†
Раздумчиво раскинулись вершины деревьев на кладбище в день воскресный. Они голы и потому берут душу особенно ощутимо. Откуда в них сегодня такая власть, такая устремленность вверх, такая способность остановить человека и вместе с тем — такое упование грядущей весны, такая тихая, струящаяся к небу радость?
Вопрос может быть задан, но ответ не обязателен, — тогда особенно, когда сердце человека на фоне крайнего упадка всех сил телесных тоже изумлено радостью, тишиной. Пусть вопрос останется без ответа, коль скоро ты и так — непонятно, вдруг — взят на длани любви Божией. Слышишь, как под февральским солнцем засуетилось все живое, какой щебет затеяли воробьи, а трели синиц стали звонкими, чистыми, прозрачными?
Ответ пришел позднее.
Тогда, на кладбище это было воскресенье. Воскресенье блудного сына — подготовительной недели к Великому посту, день чудесной, овеянной тихим звоном Литургии, когда в храме уже одеты лиловые облачения. И сердце вопрошало тогда о божественной Евхаристии, о ее участии в жизни людей, в жизни всего мира.
Вершины деревьев и ответили образом премирным; молчанием своим, своей радостью, обращением гор№, своей властью даже, обретенной ими — вместе с нами — в силе совершенного тайнодействия Литургии.
Понять это мне помогли позднее дома цветы — тюльпаны. За ночь они сомкнули свои лепестки, как плотные створки, сжались в кучку, и каждый из них и все вместе. А к утру, только чуть-чуть забрезжил утренний свет — створки их фиалов начали открываться; в каждом из венчиков ощутилось также движение, и один стал передвигаться относительно другого, чтоб достать побольше света.
Так природа растительного мира воспринимает малейший проблеск дня, так стремится она и к свету незримому, к Божественному космосу, и раскрывается навстречу ему, ищет, таинственно его ощущает.
В самом деле, посмотрите на те же кроны деревьев в дни, когда Церковь не полагает святой Литургии. Они протянули вверх свои ветви, как руки, и умоляют о милости, умоляют о благодати, так как им, чутким созданиям Божиим, живущим одной жизнью со всем живым миром, также необходима благодать Литургии.
И прохожие идут сегодня, не освященные жертвой Христовой, идут, сами того не зная, лишенные литургической милости.
Город без Литургии. Это потрясающее его состояние. Но сегодня — это смотрительно, это установление святой Церкви. А вот если представить себе, что в городе совсем не будет совершаться Литургия. Что тогда?
Но этого не может быть. Этого не будет.
Так свидетельствуют великие столпы духа. Божественная Евхаристия не может прекратиться. Тогда прекратится и мир, его бытие.
Вот почему — одно состояние в вершинах деревьев в день воскресный, и другое — в среду и пяток Сырной седмицы, когда Литургии не положено. Простерты кверху и молят о благодати ветви тополей, лип и берез в нашем саду, за окном зала, когда в среду Сырной недели идет длительное ученое заседание.
А для того, чтобы понять, ощутить не только сердцем, но и всем своим существом, как части всего живущего, как части мира, что означает для нас Литургия, — зайди в храм сразу после того, как только что был в страшной людской толчее в центре столицы.
Литургия уже идет, народа достаточно, и царские врата открыты, так как это время поминовения усопших после прочтения святого Евангелия. Ты сразу почувствуешь общность совершаемой молитвы и той оживленной жизни города, узнаешь их связь, их единство и даже зависимость жизни города от этой соборной молитвы, от умоления Господа о всех отшедших и еще шествующих по его стогнам. От того, что таинственно отверсты двери святого алтаря.
Это особенно узнаешь рано утром, среди только что начинающегося дня, тогда, когда божественная Литургия начинается с отверстыми царскими вратами.
Тогда… о! тогда особенно воспринимаешь возглас предстоящего — Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа…, ибо в это царство включаются в то мгновение все живущие под небом. И все живое, вся природа Божия, каждое малейшее существо, и ветви деревьев, голых зимой, с завязями почек.
Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков.
Какое счастье и какая победа, какая проповедь вечной правды Христовой Церкви, которая во Святой Троице царствует сегодня и всегда и во веки веков!
Аминь, правда, — отвечаем мы и начинаем нашу молитву Литургии.
И включен мир, все живущие, — лежащие на одре болезни, шествующие дорогами городов и пустынь, спешащие, толкающие друг друга — и те, что дышат последние свои минуты. Все взято, все куплено ценою бесценной Жертвы Христовой — имеющей совершиться на святом Престоле в тайне божественной Евхаристии.
†
Воскресные Литургии, подготовительные к Великому посту, обладают своим, никогда позднее не повторимым содержанием.
Прежде всего они — “лиловые”, как упоминалось уже выше. Весь праздничный облик воскресной обедни приобретает налет легкой печали, или грусти, или глубокого размышления.
Сменены торжественные праздничные облачения с золотом и цветами на лиловые ризы — с цветами ли тоже или с многими и многими крестами по всему полю фелоней и стихарей. Прислуживающие в алтаре тоже облачены в гладкие шелковые темно-лиловые одежды.
Воспринимаешь весь строй богослужения как внимательную остановку перед трудным поприщем Поста.
И ждешь тебе уже хорошо известных чтений святого Евангелия — о мытаре и фарисее, о блудном сыне, о дне Страшного суда Христова.
Чин божественной Евхаристии идет мерно, все в этом последовании развивается будто привычно, так как это — постоянная Литургия Иоанна Златоустого. И вместе с тем сердце твое и все твое существо находится в некотором необычном строе, некотором якобы ожидании, , другом каком-то внимании ко всему совершаемому в алтаре.
Святая Церковь не спешит сокрушить тебя близким наступлением постного поприща, она, напротив, постепенно, любовно готовит душу, будто за руку ведет ее. Показывает — коль красно, коль спасительно поставлять себя перед Богом в покаянии, как врачует душу тщательное самовоззрение, анализ соделанного… за всю жизнь, да и за последнее время тоже. К этому разбору своих собственных залежей в душе ты еще с вечера, со всенощной подготавливаешься пением Покаяния отверзи ми двери, а потом и слушанием псалма На реках Вавилонских.
Душу не сокрушают эти мощные церковные песнопения, хотя в них и бывают подлинно трагические моменты. Душа ведется мудрым разумом Церкви к спасительному самовоззрению, а потом и к возникновению1 от зол своих помощью Божиею.
И вот за Литургиею, овеянной лиловым флером, размышления о грядущем Посте — и тебе даются слезы. Слезы эти — как дар, внезапно, неожиданно тебе посланный, как поддержка тебе.
Слез не ищи, не проси их в молитве; все подается во время свое Подателем всяческих. Но и не пропусти времени посланного тебе дара.
В минуты слезной молитвы твоей пусть скажутся без слов, а как-то глубже их, в обозначениях, все состояния странствующей в этом мире души твоей, все ее невыразимые тяготы и ожидания; желания и мысли; заветные, несбыточные мечты и упования.
Ты даже имеешь возможность в эти минуты коснуться жизни будущего века — и там умедлить вместе с любимыми твоими, отошедшими от этого мира.
Не считай это той “областью слез”, которая, по слову преподобного Исаака Сирина, бывает у подвижника как некое таинственное перепутье в шествии его к Богу. Считай свои слезные минуты даром Божиим и старайся успеть вложить в это небольшое данное тебе пространство времени все то, что собралось внутри, что там лежало невысказанным, непонятым, неясным. Почему слезы посланы тебе в часы Литургии, когда ты только готовишься еще к Великому посту и еще даже не начал по-настоящему каяться?
Нужно ли вопрошать об этом? Что знаешь ты о подлинных законах внутренней духовной жизни? Слезы предложены тебе и в песне духовной как стезя, которую ты должен принять.
Слышишь, как плачут плененные иудеи на реках Вавилонских? — На реках Вавилонских, тамо седохом и плакахом, внегда помянути нам Сиона… (Пс 136:1).
Слезы о вечности, об утерянном общении с Богом, о близкой возможности этого общения в Сионе.
Поэтому и сейчас слезы уместны.
Ты замечаешь, как вместе с тобой затуманилось небо, и яркий весенний луч всю Литургию тщится пробиться в храм. Но храм только светлеет, только ширится под этим готовым прорваться лучом и остается молчаливым, собранным внутри… вместе с тобой, проливающей неведомые самой тебе слезы.
А в другие дни “фиолетовых” Литургий солнце ярко светит с самого начала. Видишь его яркую живопись в алтаре, проблесками касающуюся различных священных предметов. Потом замечаешь, как солнце с южной стороны храма начинает золотить иконостас, и ярко сияют в свете солнечных лучей главные иконы его первого ряда. Сами они становятся источником света. Отрадно наблюдать это краткое явление: весеннее солнце быстро набирает силу и освещает уже другие ряды иконостаса.
Оно, солнце, вплетается и в живопись лиловых парчовых риз священнослужащих и, пронизывая их своим светом, делает фиолетовый язык парчи обладателем почти человеческого голоса; так преискренен, тепл и сострадателен становится грустный лиловый знак священных одежд, что почти утешает, почти исцеляет молящихся от их печалей.
Этот же луч загорается яркими огнями в камнях церковных венцов на главах предстоятелей и светит небывалой силой искр посреди сурового красновато-лилового бархата.
Эти яркие зеленые, желтые и белые огни — как образ подготовительных к Посту богослужений: радость общения с Богом посреди тяжелых раздумий о недолжном грузе своих неправд и скверны храм носяй телесный весь осквернен).
— И как внезапный утешающий дар слезный, вдруг посланный притихшему и загрустившему сердцу.
Солнце будет сиять еще и еще ряд этих неповторимых в году Литургий, овеянных фиолетовым флером. Но и снег будет порхать в воздухе, будет становиться холодно, временами и сумрачно, опять побелеют сугробы, но и лужи будут увеличиваться в размерах. Будет казаться временами, что возвращается зима, однако поступательный ход весны все больше и больше будет охватывать сердце.
†
И се, наступление времени Литургий Преждеосвященных Даров.
Это не таинство в его полноте, не искупление Кровью Христовой, как а полной Литургии, это только сообщение нам прежде содеянного, прежде проявленной нам благодати Святого Духа, прежде освященных Даров, хранимых с великим благоговением.
Сердцу молящегося дается полнота для изъявления его скорби; Церковь сама не скрывает печали переживаемого периода, сама благословляет сетование о содеянном, покаяние о грехах.
Печальны, как бы надломлены звуки постового пения, они даже облечены в некий трагизм, будто и безысходность, но это только для того, чтоб надежда на возникновение от тьмы греха была более ощутимой и жизненной.
Уже на изобразительных верующие вводятся в предстояние перед лицом Судии.
Помяни мя, Господи, — глубоко минорно, почти безутешно. Мы предстоим пред Страшным судом Христовым и все содрогается в нас.
Помяни нас, Господи; помяни нас, Владыко; помяни нас, Святый, егда приидеши во Царствии Твоем, — трижды восклицаем мы вслед за певческим ликом и трижды содрогаемся, трепещем, почти лишаемся надежды.
Литургия развивается медленно, томит душу ожиданием, все чтение псалмов — даже и после того, как началась Литургия и произнесено благословения Царства Отца и Сына и Святого Духа.
В душу падают и там остаются слова Давидовы — …со угли пустынными… Какой сильный образ, немногословный, но выражающий сдвиг души, ее скорбь.
Стрелы сильнаго изощрены, со угльми пустынными… (Пс 119:4).
За время чтения псалмов на начавшейся уже Литургии священнослужащий кадит святой Престол и переносит после полагания земных поклонов преждеосвященные Святые Тайны на жертвенник.
А дальше уж будет развиваться действие Преждеосвященной Литургии, будут читаться паремии, и голос седой старины Ветхого Завета, даже начала всех начал, коснется сердца.
А потом придет пение Да исправится молитва моя, которое хотя и печально, но дает выход, не лишает упования скорбящую душу…
Солнце за это время начинает озарять наши головы и как бы вещественно утешает нас, согревая нас теплом весенних лучей. Солнце, что ты нас греешь? Мы ведь еще не нашли своей стези покаяния, мы только лишь осязаем, только ищем, только касаемся ее…
Но солнце продолжает светить и греть; потом его лучи переходят на золото иконостаса и там начинают сиять. К концу Литургии они будут косыми мечами ложиться на главный местный образ Воскресения Христова.
…Образ этот сейчас еще очень далек для нас; он зрится лишь в конце длинного постного пути. Хорошо для внутреннего состояния, что лучи солнца ложатся на икону Воскресения Христова только слабыми, косыми отражениями.
За службой Литургии Преждеосвященных Даров многое проходит через душу. В данный период основное, что было дано пережить — это отчетливое ощущение того, что спасемся мы от глубоких падений и неправд наших только Кровию Христовой.
Без кровопролития не бывает оставление (Евр 9:22), — говорит и Апостол. И тайна жертвы Христовой особенно сильна в эти дни Преждеосвященных Литургий, когда отсутствует Евхаристический канон, когда нам предносятся только прежде освященные Тайны.
Христиане первых веков не могли жить без частого общения с Господом в таинстве причащения. Время Поста лишало их этого великого дара: необходимо было в эти дни поприще покаяния. Скорбь верующих была велика, и тогда была им дарована возможность причаститься Телу и Крови Господним, ранее пресуществленным в таинстве Евхаристии. Так сохраняется дисциплина покаяния, времени Великого поста, но верующие не отторгаются полностью от благодати.
И воистину дoроги, даже трепетно дoроги эти Литургии, где человек переживает сложнейшее сочетание различных чувств: глубины покаяния, минутами — и горького удостоверения в том, как неправы, даже мерзки его поступки. А наряду с этим вселяет Преждеосвященная Литургия в душу такого человека и нежную, струящуюся к небу, яко кадило, надежду на недомыслимую, непостижимую милость Божию. И такое состояние необходимо душе на ее сложной жизненной дороге.
Святою Православной Церковью в кругу года положено очень мало этих Литургий, всего менее двадцати в поприще Великого поста, вот почему они так необходимы душе, почему с трепетом емлется она за их совершение, почему и с ревностью следит, как бы не пропустить эти неповторимые Литургии воздыханий сердечных.
В Литургиях Преждеосвященных Даров угадывается так необходимое для крепости человека двуединство. Его надо осязать сердцем, всем существом внутреннего бытия.
Эти Литургии совершаются весной, когда в природе происходят величайшие, иногда чрезвычайно быстрые и резкие сдвиги. Солнечное тепло образует единство с растопленной грудью земли, с ее потоками, наводнениями, ревом рек и ручьев, с бесконечными лужами по дорогам и рыхлыми провалами снега в лесу.
Весенний холод, заморозки по утрам неповторимо сочетаются с набухшими почками, со струящимися к небу сучьями, зеленеющими и становящимися фиолетовыми в прозрачном воздухе утра. Среди сумрачной и молчаливой северной природы, в этой суровости ее пробуждения рождаются светлые, прозрачные трели птиц и звенят — тонко и чисто — отовсюду, со всех сторон.
И больше всего таинство подмеченного двуединства — в храме, во время совершения Преждеосвященной Литургии.
Истощение всего круга богослужения — и радостные лучи солнца за окнами храма, лучи, проникающие и в храм, лучи, золотящие иконы и молящихся. Скорбные черные ризы священнослужащих, но и знамение Животворящего Креста Христова на фелонях, иногда — с тонким рисунком окружающих его гибких виноградных лоз; знамение страдания, увитое образом бессмертного бытия во образе виноградных кистей и листьев.
И самое бoльшее.
Вход с освященными прежде Дарами в час пения Ныне силы небесные при великом его трагизме, падении всего молящегося народа ниц является временем величайшего торжества веры: се бо входит Царь Славы, се жертва тайная совершенна дориносится, — и самые врата алтаря ради только этого входа получают именование Царских.
А совершено ли в тебе двуединство, дана ли тебе величайшая радость соединения противоположных сторон твоего существа?
Нет. Тебе дано еще идти к этому.
Покамест же стой, взирая на закрытые перед тобою царские врата, на закрытый алтарь. Может быть, утешением тебе будут воспоминания о тех минутах, когда ты ходил по берегу, созерцая белизну, недоступность, Царскую высоту Небесного хребта на Тянь-Шане.
Жизнь одних в том, чтоб достигнуть высот хребта или святости алтаря. Жизнь других — в том, чтоб только знать об этой недоведомой красоте и к ней даже не стремиться, а только созерцать ее и достигать лишь желанием сердца.
†
В утро Благовещения сыро, прошел дождь, но к началу Литургии остановился, воздух прояснился, стал прозрачным. В этом чистом озоне отчетливы уже издали стены и купола храма, до предела видны его углы, очертания окон, изгибы кокошников, главок, кресты.
И деревья.
Деревья голы, стволы по-весеннему неожиданно тонки и струятся к небу, подчеркивая еще больше весеннюю прозрачность воздуха и вечно юные краски храма.
Но серо, ни одного солнечного луча.
Литургия и всенощная праздника оказываются резким изменением Поста, вторгшимся в его течение светлым потоком новых чувств, упований, молений. И храм переполнен до предела, люди радостно встревожены, приподняты, обвеселены.
Нам всем так необходима радость!
Но эта радость все же по мудрому разуму Церкви покоится в недрах постного сетования. И се, нет торжественного Великого славословия и священники в праздничных одеждах полагают земные поклоны на Господи и Владыко живота моего.
Литургия праздника также рождается из устава Поста: ветхозаветные чтения на шестом часе, затем последование девятого часа, изобразительных и вечерни со стихирами, с длительными великопостными чтениями книги Бытия и Премудрости Соломоновой и только потом — радостное из чина вечерни возникновение Литургии.
Сердце ищет в ней утешения, сладости для сердца, но утешение медлит прийти. Как и небо за окном остается серым, а воздух — в открытую дверь храма, — хотя и прозрачен, но не утешен, не пронизан лучом.
Принимай то, что дает тебе божественный Промысл, не вынуждай себе утешения в день праздника. Ты же не знаешь, что потребно тебе сейчас, по ходу твоего внутреннего пути.
На иконе Благовещения обычно ищешь две основные, с детства знакомые фигуры — Богоматери и небесного вестника. И постоянно как бы забываешь об Того, Кто в сегодняшний день — основной, определяющий чудо.
Он — Дух Святой — по Своему обычаю сокрыт и будто не виден в событиях. Очертания голубя, парящего над Марией, или луча, осеняющего ее, даже не на каждой иконе отчетливо различаешь.
А чудо совершает, определяет Он.
В тихой комнате, ничем не примечательной, когда Святая Дева сидела за своим обычным занятием, незримо для всего мира — кроме небесного посланника — в великом молчании и смирении Девы определились все пути человечества.
Так, великое торжество, главизна спасения нашего родилась из тихой беседы, в тихой келье — так же, как сегодня из последования постной службы возникла блистающая неизреченная Литургия праздника.
А для того, чтоб это стало ясно сердцу, все и происходило сегодня в сумраке серого весеннего утра, а потом — такого же серого дня. Происходило и в сумраке человеческого сердца, которому радость праздника не была ниспослана, а, напротив, сегодня как бы усугублялась его — сердца — плотяность и длительная печаль.
Ибо радость сердца, его утешение, его извещение есть далекое подобие того Благо-вещения, которое празднуется ныне. И оно всегда неожиданно, внезапно. Оно — милость Божия, Дар Божий, оно — далекое подобие того, что пережила Дева Мария в днешний день, оно тоже образует в сердце плод духовный, действие благодати, и утешенный ею человек уже не живет законами земной жизни.
Сегодня, по смотрению Божию, тебе не дано этого из-вещения, этого благо-вещения, чтобы ты мог… и под серым покровом временной печали, как в природе под покровом серого неба, — более внимательно вглядеться в дивные законы Господни.
Поэтому не скорби, что ты не утешен, что ты по-настоящему телесно еле жив и слаб. Зато ты внимательно рассмотрел всю ткань сегодняшнего праздника. И довлеет тебе.
Обрадованный, ты бы не вгляделся во все открытые тебе закономерности: в праздничную Литургию, возникшую, как белый голубь, из скорбного последования Поста; в печальное серое небо, хранящее великую тайну праздника; в тихую келию Девы Марии, осиянную небесным светом Утешителя паче, чем даже явлением небесного посланника. И внутри себя не увидел бы мудрости великих законов о радости бывающего тебе извещения, как частного подобия Благовещения. Ее не жди, ее ты недостоин. Она — всецело действие Благодати, дара Духа Святого.
…Впрочем, для того чтоб ты смог себя потерпеть, оставаясь неутешенным в светлый праздник Благовещения Пресвятой Девы, — на кладбище тебе даны потоки ручейков. Тебе даже неизвестно, сможешь ли ты дойти до родных могилок, — и это делает твое путешествие к ним весьма значительным и емким. С трудом можно продвигаться вперед, всюду тебя сопровождают потоки.
Они — то справа от тебя, то основное течение их слева, то ток воды ищет себе нового русла и широкой полосой преграждает тебе путь. И вот, обретши себе ложе, вешние воды бегут, укрываясь под тонкою острою коркою льда в глубине еще не растаявшего снежного покрова. Ты даже слышишь тонкую мелодию бегущего ручья, когда он, обретя силу, делает вдруг резкий поворот или уходит вглубь обретенной им рытвинки.
В самом деле — музыка, тонкий звук журчания жизни,утешающий лепет водной стихии, выражающей себя в струях ручьев, ручейков, потоков.
Хорошо. Тихо. Утешься и ты.
Не ищи только радостей, только внутренних извещений. Понеси себя, потерпи себя в сумерках праздничного дня, под серым небом. В изнеможении телесных и душевных сил не изнемогай, не изнемоги.
А к вечеру, на закате дня появилась отрадная полоса очистившегося торжественного небосвода.
†
Воскресные Литургии Великого поста.
Они тоже совершаются в лиловых облачениях, как и те, что предначинают Пост. Однако в них уже совсем и другой ритм, и другой оттенок переживаний.
Это прежде всего — Литургии Василия Великого, которых в году положено всего десять, а в Посту, по воскресеньям — всего лишь пять. Душа емлется поэтому за них с особой тщательностью, с особой бережностью, но получает от них свое внутреннее питание опять лишь по смотрению Божию.
Одежды священнослужителей лилового оттенка — это смягченная печаль Поста. Оттенки разнообразны: от темно-фиолетового бархата до светлой, почти сиреневой парчи. И то ткань одежд ознаменована сверху до низу ткаными крестами — крестчатая риза,то на поверхности лиловатой фелони затканы причудливой формы стилизованные растения. А в воскресенье средокрестной седмицы при выносе животворящего Креста цвет фелоней и стихарей оживляется блеском вишневого бархата — все это во славу Христову. Умягчает видимую суровость молитвы сияние камней на венцах-митрах предстоятелей. Живая игра их желтых, синих и белых огней на глубоком фиолетово-красном бархате очень нужна душе в ее многообразном и многотрудном шествии постною стезею.
В этом году странная, длинная и теплая весна, но почти без солнца, которое иногда проглядывает только к вечеру. Поэтому, насколько запомнилось, все постовые воскресенья Литургии проходили под серым, глубоко молчащим небом.
Строй обедни суров. Многие напевы сугубо продолжены и минорны еще задолго до мотивов Евхаристического канона. Люди вводятся в Литургию редко исполняемыми в обычные воскресные дни скорбными звуками ектений и Иже херувимы…
Эти редкие, неповторимые мотивы в воскресных Литургиях Великого поста насыщены и строем всех тех служб, которые их предваряют. В постных воскресных обеднях живо воспоминание, даже ощущение пропетого накануне Покаяния отверзи ми двери…
Тогда храм погружен в темноту. Звуки покаяния нарастают и охватывают молящихся. Каждый поставляется в этой суровой темноте на суд своей совести, остается с ней наедине, а голос покаянных строк то осуждает содеянное, то горько укоряет за него, и, наконец, в заключительных, отрадных, но еще суровых звуках предлагает душе выход.
Стоят в темноте перед Богом все возрасты человеческой жизни; замирает, вдруг услышав звуки вечной правды, юность. Стоит, исповедуется Богу в молчании весь храм, а за окном в глубокую темноту неба уходят отражения зеленых огней лампад, будто там, в небосводе обретающих свое твердое пребывание.
Это все, пережитое накануне — и покаянное пение, и мрак храма, и дрожащие за окном во мгле неба зеленые огни, — все это составляет основу , входит в подтекст воскресной постовой Литургии и наполняет ее небывалой широтой переживаний. Можешь получить, если будешь внимателен, вернее, если таково будет действие благодати, вечные удостоверения, неопровержимые пособия вечного бытия и спасения.
И вот — начало канона Евхаристии. Опять сурово и чрезмерно протяженно пение, так как на этой Литургии положены длинные молитвы для священников, совершающих таинство. Иногда напев канона традиционен, состоит из как бы колеблющихся звуков — впечатление великого корабля, плывущего по великой водной стихии. Иногда же напев чрезмерно суров, даже трагичен, с особым подчеркиванием некоторых выражений канона. Особо выделяется ангельское славословие Святой Троицы: Свят, Свят, Свят Господь Саваоф… Местами в пении слышны отчетливые, нескрываемые диссонансы: нет выхода у человечества, оно гибнет, и медленное пение канона не скрывает, не смягчает это. Пусть каждый стоящий ощутит этот диссонанс в самом себе, пусть осознает, чтo представляет собой жизнь без Бога.
И вот полные милости и тишины слова совершающего тайную жертву: Даде святым Своим учеником и апостолом, рек… Это еще не тайнодействие Тела и Крови Христовых, это только более подробное, чем за Литургией Иоанна Златоуста, более приближенное к нам воспоминание Тайной вечери. Даде святым Своим учеником и апостолом, рек… Второй раз — это приношение крови: Пийте от нея вси…
И далее — совершение самого Таинства, самая глубина и высота приношения, анафоры — и действо Святаго Духа Божия.
Зде —молчание.
Опять протяженное пение Тебе поем, опять диссонансы, но и отрадные звуки примирения с Богом, мирное движение корабля Церкви по великим водам мира.
И заключительное, радостное О Тебе радуется, Благодатная, всякая тварь… Насколько сурово было исполнение канона Евхаристии, насколько часто и сильно звучали в нем ноты трагического, настолько сейчас, в обращении к Богоматери приглашается к радости вся тварь — ангельский собор и человеческий род. А с ними и весь мир, вся одушевленная природа, всякая тварь и природа неодушевленная, молчащая.
Круг завершен, таинство совершилось — теперь все, кто готовился, подходите к источнику бессмертия, насыщайтесь святыми Христовыми Тайнами, примите Тело Христово, вкусите бессмертного Источника.
И маленькие дети, и младенцы, которые лишены возможности причащаться в дни Преждеосвященных Литургий, — приступите, вкусите, насладитесь вечной жизни и радости.
Маленькие, завернутые в пестрые одеяльца; стоящие уже на ножках, всех возрастов и размеров. И те, которые только что присоединились, вошли в корабль Церкви, приидите, приимите Жизнь!
†
Служба Великого Четверга рождается из вечерни. Поначалу она может напоминать Литургию Благовещения, однако здесь вечерня переходит в продолженную Литургию святителя Василия Великого и поступь ее торжественна и печальна одновременно.
Вечери Твоея тайныя днесь, Сыне Божий, причастника мя приими, — основная идея этой единственной в году Евхаристии, и песнопение это заменяет Иже херувимы.
В этот день, по милости Божией, и ты призван быть причастником Тайной Вечери, только не жди для себя особых, явных милостей Божиих, напротив, умолкни и смирись: ты уже был их обладателем и опять обретешь в необходимый для тебя час.
И душа молчит, молчит перед назревающим, совершающимся и уже совершившимся таинством. Чувством сердца это таинство постигалось еще в начале Поста. Тогда в душе стало очевидно, что спастись, исцелиться, воскреснуть от греха мы можем только кровию. А без крови не бывает оставления.
И довлеет тебе этого. Этого достанет на всю жизнь. Не вынуждай Бога на ответ тебе. В смирении сподобляйся Святых Тайн и умолкни. Ты просил Бога Отца об отверзении дверей твоего сердца, но время для этого, может быть, не y прииде2. Господь еще продлевает твою жизнь, и в совете Его ответ тебе уготован позднее. Не испытывай с дерзостью пути Промысла Божия. Смирись и молчи.
Некоторые отходят от святой Чаши, проливая обильные теплые слезы, не могут остановить их. “Господь дошел до нее”, — говорят кругом стоящие про женщину, отошедшую со слезами от Святого Причащения. Хорошо сказали они: “Господь дошел”, — обозначили самую сущность совершившегося.
Выходим из храма. Прохладно. Сейчас за городом еще пустует лес, стоят замолкшие, готовые раскрыться стволы и ветви. И земля пустует, бурая, сухая, только кое-где сохранились небольшие пласты слежавшегося снега и льда. В городе тоже тихо под голыми тополями. Вверху только что обозначаются сережки. А земля пустует и молчит.
И вот, в какую-то единую минуту сердце поняло вдруг, что на всей природе, на всем мире напечатлена благодать. Она — в молчании леса, деревьев и почвы, в их истощании в этот день Тайной Вечери. Но земля объята и силой неописуемой благодати Божией, на ней — роса, как в свое время по молитве Гедеона …И бысть суша на руне токмо, и по всей земли бысть роса (Суд 6:40).
Это в моей душе сегодня ничего не видно, зато как таинственно орошает благодать всю землю, весь замолкший мир Божий, и какая это действенная роса благодати. Человек может потерпеть себя, познав, что кругом него действует таинство.
Не спрашивай, долго ли потом продолжалось это зрение, когда душа твоя была суха, как руно Гедеоново, а мир кругом был полон благодати. Иногда достаточно одной-единственной минуты, чтоб совершилось внутреннее таинство. Иногда же это восприятие чуда продолжено и совершается по меркам земного времени достаточное количество часов.
Так подходит день, а потом и вечер Великой Пятницы. Господь наш умолк во гробе.
За Литургией Великой Субботы перед взором души проходят многие и многообразные ветхозаветные знамения подвига Христова; не все их равно запоминает душа. Здесь и пророк Иона в чреве китовом, и евреи, прошедшие море посуху. Здесь воскрешение Илией сына вдовицы, а также — простертие пророка Елисея над умершим отроком и воскрешение его. Здесь прозрения пророка Исаии, краткие и сильные в своем словесном выражении. Здесь, наконец, горящая пещь Халдейская, которая не опалила трех отроков. Их еще много можно насчитать прообразов Ветхого Завета.
Но чу! Где же твой образ — руно святого Гедеона, роса по всей земле?
Росы уже нет на земле. Вся роса, все благоволение Божие, вся благодать — на одном Единственном — Агнце Божием, лежащем во гробе, на руне Которого собралась вся роса, все ее капли, что раньше покрывали землю (Суд 6:37–38). Только на ней одной, плоти Христовой, умолкшей и лежащей во гробе — сейчас вся роса.
Приступите и прикоснитесь благодати. Просите о всем, чего просит, о чем плачет сердце. Вы будете услышаны, как Гедеон, просивший знамения у Бога перед началом своего служения народу еврейскому. Приступите к Агнцу Божию, к Новой Пасхе, лежащей во гробе, и просите хотя бы одной-единственной капли благодати, одной животворящей капли росы.
Се, она собрана в сосуде Тела Христова, в храме Его Тела, поверженном во гроб. Но Тело это имеет восстать и уже прочтено пророчество о мертвых костях, покрывающихся плотью: И рече ко мне: сыне человечь, прорцы на кости сия <…> прорцы о дусе, прорцы, сыне человечь… (Иез 37:4,9).
И воскресают кости.
Мы молимся с великим упованием, ожидая воскресения Христова:
Воскресни Боже, суди земли… (Пс 81:8). И продолжаем: Христос Новая Пасха, живожертвенная жертва, Агнец Божий, вземляй грехи мира.
В короткие часы, когда вся сила земли, все Отчее благословение, вся сила Святой Троицы запечатлены в Храме Тела Христова и отмечены непостижимой росой благодати, — не отходи душой от Святой Плащаницы, познай тайну, что вся земля суха, на ней же и в ней одной — Святой Плащанице — сосредоточена вся роса мира.
1976
(Окончание следует)
1Авторское словоупотребление монахини Игнатии. Ср. ц.-слав. возникнути — ‘подняться, встать, разогнуться; оторваться от чего-л.’, сопоставимое с восклонитися: возникни от земли, душе моя (Канон покаянный “Ныне приступих…”, песнь 3); возникни от зла; душе <…> возникни, зовущи (Утреня Великого вторника. Икос) и др. — А. Б.
2Не y прииде (церк.-слав.) ‘не настало’. — А. Б.