По «гамбургскому» евангельскому счету
Священник Сергий Круглов
В январе на российские экраны вышел фильм режиссера Мартина Скорсезе «Молчание». Творчество известного киномастера имеет своих поклонников , оно же становилось и предметом скандала в среде православной общественности: многие помнят брожение умов в связи с фильмом «Последнее искушение Христа» 1988 года.
Помню свои впечатления того времени, я этот фильм смотрел на перемотке, «от и до» посмотреть не осилил: как-то было, в первую очередь, неинтересно, муторно по сравнению с Евангелием. Но одно бросилось в глаза сразу: фильм снят не просто человеком, хорошо разбирающимся в христианстве, но и остро неравнодушным к вопросам, поставленным Евангелием перед миром.
Позже, прочитав биографию Скорсезе, я узнал, что он вырос в строгой католической семье и хотел стать священником, пока не увлекся кино. Размышления о вере и чести, долге и предательстве, насилии и милосердии, о том, возможно ли вообще жить в этом бурном, полном страстей мире по «гамбургскому» евангельскому счету, прослеживаются во многих его работах.
И фильм «Молчание» , который Скорсезе снимал трудно, в течение тридцати лет, не стал исключением: своеобразный ремейк одноименного японского фильма 1971 года, поставленный по роману японца-христианина Сюсаку Эндо, он остро ставит вопрос о вере.
Этот фильм не вызвал (может быть, пока что) в России не только скандала, но даже систематического серьезного обсуждения. Однако я знаю посмотревших его верующих, оставивших отклики о своих впечатлениях в сети, которых фильм заставил думать о том, в чем же смысл мученичества и вообще смысл жизни во Христе, чем христианин может пожертвовать ради своей веры, может ли он ради этой веры пожертвовать жизнью своих ближних, что значит «сберечь душу свою»…
Мартин Скорсезе на съемках фильма
Удар в личное больное место
Помню один из отзывов на кинофоруме: «Не скажу, что фильм мне понравился или не понравился, не знаю, стал бы я его пересматривать еще раз, но за время просмотра я не мог оторваться ни на минуту».
Для меня фильм «Молчание» стал не просто иллюстрацией к истории христианизации Японии, сначала принявшей церковную проповедь, а затем бурно ей воспротивившейся и замкнувшейся от Европы на долгие 250 лет: в конце концов, мы знаем, что вслед за миссионерами и их проповедью Евангелия (а то и вместе с ними) на новые территории тут же проникали политические и экономические интересы кесарей мира сего, в этом история Японии мало чем отличается от истории других стран и от других эпох.
И не очередную проповедь того, что нынче называют «толерантностью», увидел я в фильме: да, отцы—иезуиты наделали немало ошибок, не разобравшись в особенностях японской души, огульно объявляя синтоизм и буддизм бесовщиной, а почитаемых и любимых предков японцев – горящими в аду, делая ставку на сильных мира сего, крестя феодала, а весь его дом, близких и вассалов, приписывая к Церкви автоматически, не особо разбираясь, хотят ли они того или нет.
Но ведь, тем не менее, земля Японии явила и множество людей, воистину просветившихся светом Евангелия, и своих святых, и Церковь Христова жива там и поныне. Нет, все эти смыслы, конечно, тоже можно прочесть в эпическом полотне Скорсезе и размышлять о них, но фильм ударил меня в другое, в мое личное больное место.
Попрать распятие – или умереть в мучениях
Фабула фильма такова (желающие могут прочесть роман Эндо «Молчание», выходивший в русском переводе, он несколько отличается от фильма Скорсезе, но вместе они создают стереоскопическую картину): в 1612 году сёгун Иэясу Токугава запретил исповедание христианства в своих владениях, а в 1614 году распространил этот запрет на всю Японию.
В эпоху Токугава было замучено около 3000 японских христиан, остальные претерпевали заключение в тюрьмах или ссылки.
Христианам предписывалось отказаться от новой веры и попрать ногами распятие или икону, этот обряд назывался «фуми-э». Попрать – или умереть в мучениях…
И тех, кто в страхе отказывался от Христа, и тех, кто, подобно первомученикам, шел на смерть ради своей веры, хватало. Особенно пристальным был в этом отношении интерес властей именно к священникам-иностранцам: так уж иерархично было устроено сознание японцев, что падре как бы являл для них самого Христа, и отречение священника могло стать примером для отступничества многих.
Двое молодых португальских священников-иезуитов, Родриго и Гарппе, прибывают в начале XVII века в Японию, чтобы найти пропавшего падре Феррейру, своего духовного наставника, который был для них непревзойденным образцом крепости веры, а также восстановить влияние христианской церкви в стране и, если придется, то и собственным подвигом мученичества прославить эту веру.
Там они встречают христиан, скрывающихся от властей, и без колебаний приступают к своим пастырским обязанностям. Рано или поздно их выслеживают, предают заключению, давление на них усиливается, Гарппе мученически гибнет, а для Родриго все более важным становится вопрос: где же Феррейра?
Когда Сам Бог нарушает молчание
Но оказалось, что падре Феррейра, не выдержав пыток, отрёкся от веры и живёт под японским именем Савано, занимаясь астрономией. Феррейра призывает и Родриго последовать его примеру. В сцене беседы Феррейры и Родриго, происходящей в присутствии внимательно слушающего их японского чиновника, упомянутые мной выше мотивы толерантности звучат «вслух», но и явно звучит молчание – молчание Феррейры, молчание Самого Христа, почему-то, как чувствует пораженный Родриго, согласного с молчанием бывшего несгибаемого пастыря, а ныне – отступника…
Пройдя через невероятные моральные и физические муки, Родриго ради спасения жизни доверившихся ему японских христиан встаёт на путь отречения. В сцене фуми-э, когда Родриго смотрит на икону, на которую ему сейчас предстоит наступить, он слышит голос Самого Христа:
«Наступи. Я пошел на муки ради любви к этим людям, сделай это и ты…». И это – единственный раз за весь фильм, когда Сам Бог наконец-то нарушает молчание.
Прежние, не знающие сомнений, представления Родриго о том, что христианство – предмет проповеди, блистательно покоряющей языческие народы не только Христу, но и папскому престолу, насаждающей не только заповеди Евангелия, но и европейский взгляд на мир, разбиваются вдребезги.
Невидимый крест позора, который падре берет на себя ради спасения бедных забитых японцев, не особо-то ясно и разумеющих (так акцентируют оба автора, и Эндо, и Скорсезе) преподанное им христианство, оказывается тяжелее мучений плоти. Клеймо отступников ложится на Феррейру и Родриго до конца их дней, они остаются в Японии, но веру в Христа хранят в тайне, внешне ничем ее не проявляя.
Послать на смерть близких или хранить веру в тайне
Подвиг мученика… Но, если убивают не тебя самого, а твоих родных и близких, тех ближних, о ком сказано в Евангелии: «Нет выше той любви, если кто положит душу свою за други своя?» Сможешь ли ради своей веры послать на смерть и их?
Или взвалишь на себя крест потяжелее, поистине адски мучительный: внешне отрекшись и покрыв себя позором, хранить веру в страдающего Христа в тайне, в мучительном молчании, в осознании своей полной немощи? Воистину, этот вопрос тяжкий.
Он обращен не к Церкви—как—организации, он не предмет проповедей и богословских рассуждений, он обращен лично к каждому из верующих, лично ко мне. И я не решусь ответить на него вот так запросто. Но тремя вещами, возникшими после просмотра, я хотел бы поделиться: впечатлением, вопросом и убеждением.
Пока ты идешь на крест сам — это христианство
Впечталение. Сразу думаешь о себе: а я? А если я бы? Думаю, каждый верующий задавал себе такой вопрос и пытался представить себя на месте мучеников, рисовал яркие картины в воображении. И, если думал всерьез, то рано или поздно выключал воображение и отставлял этот вопрос, ответ на который заочно – не дать.
Что я могу со своими немощами, мне ли не знать своей собственной слабой натуры, да и мучеников укреплял Дух Святой, а не их собственные силы… Потому – не буду дерзать думать об этом, а буду жить и решать насущные вопросы дня сего, положившись на Господа и Его промысел, помощь и милосердие. А там как будет, так и будет.
Вопрос. «Жизнь человека – превыше всего», но что именно каждый из нас разумеет под «жизнью»? Как же те, кто на мучения ради неотречения от веры все же пошел? Как же мученица София, которая шла на смерть не одна, но вместе со своими дочерьми?..
А как же те, кто не были даже христианами, например, советские люди сталинских времен, которые знали, что их близкие пострадают, будут лишены гражданских прав, работы, жилья, свободы, но не пошли против своей совести, против своей души?
И убеждение: христианство отличается от идеологии тем, что оно – не от мира сего и не призвано служить сиюминутным интересам этого мира, политическим, патриотическим, социальным, еще каким-то. Оно – свободное участие в Царстве Христовом, начавшееся уже здесь, а не идеология.
И простой признак отличия таков: пока ты идешь на крест сам – это христианство, а когда призываешь идти на крест других, неважно ради каких целей – это уже идеология.
Как все это совместить, как со всем этим быть? Не знаю. Жизнь порой ставит перед нами такие вопросы, ответ на которые приходится искать тоже целожизненно. Но я помню слова одного христианского мыслителя: «Евангелие – это ряд противоречивых вещей, ряд парадоксов, которые объединены благодатью».