В интервью «Правмиру» отец Юлия Бояршинова Николай рассказал, как уже два года пытается вытащить сына из СИЗО и на какой приговор надеется. Все факты изложены в его интерпретации.
«Это абсурд, бред, цирк»
21 января [2018 года] мой 26-летний сын не пришел домой ночевать. Обычно он сбрасывал мне эсэмэску, если задерживался, но не в этот раз. Я доверял ему, знал, что он не наделает глупостей, поэтому не переживал и раньше обычного лег спать.
А на следующий день в домофон позвонили и сказали: это полиция. Помню, я даже что-то такое произнес: о, круто, полиция. Был уверен, что это не к нам. И вдруг стук в дверь, открываю, а там толпа людей — человек 7-8 — среди которых я даже не сразу заметил сына. Просто не смог его признать в этом человеке — сером, со следами побоев на лице, в наручниках. Они никак не хотели снимать их, делали вид, что стоит моего Юлика освободить, как он тут же всех разнесет, раскидает, сбежит…
Николай Бояршинов
Полицейские сказали, что сын арестован, а они должны провести обыск. В чем его обвиняют, я не знал. Я ничего не понимал, был в шоке. А еще боялся, что во время обыска нам что-нибудь подкинут, поэтому старался изо всех сил следить за полицейскими. Но их было слишком много, они разошлись по квартире кто куда.
Мне не давали разговаривать с сыном, тем не менее, он успел сказать: «Меня били», а еще попросил рассказать о его задержании «ОВД-инфо» и «Медиазоне» (по словам Юлия Бояршинова, полицейские избили его за то, что он отказался отвечать на их вопросы, сославшись на 51-ю статью Конституции).
Обыск продолжался около четырех часов. Они все перерыли, поставили вверх дном. В итоге у сына нашли «Настольную книгу по консенсусу», пластилин, елочную гирлянду, изоленту, скотч, старые батарейки. Все это у меня тоже есть, даже в большем количестве. Например, старые батарейки я никогда не выбрасывал в мусорку, а отдавал Юлику: он лучше знал, где их утилизировать.
Во время обыска я постоянно думал: это абсурд, бред, цирк, это должно как-то разрешиться. Другого варианта я не допускал.
Уже потом узнал, что при задержании у моего сына нашли банку дымного пороха (сравнительно слабое взрывчатое вещество, которое используют, в том числе, для изготовления фейерверков; у Юлия Бояршинова обнаружили 400 граммов этого вещества). Юлий объяснил на суде, что работал промышленным альпинистом и нашел эту банку на чердаке одного из домов. А потом, подумав, решил от нее избавиться. Мы живем напротив леса, туда он и пошел ее выбрасывать. Ему не повезло: в тот день [21 января 2018 года] полиция проводила в районе рейд по задержанию наркоторговцев, которые делают закладки. Моего сына схватили, обнаружили порох и задержали (23 января Бояршинову предъявили обвинение в незаконном хранении взрывчатых веществ (ч. 1 ст. 222.1 УК) и поместили в СИЗО № 1. Через две недели его перевели в СИЗО №6 «Горелово» Ленинградской области, которое известно пытками. А 11 апреля предъявили обвинение в участии в террористическом сообществе «Сеть»* (ч. 2 ст. 205.4 УК).
«Если обнимете, откроем огонь»
Первый раз поговорить с сыном удалось только через пять месяцев после обыска. На судах по продлению [срока ареста] нам не разрешали подойти к Юлику, потрогать его. Помню, супруга сказала охраннику: «Я так давно не видела сына, можно я его обниму?» Он ответил: «Обнимете – откроем огонь».
Когда я все-таки получил разрешение на свидание с Юликом — это было что-то нереальное, я буквально летал, радовался, как никогда в жизни. Около 40 минут мы разговаривали в СИЗО «Горелово» через стекло по телефону. Он говорил, что у него все хорошо, просил не волноваться, повторял, что тюрьма не смерть. Куда больше Юлик переживал, как живем мы.
Я почти всю жизнь занимался изготовлением витражей, но несколько лет назад заказов стало совсем мало: народ беднел и беднел. Юлик ни словом тогда не попрекнул меня, просто ушел из Университета информационных технологий, оптики и механики (ИТМО) и стал работать промышленным альпинистом. Он никогда не старался разбогатеть. Главное для него было заработать себе на путешествия и обеспечить нас. Он полностью забивал холодильник продуктами, платил за квартиру. Конечно, я старался найти подработку, не хотел, чтобы он все это тянул на себе. Но Юлик говорил: «Ничего, потом у тебя что-нибудь обязательно появится, а пока поживем так».
Юлий. Фото из семейного архива
Даже в детстве он заботился о нас с мамой. Помню, в третьем классе спросил меня, почему я курю. Я пообещал бросить, но не сейчас. На следующий день он принес прибор, который сам сделал из трубочек и бутылочек. «Это водяной фильтр, сюда вставляется сигарета, — сказал он. — Пока ты не бросишь, кури через него». То есть он заново изобрел кальян. Чтобы его успокоить, я время от времени через него булькал.
После ареста я сказал себе: если в течение трех месяцев сына освободят, брошу курить. Хотя тогда этот срок казался мне полным безумием: не могут моего сына так долго держать в тюрьме, это нереально. Как оказалось, я тогда был слишком оптимистичен…
«Каждая моя жалоба – это еще одно избиение сына»
В СИЗО №6 «Горелово» моему сыну устроили ад. Когда ему удалось вырваться оттуда, он рассказал, как там все устроено, [правозащитницам Общественной наблюдательной комиссии] Яне Теплицкой и Екатерине Косаревской.
«Горелово» — это адский бизнес по выбиванию денег из заключенных. Там на все свои расценки. Хочешь спать на кровати, поближе к телевизору — плати (5-10 тысяч рублей в месяц), хочешь, чтобы тебя не били — плати. Ты должен деньги, даже просто въезжая в камеру (несколько десятков тысяч рублей). Но моему сыну сразу сказали, что от него нужны не деньги, а показания.
Они [сокамерники] били его и говорили: признайся, что ты террорист, что собирался устраивать взрывы. Они били его, когда он отказывался идти на допрос без адвоката. Понятно, на кого эти уголовники работали. Они [действовали] от ФСБ, потому что им были известны факты, которые в «Горелово» знать не могли. Например, фамилии пензенских ребят [факты изложены в интерпретации героя].
Поверьте, в СИЗО много способов создать человеку невыносимую жизнь. В камере сына было около 150 человек — постоянно прокурено, душно. Несколько месяцев его не пускали на прогулку и он не мог подышать нормальным воздухом.
Первые несколько месяцев его принуждали без остановки мыть полы, угрожали, заставляли приседать по 1000 раз. После такого человек несколько дней нормально ходить не может.
Сначала сын спал на полу, так как на кровать его не пускали. Нормально поспать не получалось еще и потому, что в любой момент его могли пнуть по голове.
Потом он ночевал на сдвоенной кровати вместе с еще двумя-четырьмя арестантами. Горячей воды не было, помыться сложно, антисанитария, поэтому многие болели чесоткой. Мой сын тоже заразился.
Я ходил к начальнику СИЗО №6 [Николаю Пейголайнену] — милейший человек, он рассказывал, как у них все здорово и замечательно, как арестантов хорошо кормят. Конечно, я понимал, что каждая моя жалоба — это еще одно избиение моего сына. Но ничего не делать тоже не мог. Я пытался добиться, чтобы Юлика перевели в спецблок СИЗО, где тоже ужасные условия, но в камере хотя бы по два человека. И если там убьют, то ясно кто. А когда в помещении 150 человек… Думаю, мой сын тоже понимал, что может не выйти оттуда живым. Он сам видел, как [из камеры] выносят трупы. За время, что он там был (в «Горелово» Юлий Бояршинов провел пять месяцев), умерло, по-моему, пять человек. И как-то это тихо, спокойно прошло.
Николай Бояршинов
Вначале сын не хотел давать никаких показаний, шел по 51-й статье. Но, в конце концов, было ясно, что это [избиения] никогда не закончится. И 20 марта 2019 года он объявил, что готов признаться [в участии в террористическом сообществе «Сеть»]. Я понимал, что другого способа вырваться из «Горелово» у него не было. Давать показания на других фигурантов дела он не стал, никого не оговорил.
Иногда я думаю: а смог бы я сам выдержать то, что выдержал мой сын? На его месте я бы сделал все, чтобы никого не оговаривать. Но для этого мне, наверное, пришлось бы себя убить, потому что я не смог бы через это пройти. А мой сын, которого я знал как мягкого и доброго человека, смог. Он оказался намного крепче, чем я думал, он выдержал в этом аду.
Особая эволюционная ветвь
Сейчас следствие уже закончилось, из моего сына больше нечего выбивать. Он сидит в СИЗО №3, и к нему могут попасть правозащитники, поэтому мне за него стало намного спокойнее.
Первые недели, месяцы [после ареста] было невыносимо, я почти не спал, ничего не ел. Думал, что если пойму их логику, то сразу станет ясно, как вытаскивать сына. Но потом я осознал, что обычная человеческая логика здесь не работает. Если это люди, то, видимо, особая эволюционная ветвь. Они иначе думают.
Судья прекрасно знает, что это никакие не террористы, следователь — тем более. И все равно разыгрывается цирк. Но это же не просто цирк, это реальные судьбы ребят.
В какой-то момент я понял — да, это моя новая жизнь. У меня был рядом хороший сын, близкий человек, и вот его нет. Раньше он мне помогал, теперь — настала моя очередь. И я стал выходить на одиночные пикеты раз в неделю, участвовал в митингах [в поддержку фигурантов дела «Сети»]. После этого стало чуть легче. За время пикетов я тысячам человек рассказал о деле «Сети», о том, что происходит у нас в стране. Буду выходить на улицу и дальше, пока все это не закончится, пока ребят не отпустят…
Меня поддерживали и друзья Юлика: некоторые звонили, другие приходили в суд. После одного из заседаний в Красносельском районном суде Петербурга около 40 человек собрались у выхода, через который выводили моего сына. Они сыграли его любимую мелодию: кто-то выстукивал ритм камнями, кто-то бил бутылкой, хлопал в ладоши. Он увидел всех и сразу будто ожил. А омоновцы стояли рядом и пугали, что откроют огонь, если все не уйдут, но никто не ушел.
Поддерживала нас и бывшая девушка Юлика, с которой он расстался примерно за год до его ареста. Но она сама очень боялась и в результате уехала в другой город. У многих друзей Юлика, знакомых-антифашистов был страх, ведь это реальная угроза [оказаться в списке фигурантов «Сети»]. Помню, где-то через месяц после задержания Юлика к нам пришла его знакомая. Она спросила, может ли чем-то нам помочь. А я вижу: ее трясет. Спрашиваю: «Что, страшно?» Она отвечает: «Да, страшно». Меня поразило, что люди, несмотря на свой страх, все равно приходят и делают то, что считают нужным.
Хотя были и такие, кто перестал с нами общаться. Несколько знакомых, которым я рассказывал о сыне, говорили: да-да, Бог поможет, молитесь, а потом убегали. И больше все [я их не видел]. Думаю, им просто не хотелось выходить из своей скорлупы, для них страшно признаться самим себе, что у нас в стране может такое происходить.
После приговора ребятам в Пензе (их уже приговорили к огромным срокам от шести до 18 лет) пошла большая огласка. Но, наверно, этого недостаточно, чтобы вырвать ребят из ФСБ. Я понимаю, что оправдательного приговора не будет, но надеюсь на какой-то небольшой срок для своего сына. Это ужасно, когда ты мечтаешь о таком…
Помню, шли мы как-то с еще маленьким Юликом из садика и он мне говорит: «А ты знаешь, что если у человека непростое имя, то и жизнь у него будет сложная». Я сначала удивился, а потом спросил: «Ты хочешь, чтобы у тебя была совсем простая жизнь?» Он покачал головой. Не думал я тогда, что его жизнь окажется настолько непростой.
«Люди только начинают вписываться за других»
Недавно появились публикации о причастности пензенских фигурантов дела «Сети» к наркоторговле и, возможно, к убийству. После них осталось мерзкое ощущение, до сих пор еще не отошел. Почему именно сейчас, перед судом? Почему не через неделю, месяц? Я еще понимаю, если бы были доказательства [причастности фигурантов к наркоторговле и убийству], но там фактов нет. Они говорят — надо проверять [детали версии]. Так вы проверьте сначала, а потом публикуйте!
А еще я боюсь, что это может повлиять на тех, кто поддерживал наших ребят, на общественное мнение в широком смысле слова. Люди только начинают проявлять активность, вписываться за других, понимать, что от них тоже что-то зависит. В следующий раз они могут подумать: кто его знает, может, очередные подсудимые и виноваты в чем-то, а мы ошибаемся и не можем ни в чем разобраться… Я надеюсь, этого не произойдет.
* «Сеть» – организация, признанная террористической и запрещенная в России
Фото: Давид Френкель / Медиазона, Екатерина Дементьева