Либерализм, как и демократию, сейчас ругать модно, и считается у многих православных хорошим тоном «лягнуть» либералов. Насколько это правомерно?
Священник Филипп Парфенов. Фото Анны Гальпериной
Еще в начале 90-х можно было слышать от многих верующих сентенции типа «демонократия», «демократия в аду, а на небе Царство» и тому подобное. Да, так уж случилось, что оба эти термина прежде всего ассоциируются у многих с хаосом в российской жизни 90-х, с риторикой о правах человека на фоне полного фактического бесправия людей перед произволом анархического, а впоследствии государственного коррумпированного капитализма, с западной секс-революцией, гей-парадами и прочими малоприятными вещами.
Как вполне справедливо было отмечено уже в 2008 г. в принятых Архиерейским собором «Основах учения Русской Православной Церкви о достоинстве, свободе и правах человека»:
Недопустимо вводить в область прав человека нормы, размывающие или отменяющие как евангельскую, так и естественную мораль. Церковь усматривает огромную опасность в законодательной и общественной поддержке различных пороков — например, половой распущенности и извращений, культа наживы и насилия. Равно недопустимо возведение в норму безнравственных и антигуманных действий по отношению к человеку, таких как аборт, эвтаназия, использование человеческих эмбрионов в медицине, эксперименты, меняющие природу человека, и тому подобного.
В 90-е годы постсоветский либерализм отталкивал лично меня воцарившейся масс-культурой с ее готовыми штампованными образами («человек имеет право», «бери от жизни все» и прочее в этом же духе, о чем нет особой нужды напоминать). В русской классике можно найти характерный пример такой масс-культуры:
Степан Аркадьич получал и читал либеральную газету, не крайнюю, но того направления, которого держалось большинство. И несмотря на то, что ни наука, ни искусство, ни политика не интересовали его, он твердо держался тех взглядов на все эти предметы, каких держалось большинство и его газета, и изменял их, только когда большинство изменяло их, или, лучше сказать, не изменял их, а они сами в нем изменялись.
Степан Аркадьич не избирал ни направления, ни взглядов, а эти направления и взгляды сами приходили к нему, точно так же, как он не выбирал формы шляпы или сюртука, а брал те, которые носят. А иметь взгляды ему, жившему в известном обществе, при потребности некоторой деятельности мысли, развивающейся обыкновенно в лета зрелости, было так же необходимо, как иметь шляпу (Л. Толстой, «Анна Каренина»).
И тем не менее, с годами, будучи уже священником, приходилось всё больше и больше становиться либералом, по крайней мере в глазах немалой части современного церковного сообщества, пусть и не в строго классическом, политическом смысле этого слова.
Либерализм и права человека: pro et contra
В Энциклопедии Брокгауза и Эфрона дается следующее определение:
Либерализм – в политике так наз. направление, противоположное консерватизму; в философии и религии он противополагается ортодоксальности. Это слово происходит от лат. liber – свободный. Л., в общем, есть стремление к общественным реформам, имеющим целью свободу личности и общества, а также к свободе человеческого духа от стеснений, налагаемых церковью, традицией и т. д.
Конечно, существует и много других возможных определений либерализма. Либерализм эволюционировал в течение времени, он может быть разных оттенков, как и неодинаковы демократические модели, существующие в разных европейских странах.
Разумеется, нужно сознавать, что христианство не может быть сведено ни к одной из идеологий и, тем более, политических систем, поскольку его основание не от мира сего. «Мы всюду не совсем чужие. Мы всюду не совсем свои», как писал Григорий Померанц о российских либеральных и диссидентствующих интеллигентах-богоискателях 60-70-х годов. Эти слова как раз лучше всего передают собственно христианское мироощущение, выраженное хотя бы в древнем «Послании к Диогнету» II в. по Р.Х, предположительно св. Иустином мучеником:
Христиане не различаются от прочих людей ни страною, ни языком, ни житейскими обычаями. Они не населяют где-либо особенных городов, не употребляют какого либо необыкновенного наречья, и ведут жизнь ни в чём не отличную от других. Только их учение не есть плод мысли или изобретение людей, ищущих новизны, они не привержены к какому либо учению человеческому как другие, но обитая в эллинских и варварских городах, где кому досталось, и следуя обычаям тех жителей в одежде, в пище и во всем прочем, они представляют удивительный и поистине невероятный образ жизни. Живут они в своем отечестве, но как пришельцы; имеют участие во всем, как граждане, и все терпят как чужестранцы. Для них всякая чужая страна есть отечество, и всякое отечество — чужая страна.
Но эта несводимость христианства к любым человеческим учениям и философским системам в то же время совершенно не исключает его открытости и наличие определенных точек соприкосновения и пересечения с ними. Положение о том, что человек свободен, самовластен, и таким задуман Творцом, что все люди перед Ним равны, проходит через всю святоотеческую христианскую мысль.
Другое дело, что отсюда могут делаться разные выводы. «Все мне позволительно, но не все полезно», — учит Новый Завет устами апостола Павла. «Позволительно все, что не нарушает свободы другого», — провозглашает либерализм.
«Слабость института прав человека, — говорится еще в «Основах учения РПЦ о достоинстве, свободе и правах человека», — в том, что он, защищая свободу выбора (αὐτεξουσίον), все менее и менее учитывает нравственное измерение жизни и свободу от греха (ἐλευθερία). Общественное устройство должно ориентироваться на обе свободы, гармонизируя их реализацию в публичной сфере. Нельзя защищать одну свободу, забывая о другой. Свободное стояние в добре и истине невозможно без свободы выбора. Равно и свободный выбор теряет свою ценность и смысл, если обращается ко злу».
Но что полезно для человека, а что нет, долгое время за него решало общество (государство, Церковь). Либерализм на первое место поставил индивидуальность человека, его право поступать наперекор общественным представлениям, только если его стремление не подпадает под уголовное законодательство.
Хорошо это или плохо? На это нет однозначного ответа , но во всяком случае далеко не всегда это плохо. В конце концов первые христиане шли часто наперекор общепринятым представлениям в иудействе и эллинизме, становясь этакой «пощечиной общественному вкусу», за что подчас жестоко преследовались. Но ведь именно они положили начало принципу свободы совести, задолго до будущих протестантов-реформатов.
Последующие поколения христиан, получившие право беспрепятственного исповедания своей веры и господствующее положение в обществе, этот принцип для меньшинства иноверцев подзабыли, хотя когда-то были сами в этом меньшинстве. В таком случае, в Новое время либерализм его возродил уже для всех без исключения на законодательном уровне.
Разумеется, сами либералы были, да и сейчас остаются подчас далеко не всегда на том уровне, который они провозглашали (лозунг «свобода, равенство, братство» Французской революции и прочие постулаты века Просвещения фактически обернулись большой кровью, после чего еще целое столетие Франция периодически сотрясалась от разных революций). Но разве у христиан в истории те же благие слова не расходились с практическими делами подобным же образом?..
«Бог не дал человеку никаких прав, но дал заповеди» — вот одно из сильных возражений, которое можно встретить среди верующих иудеев, мусульман или христиан. Безусловно, это так, и в Библии невозможно найти выражение «права человека» или «человек имеет право на…» Следует ли отсюда, что никаких прав ни за кем однозначно не подразумевается? Ни в коем случае.
Какими словами это ни вырази, но в Писании фактически уже с самого начала провозглашено право на жизнь каждого: «Кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека: ибо человек создан по образу Божию» (Быт. 9, 6). Сама последующая заповедь «не убивай» одновременно охраняет это право, о чем также говорится в вышеупомянутом документе Собора 2008 г. Так же как заповедь «не укради» фактически охраняет право каждого человека на собственность, а заповедь «не лжесвидетельствуй» способствует праву человека на достоверную информацию.
И институт государственной власти в идеале призван также реализовывать эти права на практике: «Хочешь ли не бояться власти? Делай добро, и получишь похвалу от нее, ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое» (Рим. 13, 4). Ну и вообще на принципе «Не делать другим того, чего себе не хотите» (Деян. 15, 29) основано и древнее, и современное законодательство. Ибо – «какою мерою мерите, такою и вам будут мерить» (Мф. 7, 2). В общем, за каждым человеком оставлено право на доброделание, и отрицается право на злодеяние.
Однако по воспитанию, мировоззрению и уровню развития, равно как и по представлению о самом добре и зле, все люди далеко не одинаковы. В таком случае неизбежно общественная жизнь в целом будет подстраиваться под какой-то необходимый минимум, устанавливая его для всех без исключения.Он выражается как раз в том, чтобы никто не покушался на свободу другого никакими средствами внешнего насилия. В том числе ради благих целей спасения души или жизни по благодати, поскольку сама благодать Божия никого не насилует. Бог ценит добровольное обращение человека и нелицемерную любовь к Нему, выражающуюся в служении и прославлении, тогда как, по известной русской поговорке, «невольник – не богомольник».
Значит, всегда и во все времена был и останется риск употребления свободной человеческой воли себе во вред, но не на пользу. Но раз Творец все-таки эту свободу, связанную с риском, за человеком оставил, то либерализм всего лишь констатирует этот факт, пусть и в секулярной интерпретации, и охраняет ее законодательно.
Рискованная свобода и «широкий путь»
Здесь может найтись еще одно серьезное возражение: вот, разнузданность, падение нравов, преступность, аморальность суть плоды либерализации российской жизни, а при Сталине такого не было. Верно, не было, но были многочисленные фабрики смерти с рабским трудом, где сгинули миллионы, были страх, лицемерие, доносительство друг на друга. Но неужели лицемерие лучше свободного выражения своих взглядов, какими бы они ни были?.. А либерализм в политике и экономике – всего на всего лишь инструмент, и все зависит оттого, как этим инструментом воспользоваться; ведь во многих странах мира он показал все-таки свою эффективность.
Да, этот инструмент несовершенен, но христиане, увы, пока не могли до сих пор предложить реальной и действенной альтернативы. И, ругая его, они подсознательно могут ревновать к нему, поскольку не способны ему противопоставить что-то более убедительное на общественном уровне. Зато когда дело касается их собственных интересов или ущемления их прав, они всегда охотно прибегали к принципам либерального светского законодательства. Много правильных и хороших слов о свободе и достоинстве личности было изложено опять-таки в «Основах учения РПЦ о достоинстве, свободе и правах человека», например:
Злоупотребив свободой выбора, человек утратил другую свободу (ἐλευθερία) — свободу жизни в добре, которую он имел в первозданном состоянии. Эту свободу человеку возвращает Господь Иисус Христос: «Итак, если Сын освободит вас, то истинно свободны (ἐλεύθεροι) будете» (Ин. 8, 36). Обретение свободы от греха невозможно без таинственного соединения человека с преображенной природой Христа, которое происходит в Таинстве Крещения (Рим. 6, 3-6; Кол. 3, 10) и укрепляется через жизнь в Церкви — Теле Христовом (Кол. 1, 24). Священное Писание говорит и о необходимости собственных усилий человека для освобождения от греха: «Итак стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства» (Гал. 5, 1).
Но в таком случае на православных в России сегодня лежит особая ответственность, поскольку все меньше и меньше от нас ждут правильных слов, но все больше реальных плодов веры. Никто не может придти к Богу, если не увидит на лице хотя бы одного человека сияние вечной жизни, как любил цитировать древнее монашеское изречение митр. Антоний Сурожский. Аналогично можно утверждать, что никто не может обрести вкус к настоящей христианской свободе, превосходящей все возможные свободы в рамках демократий мира сего, если не прочувствует дух этой свободы в конкретном человеке или в христианской общине.
Кроме того, высшее и абсолютное никак не может отменять и отрицать более низких и относительных ступеней. Разумеется, если быть честными перед самими собой, придется признать, что узкий путь, предложенный Христом, в чистом виде мало для кого будет достижим и привлекателен, в том числе для подавляющего большинства самих христиан, причем независимо от эпохи и политического режима. В таком случае, либерализм будет лишь очередным выражением этого легкого или «широкого» пути, ничуть не худшим, чем многие другие, предшествовавшие ему или сосуществующие сейчас.
Но при нынешнем либеральном общественном устройстве (или в российских условиях последних лет, скажем, полулиберальном) все-таки каждый имеет возможность стремиться самовыразиться, как он желает, прежде всего благодаря интернету. Заявить о своей позиции по разным вопросам, в том числе по вере или неверию, даже отстаивать ее публично.
Почему бы не ценить этот дар, которого многие десятилетия церковные люди были просто лишены? Ну и если при этой свободе и плюрализме мнений православных часто не слышат или даже посылают в их адрес насмешки, то, может быть, стоит поискать причины в самих себе? Да, конечно, «мир во зле лежит», а Церковь есть «малое стадо», но не слишком ли часто эти доводы становятся поводом к самооправданию? Ведь этот самый «мир» прежде всего внутри каждого из нас.
Но находится еще один немаловажный довод: общественная жизнь должна быть устроена так, чтобы содействовать спасению человека, а не препятствовать ему, тогда как либерализм с его вседозволенностью соблазняет множество людей и губит их души. Иван Ильин писал, например, в своей книге «Путь духовного обновления», что младенца учат ходить, а не предоставляют ему свободу ползать на четвереньках.
Разумеется, чтобы придти к подлинной свободе, которая предполагает ответственность, необходимо воспитание ребенка, которое поначалу эту свободу ограничивает. Для этого воспитания и предназначены семья и отчасти школа (а для верующих семей еще и Церковь). Но ведь само воспитание детей взрослыми есть свободный и творческий процесс непрерывного общения, тогда как детские и отроческие годы неизбежно кончаются. Хотим ли мы, чтобы на общественном уровне каждому из нас, взрослых, как неразумным детям, по всякому поводу указывали, «что такое хорошо и что такое плохо», что полезно каждому из нас и что нет, притом не в живом общении, а через абстрактные указы, лозунги, документы и постановления?
Опыт показывает, что далеко не все этого хотят, в том числе среди верующих-христиан, да это и весьма малоэффективно. И не оставаться же все время в младенчестве!
Ну а если среди некоторых православных христиан утвердилось мнение, что люди вокруг неразумны, грешны и что их необходимо всякий раз понукать к добру и отвращать от зла пропагандой и другими внешними воздействиями, то это свидетельствует, во-первых, о том, что они сами себя ставят выше прочих, хотя они такие же грешники (а это уже фарисейская гордыня), а, во-вторых, об их склонности к господству над прочими, к любоначалию, пусть не прямому, от них лично, а опосредованному, через религиозное объединение, к которому они принадлежат.
И, разумеется, это свидетельствует об отсутствии подлинной живой любви, которая «не ищет своего» и никогда не лишит любимого свободы выбора, пусть даже этот выбор рискован и губителен. Любящий отец из евангельской притчи отпустил блудного сына на свободу тотчас же, как тот потребовал от него часть имения. Блудному сыну пришлось пройти через многие лишения и голод в далекой стране, прежде чем он осознал жизненную необходимость возвратиться к отцу.
И вообще личный выбор в пользу веры по-настоящему ценен тогда, когда он свободен и даже выстрадан. То, что дается легко извне, по традиции и воспитанию, меньше ценится. Но получается, что такой свободный выбор можно осуществить только в условиях плюралистичного либерально-демократического общества! Единственно возможная достойная альтернатива этому – лишь гонения на христиан, при которых выстаивали лучшие и крепкие в вере. Ну и для самой Церкви такие условия будут куда более полезны, чем идеологическая церковная монополия на истину, существовавшая многие века и, тем не менее, себя изжившая. При ней теряется внутри самой же Церкви способность к дискуссии, к диалогу с инославными и иноверцами, к тому же миссионерству.
Православные демократы как политическая сила?..
И, наконец, возникает главный вопрос: а могли бы мы, православные христиане, предложить современной России как светскому государству такую модель ее жизнеустройства, которая, с одной стороны, действительно могла бы быть вполне принята ею именно как секулярная модель ее жизни и развития, удовлетворяющая самые разные мировоззрения и объединения людей, а с другой — наиболее адекватно была бы ориентирована на упрочение в обществе именно универсально-христианских норм и ценностей человеческого общежития?
Похоже, что мы пока еще к этому не готовы (а возврат к прежней монархии византийско-русского образца ныне невозможен и всерьез не может рассматриваться). Проявившиеся в конце 80-х — начале 90-х годов инициативы по созданию еще в СССР христианско-демократического движения как устойчивой политической силы, к сожалению, не увенчались успехом (Российское Христианское Демократическое Движение, членом которого в годы юности был и я сам, просуществовало до 1993 года и самоликвидировалось). Тогда как на католическом и протестантском Западе давно уже есть свои христианско-демократические партии в разных странах.
Почему бы вновь не присмотреться к их опыту? Ведь фактически жизнь в странах Западной Европы, если судить по ее практическим плодам, несмотря на отдельные теневые стороны, построена в большей степени на христианских началах, чем в современной России, где православными любят себя называть более половины населения. Если же у нас собственный опыт участия православных христиан в политической жизни в 90-е годы оказался неудачным, это совсем не значит, что он бесперспективен в будущем. Тем более, что в русской религиозно-философской и политической мысли, как в России начала ХХ в., так и в русском зарубежье последующих лет, было накоплено весьма много ценных соображений.
При этом вовсе не обязательно, что программа христианских демократов должна отличаться по существу и принципиально от программ других партий. Главный подход здесь: «Все испытывайте, хорошего держитесь» (1 Фес 5:21). Она вполне может перекликаться с другими политическими течениями, имея общую часть и с социал-демократами, и с коммунистами, и с консерваторами-монархистами, например.
Опять-таки, как отмечается в «Основах…» 2008 г.:
Выбирая партнеров в обществе, Церковь памятует слова Христа Спасителя, сказанные Им апостолам: «Кто не против вас, тот за вас» (Мк. 9, 40).
Желательно, чтобы это была не партия, а все-таки скорее движение, иначе будет существовать риск дискредитации христиан и той конфессии, которую они могут представлять, когда станет непосредственно вопрос борьбы за власть. Из известных в новейшей истории течений более всего подошла бы платформа солидаристов (Народно-трудового союза, основанного в 1930 году детьми Белого движения в эмиграции). Позволю себе процитировать одного из современных идеологов солидаризма, публициста Валерия Сендерова:
Православие первых веков часто ассоциируется у нас с египетскими и сирийскими аввами. (В контексте этой статьи несущественна более поздняя дата Схизмы: интуитивно ясно, что следует отнести к “протокатолическому” менталитету, а что к “протоправославному”). Эти аввы — глубочайшие психологи, знатоки человеческих душ. Говорить здесь об “антииндивидуальности” нелепо: для молитв о спасении всей твари земной самому нужно быть соразмерным миру. Но такие высоты — для избранных, для немногих; а по пути адаптации православие не пошло, оно развивалось как бы «над историей». Неверно, что в соборности нет личности, верно другое: в истории православия мало интереса к срединному — душевному, а не духовному — срезу человеческой природы. И к срединному — общественному — слою человеческой общности тоже. И общество, и личность интересовали Православную Церковь лишь с точки зрения вечности, без несущественных перед ее лицом оттенков. Для сравнения вспомним столь важного для католического мира бл. Августина, великого знатока человеческой души в современном, не надмирном значении этого слова. Что сопоставимо с ним у истоков православного мира? Все тут иное — уносящее лишь вверх и лишенное тем самым “слишком человеческого”. Таким образом, православие, взятое глобально и в целом, действительно не способствовало “срединному” солидаризму.
Это положение радикально изменилось с явлением Алексея Хомякова. Соборность у Хомякова — уже не только мистическая, во Христе, общность; она — свобода и единство объединенных любовью в этом мире людей. Так началось “обмирщение” горних понятий.
А далее — через философские (“всеединство”) и социальные (“христианская политика”) идеи Вл. Соловьева — сборник “Вехи”, приблизившийся, не утеряв при этом и небесной выси, к человеку общественному, “к земле”. Русское религиозное мышление наверстывало тысячелетия, оно как бы обживало этаж за этажом — вплоть до философии общества С. Франка и затем политической философии С. Левицкого. Не хочется называть всех этих авторов солидаристами, есть в этом какая-то стилистическая натяжка; но если посмотреть по существу… Для всестороннего осмысления проблем личности — общества — государства в России и в Русском Зарубежье сделано очень много. Почему сегодня в наших рассуждениях и действиях мы так мало пользуемся этим багажом? (Новый мир. № 2. 2003)
Разумеется, данная тема дискуссионная, и хочется думать, что она заинтересует как читателей, так и постоянных авторов Правмира. К сожалению, демократической культуры, основанной в том числе на элементарной человеческой солидарности, равно как и открытости к различным точкам зрения при терпимости к ним, в современном российском обществе катастрофически не доставало в последние годы. События декабря 2011 в этом плане явили слабый проблеск надежды на то, что общество начинает самоорганизовываться. Но за этим должна последовать долгая и довольно рутинная работа, которая не должна прекращаться в этом направлении.
Вообще, на сегодняшний момент, по крайней мере, если христианам и участвовать в российской политической жизни, то им подобает не столько бороться за власть (ибо наше Царство в конечном счете не тут, «не от мира сего»), сколько добиваться исполнения того, что уже принято настоящей властью, следить за этим исполнением. Например, называемся демократическим государством — будьте любезны провести честные выборы и т. д.
Среди стержневых ориентиров должны быть, конечно, семейные ценности, просвещенный патриотизм без национализма, либеральный консерватизм без ригоризма. И известный библейский и общечеловеческий принцип «не делай другому, чего не желаешь себе самому» должен быть основой всех отношений в правовом поле.