Мост через времена. Последнее интервью с Анатолием Приставкиным

11 июля 2008 года ушёл из жизни Анатолий Игнатьевич Приставкин. 18 октября ему бы исполнилось 78 лет…

Имя писателя Анатолия Приставкина широко известно. Многие помнят его повести «Ночевала тучка золотая», «Солдат и мальчик», «Синдром пьяного сердца», роман «Долина смертной тени»…

Долгое время это имя звучало в контексте политических событий – Анатолий Приставкин был советником президента  Российской Федерации. Был председателем комиссии по помилованию. Был последней надеждой для подчас несправедливо осуждённых людей. Был… какое неправильное и непоправимое слово….

Есть! — У Бога все живы.

И только что в «Олма медиа групп» вышла его последняя книжка, которую он дописывал уже в больнице в последние дни.

Но сейчас я хочу сказать о малоизвестной его стороне — о его педагогическом таланте. Более тридцати лет он является доцентом Литературного института. Его семинары   всегда  откровенны и неожиданны,  и не было случая, чтобы раз пришедший гость не стал постоянным  участником этих встреч.

Интересен подход к студентам. Приставкин набирал студентов на свой курс ежегодно, и на его семинаре всегда учились студенты с первого по пятый курс, с непременным участием уже закончивших институт.  И что самое невообразимое – отобрав лучшие работы на творческом конкурсе,  задолго до вступительных экзаменов, он приглашал абитуриентов на предварительное знакомство со своими студентам. И вот здесь-то и происходила основная встреча. Авторы читают свою прозу, рассказывают о себе, а студенты  знакомятся  со своими будущими «сокурсниками». Иногда  их мнение становится решающим в выборе  того или другого автора, ведь только ребята могут помочь своему мастеру создать хороший семинар -это как  в семье, где всем есть место и где учитывается мнение каждого. Где всем вместе хорошо.

Я хочу вспомнить о своём последнем интервью с мастером.

Мы встретились в правительственном кабинете Анатолия Приставкина и мне вдруг захотелось поговорить с ним не на политические или литературные темы, а  о сокровенном- откуда это понимание, эта неизбывная доброта.

— Анатолий Игнатьевич, бытует мнение, что тот человек, который помнит своё детство, как правило, становится хорошим родителем. Вы являетесь мастером литературного института. Помните ли Вы своё литературное детство, своё студенчество и как это влияет на Ваше отношение к ученикам?

— Мой институт был времён оттепели. И его студенческий и преподавательский состав определялся этой  обстановкой. Мы пытались освобождаться ото всего, что над нами висело. И если вспомнить институт моих сокурсников, то на курс раньше были Роберт Рождественский, Евтушенко, Лина Костенко – с Украины, потом наш курс, это  быстро прославившийся Анатолий Кузнецов,  Анатолий Гладилин- основоположник молодёжной повести, как выстрел тогда прозвучала его проза. Нас даже на курсе называли три богатыря- три Анатолия. Хотя я мало выделялся и только на последних курсах выскочил немножко. Лёня Завальнюк- до сих пор  очень активно работающий поэт и песенник, тонкого философского склада. Была у нас на курсе Галя Арбузова, которая стала соавтором замечательного фильма «Чучело-2». Был будущий классик монгольской литературы, который отличался тем, что на всех лекциях только спал.

Были и очень молодые ребята, но к сожалению, я потерял их следы- значит что-то  не получилось. И удивительно сильный курс был после нас- очень молодой  -до двадцати лет (мы- то почти все — после … )Белла Ахмадулина, Юнна Мориц, Иосиф Курлат, Маргарита Шипош – румынская поэтесса, Жданов, Харабаров и Панкратов —  они потом напишут «Страну керосинию»… И когда сомкнулись курсы — старшие и младшие, то получилось удивительно творческое ядро. Мы были интересны друг  другу, хотели узнать друг о друге побольше. Помню, когда я читал свои стихи –Роберт Рождественский стоял под дверью и слушал, ему было интересно узнать какие таланты приходят. А  когда Белла принесла 11 стихотворений, то уже мы ходили на кафедру и просили- дайте почитать –уже тогда говорили, что пришла гениальная поэтесса. Мы знали все её 11 стихотворений наизусть. А отзыв на её  вступительную работу был самым коротким  за всю историю института: «Принять» — написал Александр Коваленков. Для рецензии нужно было написать лист, что ты думаешь об этом авторе, как ты видишь его перспективу. А тут одно слово. Потом, конечно, её здорово громили, я в дневниках недавно нашёл об одном семинаре, на котором говорилось, что она оторвана от жизни,  что она не такая как им нужно – Белла тогда в слезах выскочила после этого обсуждения. Но, это будет немного позже,  а пока мы сочиняем капустники, в центре был, конечно, Роберт Рождественский и Морозов —  хороший поэт, который, к нашему ужасу, вскоре покончил с собой. Тогда в Переделкино была такая цепочка самоубийств и один из них – Морозов. Очень талантливый человек, но я мало его знал, он был со старшего курса- вместе с Робертом учился. Они сочиняли прекрасные капустники, в которых я тоже участвовал, и Алла Киреева – жена Роберта Рождественского, критик, вместе с ним на курсе  училась, подарила мне фотографию, где я на сцене выступаю вместе с Робертом.

— Анатолий Игнатьевич, а были ли соприкосновения со сценой у вас после института?

— И после были — читал свои стихи, но главное – до. Поскольку самодеятельность ещё до института была моим выходом в литературу, на сцену, в театр, в драматургию, в культуру. И всё это — благодаря одной женщине- руководителю нашего кружка, изумительному человеку и очень хорошему педагогу  — Марии Фёдоровне Сельцовой. Я играл в Вассе Железновой, в Бальзаминове, читал по памяти всего Тёркина.

— Курьёзные случаи были?

— Да,  и если только об этом написать, то уже получится целая книжка. А когда вышла моя «Тучка», то позвонила мне Мария Фёдоровна и сказала:

«Толя, я так рада, что дожила до твоей славы». До этого я посылал ей свои стихи, даже целые письма в стихах –

В милую, свою родную драму,

Возвращусь я осенью опять

Видно нам кружковцам-ветеранам

До глубокой старости играть.

Вот такое письмо было, почти под Есенина. И когда я пришёл в институт, то уже не боясь, со сцены читал Блока, Шолохова, какой-то свой набор. И так мне повезло, что преподаватели мои, видя, что я совершенно первобытный парень, ставили мне хорошие оценки только за то, что на их вечерах я хорошо выступал. Вот вам курьёзный случай: на экзаменах, то ли по марксизму, то ли по языкознанию- уже не помню, я  долго нёс какую-то чушь, глупость полную. А преподаватель мне говорит: «Вы совсем ничего не знаете, но вчера вы хорошо читали Твардовского». Это меня спасло.

Как ни странно, но то, что я меньше всех знал и был очень любознательный, живой, но мало образованный, очень помогло мне шагнуть вперёд, потому что я видел, что очень сильно отстаю. От той же Гали Арбузовой, про которую ребята шутили, что два её папы дают ей крупные деньги на мелкие расходы. А два папы- это Паустовский и Арбузов. Но её это нисколько не портило, она была очень простой и красивой  девчонкой.

— А каков был мир Литинститута той поры?

-Очень насыщенный. Сегодняшним студентам, извините, до нас далеко. У нас выпускалось на курсе три газеты. Общая институтская газета называлась «Мастерство», и две – только нашего курса. Названия уже стёрлись, а вот стихи остались. Лёнька Завальнюк написал как-то:

« Плачьте солдаты,

Плачьте, матросы-

Погибла Галя,…..

Отрезала косы»

Это  Арбузова появилась с короткой стрижкой. И про всех нас там были смешные и остроумные вещи.  Например, мы писали друг на друга эпитафии. Была у нас такая девочка- Лора.  Про неё написали :

«На камне лира-

Под камнем – Лора». Тот же Завальнюк.

И потом Лев Ошанин – у которого я учился, задавал нам темы стихов. И у кого-то промелькнуло: «осторожно-листопад!» Это стало темой, и Завальнюк написал хорошую песню, ставшую популярной: «Ну, а если я женат? – Осторожно – листопад!»

У нас было очень трогательное отношение к ребятам, писавшим музыку. Нас посылали на картошку, и там очень ценилась самодеятельность. Тогда ректором был Серёгин – человек суровый. Мы написали песню :

«Знать не моги-

хорошо и вам и нам

Эх, Серегин

Николаевич Иван!

Здесь только  пыль

Пыль

Пыль

от крутящихся колёс

зачем ты не выдал нам больше денег?»

Это всё из капустника.

— Да, весёлая у вас была жизнь!

— Удивительная! Тогда, во время моей молодости, наступил прорыв, который потом, к сожалению, закончился очень плохо. Прорыв во всём: в искусстве, в политике- мы хоть немного хватили воздуха. Привезли в Москву Пикассо – и мы впервые его увидели настоящим, а не с мятых страниц привозных журналов. Выставки Глазунова… выступления наши на площадях – и молодость! Сама собой молодость делала всё, что входило в её орбиту прекрасным – несмотря ни на что!

— А преподаватели?

— Был у нас очень интересный преподавательский состав.  Преподавал у нас такой педант Поспелов Геннадий Николаевич. Знаменит был тем, что про него говорили – пьёт кефир и режет студентов.  То есть на экзамен приходил с кефиром и я ему, например, минут пятнадцать рассказывал про Пушкина, как сейчас помню- читал отрывок из «Цыган», комментировал, а он кивал и кефиром запивал. А потом и говорит: «Всё хорошо, но Вы по Бонде говорили, а я хотел бы услышать по Поспелову». И тут же удалил. А второй раз пересдать было очень трудно. Можно было остаться без стипендии.

— А какая была стипендия в то время?

-На первом курсе было 220 рублей. Это 22 рубля. Но это были хорошие деньги. Мы в основном на чае жили.  Я и заболел туберкулёзом из-за этих непрерывных чаёв.

— ?

-А как вы думаете- если ничего не есть, то в конце-концов можно и туберкулёзом заболеть. Это было для меня целой трагедией. Я даже решил покончить с собой. Заехал попрощаться с Белой Ахмадулиной. Повезло, что хороший таксист попался… У меня «Селигер Селигерович» с этого начинается, как я хотел под машину броситься.  А что делать?- У меня умирала мама на глазах, сестрёнка, дядя – и  все туберкулёзники. И я знал, что при моём уровне жизни, когда живёшь по-походному, а жрать нечего- никакого лечения не может быть – сгнию и всё. И я решил, что лучше сразу. Ну вот. А потом неожиданно Литфонд мне путёвку дал. Есть такая Диана Тивикилян – она главный редактор, по моему, издательства «Слово», а её папа был директором Литфонда. Знаменитый человек! Однажды мне позвонили и  говорят: «Вас хочет видеть Тивикилян. Зайдите». Я пришёл, и  эта путёвка спасла мне жизнь.  Наши преподаватели –  были почти все из МГУ- удивительно сильный состав. Дынник — такая удивительная женщина была, специалист по зарубежной литературе, в основном по французской, Былинский Константин Иокимфович– мы его всё время пытались разговорить – в то время ему уже было под восемьдесят – и он очень хорошо помнил дореволюционные времена: как невест выбирали в Москве – поезд выезжал в один день и женихи выходили посмотреть приданное, а невесты  на тележках  ехали. … Он очень много интересного нам рассказывал. В своё время ему по воле Иосифа Виссарионовича пришлось русский язык реформировать. И вообще он был очень знаменитый профессор, помимо нас, ещё читал в двух местах – в Полиграфическом и Университете- и попасть на его лекции было фактически невозможно. Был профессор Водолагин-  бывший секретарь обкома партии Волгограда, страшный сталинист, а мы уже жили  в другие времена, когда Сталин умер…

-Какой это был год?

-1954-60годы.  Время Хрущёвское, то, что оттепелью потом будет названо. Из лагерей начинали постепенно возвращать, открылась, наконец, форточка и мы глотнули свежего воздуха: можно говорить, стенгазеты выпускать, свободно писать, стихи читать … Но потом борьба была  лютая со всеми. Ректор наш – Серёгин, стал гайки закручивать, так что все полетели. Евтушенко вылетел из института,  Юнну Мориц на Кавказ сослали- шутили мы – она уехала переводами заниматься, ещё несколько человек были исключены из института.  О тех временах можно долго рассказывать, они были очень насыщенные, как говориться, если даже воду слить, то останется сухой остаток очень большой. А если коротко, то это было время надежд, которые потом не оправдались. Но эти надежды что-то сталинское в нашей схеме  внутренней сломали и мы уже стали другими немножко. И оттуда возникли шестидесятники.  Они приходили из разных сред. Володя Войнович или другие, например, возникли из МАПИ- педагогического, но там был очень мощный литературный кружок, некоторые пришли из других ВУЗОВ, но принцип один – отдушина – форточка открылась и всё изменилось. А потом нас отжимали, отжимали, а мы всё равно не выдыхали этого из себя…

— Семя было посеяно…

-Да, сначала в нас, а потом вокруг нас. Тут нельзя ещё исключать, что шестидесятничество это было ещё просветительским временем. Это и учителя, которые создавали этот климат. Их было много. Как говорят – Волгу питают ручеёчки.  И когда ты приходил на какой-нибудь вечер, то там сидели библиотекари, издатели, редакторы, учителя. То есть та самая интеллигенция, которая эту подвижническую атмосферу держала,  которую потом назовут шестидесятниками.

—  Анатолий Игнатьевич, вот прошли студенческие годы, наступила пора диплома. Как вы защитились? Ведь поступали Вы к Ошанину как поэт, а потом проявили себя как прозаик.

—  Диплом я защитил стихами, прозой, и документальной прозой. Как-то счастливо тогда для меня всё сложилось. Мои рассказы сразу «Юность» взяла, и они произвели невероятный эффект. Это сейчас даже если Достоевского напечатают- никто не заметит, а тогда каждый свежий голос был слышен. Шестой номер «Юности» за 1960 год –выпустил цикл  «Трудное детство» — и сразу зашелестело по всем. И вдруг звонит мне Марк Донской – знаменитейший, и говорит мне- я хочу фильм поставить по вашей повести. А я ему: «Я не хочу. Я в Сибирь еду, строить Братскую ГЭС. Я — патриот». И на меня потом пальцем показывали: «Донской – классик, основоположник неореализма, один его фильм, участие в нём, это уже лауреатство, а этот придурок- отказался!» Но,  во всяком случае, мне мои рассказы помогли прорваться. Сразу же. Потом меня из Братска уже печатала «Литературка».

-То есть проблем уже не было.

— Да нет, счастливый случай повсюду был.  Донской интересно провожал меня. Позвал своего сына- Александра и сказал на хорошем русском языке- он вообще был человеком активно…

— …говорящим на русском языке.

-Ну да. Так вот он говорит сыну: «Вот этот…собрался ехать на Братскую ГЭС. А ты видишь, во что он одет?  У тебя хороший спортивный костюм, ну зачем тебе он в Москве?»  —  «Я отдам.» —  «И ботинки заодно». Так меня одели, а лётчики мне куртку подарили.

— Но разве нельзя было остаться в Москве, ведь Вам такая удача выпала- экранизация собственной повести?

— А жить на что? Пока напишу сценарий,( а опыта не было), пока поставят фильм, пока он выйдет- чем жить всё это время? За первую прозу я решил пристройку сделать, в Ухтомской, где сестрёнка жила. «Сибирские огни» тогда меня печать начали. Нанял я плотников. — и все деньги отдал им. В  первый же день! Тогда же я видел их в последний раз –  и остался без дома. Столько глупостей наделал! И голодал потом, на последние деньги чайник купил и сгущёнку. Когда Донской меня позвал – я  уже без денег был – только на билет оставалось.

— А в Братске как же?

-В Сибири легче было прожить. Я бурильщиком работал, рабочий коллектив совместно живёт – никто не голодает, всё совместно варится, все сочувствуют друг другу. А потом я  женился, и вообще проблем не стало.

— Прямо в Сибири? Романтика.

-Да уж. Мы пошли по ЛЭПу (я даже книжку написал «Страна ЛЭПия», а Донской откликнулся «Страна нелэпия-  от слова нелепо) и после похода этого я очень сильно заболел воспалением лёгких. Все разъехались по домам на новый год, а я остался. Меня девочки выходили. Перевезли в общежитие тайком от коменданта, потому что мужчина в женском общежитии – это уже разврат для них. Хотя там ничего не было, они просто тихо меня выхаживали, кормили, там их три девочки было,  одной  я предложение сделал. А потом мне ребята говорят – в общежитии дежурка освободилась – а места-то!- для кровати и тумбочки – и всё! Мы захватили её, заперлись, и недели две или три оборону держали, чтобы нас не взломали.  Вот такая романтика. А потом свадьба была- её родители приехали с  Ангары,  они были гидрогеологами. Нам друзья подарили байдарку,  и мы  в походы ходили и по Байкалу, и по Ангаре…  Мой друг Герман Флоров написал стихи. Я их позже по радио услышал. Было неожиданно и приятно.

Разгорелась печка жарко

В старом клубе у реки,

Вносят лёгкую байдарку

Жениховские дружки.

Вносят бережно подарок,

Россыпь яблоков по дну,

И вино различных марок

Поднимают на волну:

На морскую, на речную –

Что у Братска впереди,

И невеста не тоскует-

Видит счастье на пути.

И  жених не хлещет водку,

Пьёт хорошее вино,

Я б женился, дайте лодку,

Сыпьте яблоки на дно.

— А о Братске что-то было написано?

-Да, вот «Страна ЛЭПия». Причем вышла в «Литературке» абсолютно случайно.  Георгий Радов тогда  руководил  отделом внутренней жизни.  Сам гонимый, а другим помогал. Позже я очень сдружился с его семейством. Однажды он пришёл в кабинет и спрашивает «Что-нибудь есть?» вот то-то- отвечают. Он рукой машет. «Ну, в  мусорной корзине  Приставкин – из Сибири прислал». Он вытащил- прочёл и тут же в печать послал. Удача!

— А ваши ученики?  За эти тридцать лет, если говорить об урожае, то какие имена Вы назовёте?

— Егор Радов- сын Георгия и Риммы Казаковой. У нас интересная история с ним произошла. Я его взял на семинар от Шугаева, тот его со своего  выгнал. И тогда старший брат – Саша Радов попросил меня: «Толя, возьми к себе, Шугаев дал Егору последний шанс- написать роман об урожае». «И что?»- спрашиваю. «Ничего- во всём романе -Прибалтика, алкоголь, бабы-  и только две строчки: «Мы ехали в Ригу на машине, а вокруг что-то росло» . И я взял его к себе. Вытянул. Вот вам и урожай! Нам удалось проходной диплом сделать. Весь курс тогда пришёл, чтобы Егорку поддержать- его все любили. Талантливый парень, жалко, редко о нём слышно теперь.

— А ещё?

— Вера Галактионова- красавица из Уральска, недавно во Франкфурте я слышал, что её обсуждают – она очень талантлива, как говорится- талантливая кровь. Володя Шпаков — на Букеровскую премию его выдвигают. Он прозой руководит в «Неве».  А потом были ещё ученики по союзу писателей, куда приходили не из института. Один очень талантливый прозаик, сейчас он зам. главного редактора «Октября»- Алексей Андреев…, Рада Полищук, Саша Яковлев, получивший «Букера»…

— Для Вас, как для мастера, что означает семинар?

— Семинар – это взаимодействие. Семинар не может уравнять, но может предоставить возможность учиться друг у друга. А я, как повар, добавляю то перец, то сахар, а котёл сам варится. Огонь- это сам семинар. Он создаёт ту температуру, которая необходима. Это как две половинки атомной бомбы – если немного их приблизить – между ними пойдёт реакция, тепло, а если совсем сблизить – то взорвётся. Чтобы взрывалось – не надо, а чтобы тепло всё время шло – нужно соединить пять- десять человек вместе и тогда это излучение процесса возникает. И тогда его только направлять нужно в нужное русло, но это  уже моя задача. Хватило бы только собственного запала.

И этот запал есть, он виден  в этом замечательном человеке во всех его делах: и  в книгах, и в  простом общении, и в его  заботе, и в ведении семинаров …

Многие знают, что Приставкин свои детские годы провёл в детском доме, была война,  отец- на фронте,  мама умерла, сколько раз жизнь его висела на волоске, однажды  свои же ребята приговорили его к смертной казни – проиграли его жизнь в карты, а он сохранил  не только себя, но и свою душу. Что кажется ещё большим чудом. Видно прав был поэт:

«Чем больше от сердца отрываешь –

Тем больше на нём остаётся»

Он рекомендовал лучших своих студентов в Союз Писателей, помогал им публиковаться, вместе с ними выезжал в творческие командировки и на семинары в Переделкино… И всё это – памятование живого и чистого сердца  о своей юности, своих ошибках, своей любви. Он говорил: «Моя мама надо мною всю жизнь крылышки держит». Как и он над своими учениками.

Всегда. До сих пор…

И они чувствуют это и стараются соответствовать.

«Мне интересна судьба…»

Владимир Шпаков

19 августа исполнилось сорок дней со дня смерти известного писателя Анатолия Приставкина. Для кого-то он был любимым автором, другие знали его больше как общественного деятеля. Для меня же он был прежде всего литературным учителем, старшим товарищем и просто человеком, по которому стараешься сверять жизнь.

В свое время я не рассчитывал попасть в его семинар. Просто так сложилось, что рассказ, который я послал на конкурс в Литинститут, оказался замеченным Анатолием Приставкиным, набиравшим в тот год новый курс. Позже выяснилось, что мне не просто повезло, а очень повезло. Талантливый писатель, крупная личность, душевный, крайне деликатный человек – это редкое сочетание качеств, таких людей встречаешь, как правило, один раз в жизни.

У него как-то всегда получалось говорить правду, никого при этом не обижая. То есть, обиды, возможно, оставались (на правду почему-то принято обижаться), но желания обидеть или унизить – не было совершенно. В самую первую встречу, когда мы только знакомились друг с другом, Анатолий Игнатьевич сказал о том, что из полутора десятков членов нашего семинара профессиональным писателем, скорее всего, станет один, в лучше случае – двое-трое. Такая вот жестокая селекция в этой профессии, и скрывать ее – бессмысленно и даже непорядочно. Дальнейшее показало: так оно и вышло. Дом Герцена на Тверском бульваре – это дом, где нередко разбиваются сердца, гибнут надежды, увядают радужные мечты. Но все равно он там работал, потому что даже один настоящий автор, которого выводишь в литературу – это много.

Он умел радоваться чужим успехам, умел быть заботливым, хлопотал за своих учеников и способствовал публикациям. Причем в независимости от стиля и эстетики подопечного. Многие члены семинара писали совершенно иначе, нежели руководитель. Но он, тем не менее, кропотливо разбирал наши модернистские и постмодернистские опусы, делал замечания, отмечал удачные моменты – все это и есть литературная учеба, обучение азам ремесла. Творчество, как известно, от бога, ему научить нельзя, но вот ремеслу способного человека научить можно, и он это делал, я думаю, испытывая удовольствие от процесса.

Однажды во время разбора одного из текстов он произнес: «Вообще-то в литературе меня по большому счету интересует одно: судьба человека». Произнес будто бы между прочим, без нажима. А поскольку разбираемый текст повествовал не о судьбе человека, а о претензиях автора на вхождение в ряд литературных бунтарей, высказывание вскоре забылось.

Теперь я вспоминаю эти слова все чаще. У него – была судьба, у нас же были какие-то биографии, а еще амбиции. Мы являлись адептами новейших эстетических течений, презирали реализм, до человека ли тут? Но вот, не за горами уже пятьдесят лет, и о судьбе, хочешь – не хочешь, а задумываешься. Как   о понятиях, неотрывных от судьбы, например: честь, достоинство, искренность, доброта, сострадание… Увы, приходится с прискорбием отмечать, что качества эти и в тебе самом, и во всем нынешнем обществе — в большом дефиците. А вот у Анатолия Приставкина эти качества были; их наличие и предопределило, наверное, его работу вначале Председателем Комиссии по вопросам помилования при Президенте РФ, а затем – Советником Президента по вопросам амнистии и помилования.

Он далеко не сразу согласился на это предложение, в полной мере осознавая: насколько тяжело писателю пребывание во власти, особенно в сфере, где требуется решать те самые судьбы. Жить, то есть, кому-то, или не жить. Но согласился, поставив условие: он приглашает на работу в Комиссию тех, кого считает нужным. Это были люди высокой пробы: Булат Окуджава, Фазиль Искандер, Лев Разгон; только они, наверное, и имели право если не решать (решение – за Президентом), то рекомендовать главе государства: оставить кого-то жить или привести в исполнение смертный приговор.

Возглавить Комиссию было нелегко, но решение оказалось оправданным. Ведь к этой должности рвались совсем другие люди, желавшие на чужой смерти (под маской «суровой справедливости») сделать себе имя и карьеру. Для Анатолия Приставкина это была не карьера, а крест, который взвалил на себя российский интеллигент-гуманитарий. Он никогда не шел на поводу у толпы, всегда желающий крови и мести, и вместе со своими друзьями в конце концов остановил вакханалию смертей, добившись моратория на смертную казнь.

Его новая работа не осталась незамеченной в семинаре: мастер приходил на занятия предельно утомленный и поначалу никак не мог включиться в процесс. В течение часа, наверное, он был неразговорчив, хмур, лишь к середине семинара отмякал, извиняясь за настроение. Теперь это понятно: когда листаешь весь день папки с делами «смертников», трудно настроиться на разбор литературных экзерсисов. И все-таки – он настраивался, в конце уже шутил, рассказывал байки, отходил душой, вроде как забывал о той стороне жизни, к которой волею судеб прикоснулся…

Об этой части своей жизни Анатолий Приставкин рассказал в книге «Долина смертной тени». Жуткая книга, наверное, самая страшная в русской литературе после солженицынского «Архипелага» и рассказов Шаламова. Эта книга моментально рассеивает слезоточивые мифы о нашей стране, читая ее, ужасаешься, но и трезвеешь. Хотя, конечно, Анатолий Приставкин писал и другие книги, не связанные с его нелегкой службой.

В числе этих книг одна очень светлая и человечная, потому что состоит она из сказок, которые он когда-то сочинял для дочери. Делал он это, как и положено, профессионально, не устно, но письменно, так что в итоге сложился целый цикл, фактически готовая книга. К сожалению, эта вышедшая в издательстве «Астрель» книга была последней, которую автор держал в руках. Его финальный роман под названием «Король Монпасье Мармелажка Первый» , который Анатолий Приставкин успел таки закончить, увидит свет в издательстве «ОЛМА Медиа Групп» уже после смерти автора, этой осенью.

Наши отношения с окончанием института не закончились, мы регулярно встречались в Москве, обменивались книгами и публикациями, а спустя какое-то время эти отношения перешли на иной уровень. Мне еще раз повезло: в 2005 году я стал теперь уже публикатором и редактором моего литературного учителя. В юбилейном номере журнала «Нева», где я работал редактором отдела прозы, была напечатана повесть Анатолия Приставкина «Первый день – последний день творенья». А спустя год в одном из номеров мы опубликовали повесть-сказку «Летающая тетушка», давшую название упомянутой выше книге сказок. В работе с редактором автор тоже проявляется, и мне, конечно, любопытно было узнать Анатолия Игнатьевича еще и с этой стороны. Так вот: более скромного, не капризного и доброжелательного автора у меня, пожалуй, не было.

В начале прошлого года в молодежном номере журнала «Нева» увидели свет несколько рассказов членов последнего семинара Анатолия Приставкина. Здоровья к этому времени убавилось, и ощутимо, он уже не раз побывал под ножом хирурга, и операции эти легкими никак не назовешь. Но оставить своих учеников он не мог; даже когда отношения с руководством Литинститута окончательно испортились, он продолжал проводить семинары по месту службы – в Администрации Президента. Одна из последних наших встреч именно там и проходила: тогда собрались несколько поколений его семинаристов, было «Шампанское», которое выставил Анатолий Игнатьевич, мы обсуждали планы на будущее, увы, многим из которых не суждено уже сбыться…

Я глубоко убежден: этот веселый, жизнелюбивый человек ушел из жизни не в срок. Я знаю, кто ему в этом помог, и с этих людей еще спросится. Но сейчас речь не о тех, о ком никто никогда не вспомнит добрым словом. Анатолия Приставкина – вспоминают и будут вспоминать: и друзья, и ученики, и многие тысячи незнакомых ему людей, хоть раз в жизни взявших в руки его книги. Светлая память другу и учителю.