Монастырь по принципу Google. Игумен Пантелеимон (Королев) — о творчестве, утратах и одиночестве

5 января 2019 года иеромонах Пантелеимон поздравлял в мессенджере епископа Феоктиста. 

— С именинами, дорогой владыка!

— Спасибо, ты там еще не надумал в игумены? У меня есть один подходящий монастырь. 

В то время отец Пантелеймон жил почти 10 лет в Свято-Преображенском скиту под Серпуховом, и ближайший магазин находился оттуда за 5 километров. Он говорит, что в тот момент в его голове «загремел фейерверк».

— У меня все прекрасно устроено — лес, грибы, ягоды, зайчики. И вдруг мне говорят: «Изыди!» Ну, здорово. После очередных всполохов фейерверка я согласился, но выглядел, как маленькая девочка в кинотеатре, которая смотрит «Властелина колец» и кричит: «Я пойду, я пойду в Мордор!» И весело, и страшно.

Игумен Пантелеимон

— С каким трудностями столкнулся новый настоятель Данилова монастыря?

— Если вы посмотрите историю монастыря с 1994 года, то увидите, что у него сменилось десять настоятелей. Кроме того, три года подряд настоятеля здесь не было вовсе — моего предшественника игумена Даниила убили в собственной келье, и только недавно преступление смогли раскрыть.

Мне нужно было организовать дружную команду. Первую книгу, которую я прочитал здесь в начале игуменства, — «Как работает Google». Ее основная мысль в том, что люди в компании должны находить для своей энергии творческое выражение, а в монастырской жизни творческий подход очень полезен.

Один из факторов, осложняющих работу, — размеры пространства. Когда-то в монастыре жило 70 человек, а сейчас их 10. Такие просторы и не особая загруженность делами дают тишину, в которой не очень просто создавать горячие и четко направленные потоки. Представьте, что в McDonald’s вы купили кофе и начали размешивать сахар, быстро-быстро вращая палочкой. Я нарезал немалые круги по монастырю и понимал, что нужно сделать так, чтобы эту метафорическую палочку отпустить, и она вращалась сама.

Эффективность команды зависит от чувства братского локтя. В Силиконовой долине стараются так располагать рабочие места сотрудников, чтобы люди часто пересекались, — это приводит к рождению новых идей. У нас классическое место регулярных встреч — жизненно важный узел, называемый трапезная. Какие-то моменты обсуждаем в конце трапезы один на один, какие-то обговариваем по ходу. 

— В чем монахи могут применить творчество?

— А давайте по-новому обустроим территорию или сделаем уютнее какой-то корпус? Например, у повара или столяра есть его рабочее место. Можно приходить на это место, как будто оно тебе чужое и постылое, а можно сделать его удобным для себя и для того, кто будет работать после.

Важно, чтобы люди сами находили, как они хотят улучшить монастырскую жизнь, игумен не должен быть единственным двигателем и единственным источником энергии, его задача — аккуратно эти силы направлять, чтобы разные части механизма правильно взаимодействовали. Так было, когда я сюда пришел. Теперь же я стараюсь эту систему укреплять.

Игумен Пантелеимон всегда на связи, но только не в Богослужебное время

Естественно-научный подход к христианству

На рабочем столе у игумена Пантелеимона много писем и деловых бумаг. Горка неразобранных почтовых извещений гласит: «Петру Королеву». В конце 1990-х годов так звали студента мехмата МГУ: он только что поступил на первый курс, а его мама выиграла «Грин-карту» и вместе с папой эмигрировала в США. Жить с родителями Петр не мог из-за учебы — летал к ним в Штаты раз в год на несколько месяцев и возвращался в Москву к бабушке. Через год он решил перевестись за границу.

— Я мальчик дико амбициозный — и был, и остаюсь, — поэтому стал собирать документы, чтобы поступить в лучшие вузы Америки. Готовился к экзаменам на знание английского языка и даже неплохо их сдал. Устроил себе такую эпопею…

Во всех университетах Петр получил отказ и остался на мехмате. Тогда же начал воцерковляться. 

Впервые подруга привела его в храм на Рождество. Из-за духоты и столпотворения молодой человек едва мог стоять, но чувствовал, что сейчас он там, где должен быть. Службы разбудили в нем «интеллектуальный интерес», и вот уже на лекциях он читает «Исповедь» Блаженного Августина.

Читая в университете святоотеческую литературу, отец Пантелеимон впервые задумался о монашестве

— Мозг математика спорил с душой?

— Конфликта у них не было. Мне кажется, что математика, наоборот, помогает, потому что каждый день ты сталкиваешься с такими вещами, которые весьма сложно устроены. Скажем, в университете преподают многомерные комплексные пространства, попробуйте их представить! Ты регулярно оперируешь понятием «бесконечность»… Существует целый ряд вещей, перед которыми мозг не похвалится своим всемогуществом.

К христианской практике у меня был подход исследователя-естественника.

Хочешь узнать, действует это или нет, — проведи эксперимент. Так я убедился, что пост — штука важная, она во мне что-то меняет. Следовательно, и другие вещи, которым учит Церковь, тоже имеют смысл.

С моим неофитским запалом я постился так постился. Мне 20 лет, я учусь в университете, живу один в квартире: молюсь, сколько хочу, и питаюсь, как хочу. Не водой и хлебом, конечно, но… Отчасти по лени, отчасти из аскетических соображений.  Однажды, когда жестко постился, решил с утра выпить грейпфрутового сока. Это было неразумное решение (смех). Запал не исчез, просто я осознал, что не надо грейпфрутовый сок пить с утра на пустой желудок.

— Чем еще вы интересовались, кроме математики и богословия?

— Была особая любовь к Хармсу, к специфичной эстетике его произведений. Не знаю, почему мне были созвучны поэзия и проза абсурда. Отчасти просто привлекала экстравагантность, отчасти — попытка писателя пробиться к чему-то неизреченному…

— Вы сами заговорили про Хармса, теперь будете отвечать. Хармс называл любимую женщину окном, сквозь которое он видел звезды, а звезды — раем… Вы были влюблены?

— (Хитрая улыбка.) Краткий ответ — да.

— А поподробнее?

— Как Хармс, окон на стенах не рисовал (смеется), но о семье думал. У меня были особенно ярко подчеркнуты стихи 142-го псалма: «Скажи мне, Господи, путь воньже пойду, яко к Тебе взях душу мою». Когда учился в семинарии, я еще не мог определиться. Было желание послужить Богу, а где и в каком статусе, я не фантазировал. Я понимал, что бросить все и уйти в монастырь — это, скорее, классический неофитский запал, и думал, что вполне могу построить семью и служить Богу в качестве женатого священника.

Игумен Пантелеимон смущается отвечать на вопросы о любви

— Вы, крутой математик, окончивший МГУ, идете в семинарию. Зачем? 

— Крутым математиком, с учетом моего разгильдяйства, я не был, и вид крутых математиков меня не вдохновлял. Некоторые из них настолько погружались в науку, что ходили по коридору с задумчивым видом и разговаривали со стенами. 

Вдобавок предложение пойти в аспирантуру, по сравнению с той свободой, которая чувствовалась в церковной жизни, отдавало затхлостью. К тому же, никуда не делись мои амбиции. Я думал, что поступлю в семинарию и буду там самый умный. К счастью, это оказалось не так.

Когда сообщил родителям, начались длинные, напряженные письменные дискуссии. Папа считал, что ребенка оставили одного — и не пойми кто его запутал в свои сети. Им казалось, сейчас моя жизнь обрушится, и мне придется общаться только с бабушками в приходах. Конечно, приходские бабушки — неотъемлемая часть моего общения, может быть, даже одна из лучших.

Семинарский тимбилдинг

Будущий игумен родителям все объяснил рационально — «ногой не топал и не капризничал». В новом учебном году вчерашний выпускник мехмата перебрался в семинарское общежитие. Кроме Петра, в комнате жило примерно 20 человек, но все появлялись там с одной целью — поспать.

Архиепископ Верейский Амвросий: «Из студентов, которые потрепали мне нервы, получились отличные священники»

Подробнее

«Тимбилдингом» в семинарии, по выражению отца Пантелеимона, служили совместные работы: например, студенты вместе разгружали и квасили капусту. Дежурства по кухне выматывали. С вечера команда из четырех человек получала продукты — суммарно в семинарии готовили примерно на 1000 человек, включая иконописную и регентскую школы, — затем приходили на кухню к шести утра, помогали поварам, тягали и мыли 30–литровые баки. 

— В 9 вечера ты возвращаешься оттуда грязный-вонючий, и тебе хочется только помыться и завалиться спать. Но такие нагрузки важны с педагогической точки зрения. Была однажды такая история. В конце лета приехали абитуриенты. Я тогда уже был старшим пономарем, и одного из них отправили к нам на уборку храма. «Нет, я здесь для того, чтобы стать священником, и к работам прикасаться не хочу», — примерно так он ответил. К счастью, он не поступил.  Не знаю, по каким причинам.

Когда Петр учился на втором курсе, он оказался в редакции «Встречи» — студенческого журнала Московской духовной академии, которым тогда руководил игумен Петр Еремеев. Через несколько лет он и сам станет главным редактором. По воспоминаниям его знакомых, в него была влюблена вся православная Москва.

— (Смущается.) Ну, я вам не скажу за всю Одессу… В конце коридора был стол, и там частенько происходили всякие чаепития. Я в то время активно вел Live Journal, зазывал разных людей — хотелось какой-то движухи, серьезных обсуждений, потому что на курсе мне их завязать не удавалось. Преимущественно компания из «Живого журнала» туда и приходила. Так мы расширяли контакты, искали новые темы.

Однажды на курсе Петра появился невысокого роста человек в очках с толстыми стеклами. Одетый в подрясник, он бодро запрыгнул на подоконник, чтобы открыть форточку. Это был иеродиакон Пантелеимон Шустов, который уже заочно окончил Владимирскую семинарию и теперь перевелся на очное отделение в Москву.

Петр пригласил нового знакомого в редакцию «Встречи». Постоянные богословские споры, работа над журналом, а также совместный штурм справочников Розенталя по литературной правке сделали молодых людей лучшими друзьями.

— Говорили про досократиков, акциденции, сущности и прочее… Помню, в академии бушевала дискуссия, которая касалась Евхаристии, — о том, насколько правильно использовать термин «пресуществление»… Даже выбравшись на пикник, чтобы пожарить сосиски на костре, мы продолжали обсуждать эти вопросы.

В январе 2007 года Петру позвонили друзья из духовной академии. Они сообщили, что отец Пантелеимон умер от сердечной недостаточности.

«Господь прослезился, и священник может плакать» 

— Что вы почувствовали, услышав эту новость? 

— (Долгая пауза.) Я… не очень понимаю, как можно описать свое состояние. Пантелей был человеком с огромной жизненной энергией, трудился с радостью, но на износ — и служил, и учился, и работал в журнале, и помогал друзьям. (Крутит в руках чашку.) Он пил очень крепкий чай. По-видимому, отчасти это причина, по которой сейчас его с нами нет.

Вспоминая о друге

Свои эмоции, ощущение зияющей дыры я отчасти начал закрывать тем, что обзванивал друзей: кого-то поддерживал, кого-то утешал, пытался что-то организовывать, но ничего особо не мог сделать — Пантелей был в Афинах, он уехал изучать свои любимые литургику и греческий… Пытаясь все пережить и осмыслить, я отправился на Брянщину, в Свенский монастырь, чтобы там погрузиться в правильную рутину.

Когда встречали гроб в Шереметьево, я уже понимал: друг вернулся, и теперь все спокойно. Пантелея похоронили в Зосимовой Пустыни. Часто я вспоминаю его шутки… Вообще, в журнале «Встреча» с шутками были особые взаимоотношения, потому что они регулярно сбывались. Когда Пантелея спрашивали, как выпускников распределяют после семинарии, он говорил: «Ну, возьмем, например, меня. Земля Владимирская еси, в землю Владимирскую отыдешь». Пантелей, долгое время проживший во Владимирской епархии, туда и вернулся.

Мы приехали поздно. Вместе с той командой, которая регулярно собиралась в редакции, почитали Псалтырь. Потом Пантелея отпевали — знаете, с таким ощущением Великой Субботы… Грусть и отчасти предвкушение радости. Совершенно фантастическая погода была: холодно, и, когда засыпали могилу, в воздухе на солнце искрилась пыль инея. После пели пасхальный стихиры. Мы все чувствовали ярче и глубже ту дружбу, которая нас с ним объединяла…

— Что такое смерть для христианина?

— Экзамен, в каком-то смысле. Последний рубеж, к которому мы готовимся, память о котором дает силы. И такой аспект реальности, который подвигает правильно выстраивать взаимоотношения с людьми… 

Отец Пантелеимон смотрит на изображение Апокалипсиса

— Но, если человек уходит, как отец Пантелеимон, в 28 лет, разве он может быть готов?

— Не готов пойти ко Христу?

— Не готов расстаться с жизнью.

— Тогда вопрос, к чему мы стремимся и к чему стараемся прилепиться. Отец Ефрем Филофейский в книге «Моя жизнь со старцем Иосифом» описывает свой период послушничества. Находясь в полном повиновении, он был настолько окрылен, что думал, как хорошо было бы  умереть сейчас, когда не тяготят грехи и ты чувствуешь себя таким, каким тебя задумал Создатель. 

Переход ко Христу в юном возрасте… Господь принимает в разных возрастах, а справедливо ли это… Кто я такой, чтобы к Богу претензии предъявлять? Вернемся к математике. Есть неизведанный объект, который ты пытаешься понять, и странно к этому объекту предъявлять требования, исходя из представлений, полученным от других объектов. Я не понимаю, почему так случилось, и на этом и останавливаюсь.

— Что происходит внутри у священника, который отпевает своих близких?

— До Пантелея мне приходилось участвовать в отпевании своих родственников. Мою прабабушку тоже отпевали в Великую Субботу. Особое было ощущение… Стихиры, которые звучат во время этого обряда, — они слезовышибательные: «Приидите, последнее целование дадим, братие»… Нет ничего стыдного, когда плачешь о том, кого ты провожаешь, ведь люди собираются, чтобы со всей любовью и уважением выразить свои чувства к уходящему от нас.

Святитель Василий Великий говорит, что, если человек не дает выхода слезам, он может навредить себе. Обращаясь к Евангелию, вспомним эпизод о Христе и Лазаре. Читаем: «Иисус прослезился». Господь плакал, и нет в этом ничего постыдного. Но если ты сам совершаешь отпевание, ты не можешь раскиселиться и отойти в сторону на полчаса. 

Для меня лучше погрузиться в гиперактивность, чем в туман: чем-то заниматься, что-то организовывать и таким образом все пережить.

«Один, совсем один…»

Еще со времен учебы в семинарии Петр общался с игуменом Кронидом. Вместе они вели разговоры о том, что монастырская жизнь слишком зависит от прихода, тогда как в идеале богослужебный круг должен быть устроен несколько иначе. «Если будем возводить новый монастырь, пойдешь?» — спросил отец Кронид.

Впервые Петр задумался о том, чтобы посвятить жизнь Богу, когда читал в университете святоотеческую литературу. Максималист во всем, он выбрал самый «экстремальный» вариант — монашество. Но иллюзий не строил. Постриг хотел принять при академии, после смерти отца Пантелеимона, однако получил отказ.

— Я подал прошение. Обычно такие бумаги подписывают быстро, но меня вызвали и сказали: «Год будешь послушником, а потом посмотрим». Решили, что я сделал это на волне эмоций. Так это было или нет — я не могу оценить. Отчасти, наверное, да.

Епископ Феоктист (Игумнов): «Я не люблю командовать — не хочет человек, пусть не делает»

Подробнее

Вскоре отец Кронид, как и было обещано, возглавил новый Свято-Преображенский скит Данилова монастыря недалеко от Серпухова. Петр учился на последнем курсе академии, писал кандидатскую диссертацию. В конце сентября вместе с игуменом Кронидом он поехал служить молебен о строительстве нового дома, еще не подозревая, что там проведет ближайшие годы.

— В академии сказал: «Всем — чмоки, я поехал». Дальше помню только, как со всеми вещами и книжками перебираюсь под Серпухов. В доме был электрический генератор, который ненадолго включался, чтобы подзарядить аккумуляторы. Картина маслом: горит керосинка, а я на ноутбуке пишу диссертацию. Защитить ее, кстати, получилось не с первого раза. Какие-то фундаментальные работы, касающиеся моей темы, я не учел, и рецензент сказал, что лучше повременить. Защитился в 2011 году, уже будучи монахом. 

Отец Пантелеимон проверяет почту. Пришло письмо о пожарной проверке монастыря

— Давайте представим, что ваши сердце и мозг разговаривают накануне пострига. Воспроизведите их диалог.

— (Берется руками за голову) Мозг кричит: «Аааааааа!…» Сердце: «Да ладно… не ори». Конечно, переживал, что должен давать какие-то обещания на всю оставшуюся жизнь.

— Но ведь человек изменчив. Как можно обещать то, в чем не можешь быть наверняка уверен?

— А какой смысл обещать то, в чем ты уверен абсолютно? То же самое, что обещать дышать, пока не умрешь. Так  волевое решение не проявляется. А монах обещает то, что трудно осуществимо. Поэтому желающий принять постриг отвечает не «да, конечно». Он говорит: «Да, Богу содействующу». Я не уверен, что сумею соблюсти все обеты, но выражаю свою надежду, что Бог мне поможет.

Отец Пантелеимон

— С чем было жаль расставаться в мирской жизни? 

— С блогингом. Сейчас я опять вернулся к своему пристрастию, но уже не в такой мере, как раньше. Ну, а что еще… Мясо не жалко было оставить, от него отказался как-то легко. Отношения с друзьями сохранились. С родителями общаюсь по-прежнему. Семинарию они пережили, и постриг потом приняли, хоть и отговаривали от него. Сказали, что не понимают меня, но поддерживают, потому что я их сын. 

— Что для вас означает монашество?

— В некоторых братствах есть традиция перечитывать монашеский требник, чтобы себе напомнить, что они там пообещали. Важнее всего здесь сопоставление монашества со смертью: «Над вся же сия, всегда во уме своем имей спасительныя страсти и животворную смерть Господа нашего Иисуса Христа, яже волею спасения нашего ради претерпе, яко да и ты вся беды иноческаго жития и тесноту сладце Его ради претерпиши». Соединяются воедино противоположные вещи — сладость и смерть. Иноческое житие описано как медленная и сладкая смерть за Христа.

— Приходилось ли вам пересиливать себя и выполнять то, что считали неразумным? 

— Память не очень желает, видимо, сохранять все эти эпизоды. Никаких безумных задачек никто не ставил. Скорее, эти несогласия были воплями моей лени: «Зачем еще и это присовокуплять к Богослужению?! Все уже и так нормально помолились…»

Отец Пантелеимон выходит из кельи

Потом понимаешь, что раньше ты был лишен чего-то очень важного, а теперь все стало цельно и понятно. Иногда внутри все кричало от усталости. Были тяжелые приготовления к престольному празднику святителя Спиридона, и, когда надо было 30 раз ехать из одного конца поля в другой и в очередной раз разворачиваться на крохотном пятачке, я изнемогал, наступало истощение. Хотелось, как ребенку, сесть посреди дороги и распустить нюни. 

— Чем отличается одиночество монаха от одиночества мирянина? Обычный человек может купить кока-колу, закрыться в комнате и смотреть «Звездные войны». А вы? 

— (Прищуривается.) Монах тоже может купить кока-колу… Но потом одиночество его, как и мирянина, снова настигнет и, вероятно, будет еще больнее. Монах в этом отношении не так уязвим, потому что он в братстве. И если в братстве все в порядке, он чувствует поддержку.

Чувство одиночества в большей степени характерно отшельникам. Оставшись в скиту на три недели, я получил важный опыт. Не слишком большой срок, чтобы об этом судить, но тем не менее. Ты привыкаешь и получаешь из этого свою выгоду. Простите, как в анекдоте про грузина, у которого умерла жена. Сначала он сидит и горюет: «Один, совсем один…» Потом успокаивается: «Один, совсем один». Потом веселится: «Один! Совсем один!» (Хлопает в ладоши.) В одиночестве, с одной стороны, скрыта опасность впасть в безделье, а с другой — возможность почерпнуть силу и энергию.

Монах не так одинок, как мирянин

Строгий игумен

— Монастырь кажется замкнутой системой, где каждый день происходит одно и то же: молитвы утром, молитвы вечером. Что здесь считается крупным событием?

— Я не вижу в рутине ничего негативного. Ведь и в мирской жизни мы делаем какие-то вещи автоматически — например, чистим зубы. Рутинные дела не вызывают ни паники, ни напряжения: ты встаешь и делаешь это в одно и то же время, думая о чем-то другом. Процесс, чем-то похожий на ходьбу.

Мы стараемся и монастырскую жизнь превратить в рутинную. Тебе не нужно совершать подвиг для того, чтобы оторвать себя от кровати или от стула и пойти в церковь молиться. И праздничное богослужение — оно должно  в эту рутину вписываться. В какие-то дни ты молишься более кратко и тихо, в какие-то Богослужение совершается торжественно, но ничего экстраординарного в этом тоже нет: ты знаешь, что и как там будет петься, поэтому паники у тебя не возникает. Визит архиерея — пышное событие, но и простая утренняя или вечерняя молитва по-своему радостна. 

Для меня, как для игумена, важная, хоть и «молчаливая», новость — внутреннее преуспеяние братии. Когда выходят на поверхность сложности, — это событие, но тоже вполне ожидаемое. Вообще, жизнь монастыря можно сравнить с хорошо выверенным текстом, где не торчит никаких ушей и хвостов и все находится на своих местах.

Жизнь на паузе. Игумен Агафангел (Белых) — об эпидемии, друзьях и опыте тишины

Подробнее

— А коронавирус нарушил жизнь монастыря?

— В первую волну мы специфично отпраздновали Пасху: пустили на территорию только своих прихожан, заранее составили их списки. Во вторую волну мы полностью закрыли монастырь на три недели, потому что и я сам, и некоторые из братьев заболели. Просто отсиживались в кельях, чтобы не заразить никого из прихожан.

Конечно, эмоциональных переживаний было полным-полно. Постоянно читали новости на эту тему, пытались разобраться, как поступать. Возникало ощущение определенной беспомощности. Но при этом службы, к счастью, не прекращались. Для меня важно и ценно то, что, когда я болел и почти не вникал в монастырские дела, все продолжалось без сбоев. Братья просто молодцы. Говорят, что у хорошего начальника все трудятся и в его отсутствие — но в этом случае именно братья молодцы.

— Вы строгий игумен? Можете замахнуться посохом за непослушание?

— Чтобы быть хорошим игуменом, нужно много любви и много терпения. Но временами я жесткий. Надеюсь, мне удается соблюдать баланс: давая щелчок по лбу одной рукой, я стараюсь обнять и поддержать другой. Люди шли в монастырь осмысленно, и им за их обеты предстоит отвечать перед Богом.

Другая книга, которая была моим вдохновлятором, — «Открывая организации будущего» Фредерика Лалу. В ней говорится про разные подходы к управлению. Одна из крайностей — тоталитарная, когда старший отдает указания младшим и все должны их беспрекословно выполнять. И кому-то видится, что в монастыре так и происходит, но это не единственный вариант.

Отец Пантелеимон: «Чтобы быть хорошим игуменом, нужно много любви и много терпения»

Вторая возможная здравая модель для монастыря — когда у каждого брата есть ощущение, что монастырь — его дом. Он сам видит, что и как можно сделать, куда приложить свои усилия, но приступает к этому не самочинно, а подходит, советуется с собратьями и спрашивает благословения. Эта схема тоже описана в книге Лалу. Я стараюсь такую инициативу поддержать — и пускай они по своей инициативе наломают дров, но это будет важнее и полезнее для монастыря, чем если я эту инициативу убью и потом буду мучительно тратить огромное количество сил на то, чтобы заставить их хоть что-то делать.

  — А к себе Вы строги? У вас есть слабости?

— С каждым годом отношусь к себе все менее строго, к сожалению. Тяжело куда-то деться от интернет-зависимости.

 — И все?

— (Улыбается.) Вы же не хотите от меня публичной исповеди?

Фото: Людмила Заботина