще не православным христианином. При том, я с детства боялся заходить в действующие храмы. Однажды, лет в 12, в городе Курске во время всенощной я зашел в храм преподобного Сергия. Это был тот самый храм, который построили родители преподобного Серафима Саровского, и с колокольни которого он упал, будучи маленьким мальчиком, но остался невредимым. Я постоял внутри у самого входа две-три минуты, не больше… И не то, чтобы почувствовал себя лишним, нет – но я увидел и ощутил перед собою другой мир, к которому сам не принадлежал.

Потом, после возвращения из армии, появился новый интерес к Церкви и вообще ко всему, что связано с верой, но по-прежнему оставался какой-то трепет перед тем, чтобы переступить порог храма. Мне помогла его преодолеть одна моя знакомая, Светлана Степановна. Она, зная мою любовь к музыке, пригласила меня на Литургию, предложив послушать хороший хор. Это был знаменитый тогда хор храма Всех Скорбящих радости на Большой Ордынке. И вот, в конце января 1989 года, в неделю о Мытаре и Фарисее, я впервые пришел на Литургию. Храм был полон людьми. Мы поздоровались со Светланой Степановной, а затем толпа нас разделила. Хор был хорош, но я был избалованным слушателем, и не могу сказать, чтобы пение меня потрясло или очаровало. Через полчаса казалось, что все я уже услышал, и можно было бы возвращаться домой. Но было бы нехорошо уйти, не попрощавшись, и поэтому пришлось остаться в храме до конца службы. И в это время постепенно пришло какое-то другое ощущение всего, что происходит вокруг. Я почувствовал, что в храме присутствует Нечто, чего больше я нигде не встречал, и понял, что приду туда снова.

И после этого вы решили креститься? Мне уже приходила мысль о крещении, а прежде нее – об исповеди. Но я откладывал ее исполнение. И тогда, после той первой службы, я действительно вновь пришел в храм, и потом еще, и еще… Но Православие мне еще представлялось лишь одним из возможных вариантов некой «религии вообще».

Я стал читать о религии все, что попадалось в руки. Помню, что тогда была прочитана книга В. Соловьева о Магомете, но она не помогла мне стать мусульманином. Уже начинали распространяться разные протестантские книжки. Поначалу я их тоже просматривал, но они совершенно не привлекали, — вот в них-то не было того ощущения присутствия Чего-то высшего, которое привлекло меня в Православии. Несколько раз я присутствовал на мессе в костеле св. Людовика на Лубянке, но потом снова шел в православный храм. Была прочитана детская Библия, а затем – первые три Евангелия, Деяния и несколько глав из Бытия. Мысль о крещении приходила все чаще и чаще, но я все никак не решался. Я понимал, что это очень серьезный, ответственный шаг, что он должен повлечь за собой перемены и внутри, и вовне, в самом образе жизни, а многое во мне противилось этим переменам. Казалось, что времени еще впереди много — целая жизнь, что все решения можно будет принять завтра или послезавтра, а пока пусть все остается, как есть.

И вот меня познакомили со священником. Это и подтолкнуло меня к тому, чтобы креститься. У меня уже было много вопросов о вере, которые я ему и задал. А затем, в конце той первой встречи, уже он стал задавать мне вопросы. Помню, как он спросил меня: «Считаешь ли ты Христа Богом?» Сам себя я об этом в такой форме не спрашивал, я старательно этот вопрос обходил. Я вырос среди людей рационального склада ума. Поэтому всегда хотелось разложить все по полочкам, хотелось во всем ясности, а здесь тайна, которую никаким языком нельзя выразить, никаким умом нельзя объять. Но теперь нужно было что-то ответить, и я понял, что если отвечать честно, то я могу ответить только «да», — нравится мне это, или не нравится, хочу я этого, или не хочу. И я сказал «да». И это «да» многое перевернуло в моей жизни, и в тот самый момент я почувствовал, что теперь многое будет иначе. Потом отец Андрей сказал: «Бог хочет, чтобы ты крестился». Это было сказано так просто, без всякой претензии, без всякой позы, без всякой рисовки! И я ответил: «Ну, если так, то кто я, чтобы противится Богу!» Это было в июле, а крещение совершилось 16 ноября. К тому времени я уже ходил в храм постоянно, и продолжал это делать после крещения.

И вы стали прихожанином в…

В храме Всех Скорбящих Радости на Большой Ордынке. Это продолжалось около двух лет. Потом, в 1991 году, открылся храм Святителя Николая в Пыжах. Первое всенощное бдение состоялось в праздник святых апостолов Петра и Павла, и в этот день впервые настоятель пригласил меня в алтарь. Среди прихожан были двое молодых людей, которые дольше меня были в церкви — они и алтарничали, а я вначале только смотрел, что и как они делают. Один из них уже окончил 1-й класс семинарии, сейчас он священник в том же храме — отец Валерий Гурин. Другой – Денис – только поступил в семинарию. Но когда начался учебный год, они оба уехали в Сергиев Посад, и приезжали только по выходным, а на буднях я оставался один.

Вы в это время учились в медучилище?

Нет, медучилище я окончил до армии. В том же году, когда я пришел в храм, я поступил на медико-биологический факультет 2-го медицинского института и, успешно окончив один курс за два года, я, наконец, понял, что учусь не там. И когда мне представилась возможность стать алтарником во вновь открытом храме, я без всякого сожаления ушел из медицинского института с тем, чтобы потом поступать в семинарию. Но в следующем году был создан Свято-Тихоновский институт, и я поступил в него, чтобы параллельно с учебой оставаться алтарником.

Как отнеслись к вашему воцерковлению родители, знакомые, друзья, в институте?

В медицинском институте отнеслись хорошо. Я не афишировал свою церковность, но и не пытался ее скрывать. Отношение других к моей вере никогда не вызывало проблем — может быть, потому, что меня не особенно беспокоило, кто и как к ней относится. Дома отношение к Церкви изначально было доброе, и мой приход в Церковь не привел к каким-то конфликтам в семье. Но зато возникали вопросы: Не слишком ли много в Церкви постов? И так ли нужно их все соблюдать? Зачем так часто ходить в храм? Справедливо ли оказывать такое предпочтение Православию перед другими религиями? Был и еще один вопрос, — мне никто не задавал его прямо, но он угадывался, — что это за новый «авторитет», отец Андрей, который меня крестил?

И как вы поступали в этой ситуации?

По-разному. Иногда раздражался. И жалею об этом. Но в любом случае, даже если вас дома не понимают и не одобряют, нужно продолжать ходить в храм, отстаивать свою веру. Как бы родители ни относились к выбору своего ребенка, хотя бы и взрослого, он все равно остается для них самым дорогим человеком. Они вас рано или поздно поймут. И если даже не согласятся с вами, то им все равно ничего не останется сделать, кроме как смириться.

Не было ли в семье разочарования в том, что вы должны были стать врачом, медиком, а теперь идете по церковной стезе?

Большого разочарования не было, потому что идея поступления на медико-биологический факультет с самого начала не очень нравилась моей маме. Она, правда, не обрадовалась, когда я оттуда ушел. Но когда я поступил в Свято-Тихоновский институт, ее это вполне устроило.

Думали ли Вы о священном сане, становясь алтарником?

Я не думал заранее о священном сане, — просто нравилось алтарничать. Чувствовал себя на своем месте, и этого было достаточно. Да и духовное образование мне тогда было интересно само по себе. Но со временем появились и мысли о служении Церкви в священном сане. Рукоположения в диаконы я не искал, – это было предложение отца Александра, моего настоятеля, поскольку храму был нужен диакон. А уже потом созрело желание стать священником.

Были ли встречи или поступки других людей, которые вам запомнились тем, что в них светится вера Христова?

Таких встреч было много. Одним из первых таких людей стал иеромонах – ныне архимандрит — Андрей (Крехов). Он тогда восстанавливал храм в Рязанской епархии, и примерно раз в месяц приезжал в Москву по делам. Здесь он жил при храме Покрова на Лыщиковой горе, а я приходил туда и мучил его своими вопросами. До сих пор удивляюсь его терпению. Но с его стороны это была большая помощь. Не знаю, что бы я без него делал. По крайней мере, все бы происходило тяжелее и дольше.

С благодарностью вспоминаю свое пребывание в Пыжах. Там было много интересных встреч. Отец Александр Шаргунов, настоятель храма, это человек, влияние которого мне трудно переоценить. К тому времени, когда храм открылся, он уже лет пятнадцать был в священническом сане, прошел через все трудности, пережитые Церковью в 70-е – 80-е годы. В Пыжах с самого начала всегда звучала проповедь, — проповедь серьезная, на серьезные темы.

Для вас православие – это больше плач о грехах и отдаленности от Бога, или радость о Господе воскресшем?

В духовной жизни бывают минуты великой радости, но бывают моменты, когда надо просто трудиться — и всё, не ожидая, что именно сейчас начнутся всплески духовных чувств. Да, бывало то состояние, когда не знаешь уже, на земле ты, или на небе. Но было и другое, когда ясно, что ты на земле, и что нужно идти по ней дальше.

А что поменялось и поменялось ли что-то в отношении к миру с принятием сначала диаконского сана, а потом священнического?

Отношение к миру поменялось не столько в связи с принятием сана, сколько с приходом в Церковь. Прежде всего, стало ясно, куда вообще нужно идти. Куда, зачем и отчасти – как. Хотя «как?» – это вопрос наиболее трудный, потому что ответ на него не лежит на поверхности. В древности мореплаватели пересекали океан, ориентируясь по восходящему солнцу. Но восток в христианстве – это символ Христа и той новой жизни, которую мы получаем от Него еще здесь, на земле. В одном богослужебном тексте говорится, что Христос пришел «к темному западу – естеству нашему», то есть к нашей падшей природе, поврежденной грехом. Так вот, главное, что изменилось, – появилась возможность двигаться с запада на восток.

Беседовала Анна Любимова, опубликовано в газете «У Соломенной Сторожки»