Как живет священник, который спас человека из-под поезда

«Если бы подумал о детях, то не успел бы» 

— Батюшка, вам из газеты Metro звонят, — робко открывается дверь в храме, пока мы ставим камеры для интервью.

От этой новости отец Николай Лузанов закатывает глаза. Журналисты одолевают уже который день, за прошедшие праздники отец Николай стал известен.

27 декабря он ждал электричку в Долгопрудном — собирался в Лобню, чтобы поздравить тещу с наступающим Новым годом, вез ей подарки. Приближался поезд. Вдруг послышался снежный хруст — на рельсы упал человек.

По соседним путям тоже ехал поезд, а пространство под платформой было забито снегом и мусором. 

— Я вообще дурной, — шутит отец Николай, отмахнувшись от звонка. — Вчера вот на горных лыжах катался до ночи с матушкой. Детей всех бросили и поехали в Сорочаны.

У отца Николая четверо детей: старший сын учится в медицинском университете, младший — в четвертом классе.

— Но в тот момент, слава Богу — это милость Божия, — что я не подумал про них. Потому что, если бы подумал, я мог бы просто не успеть: «Вот, у меня дети, у меня матушка, студенты, у меня приход… Что мне делать?» И тут уже было бы поздно. Потом, если бы я так подумал, я бы просто струсил. Не испугался, а струсил. И точно бы не прыгнул. Может быть, подошел бы и крикнул: «Мужик, отползи!»

«А если бы не получилось?»

— Что вы чувствовали, когда стояли на платформе?

— Сказать, что у меня были осознанные чувства, я не могу. Просто сработал какой-то инстинкт. Наоборот, я ничего не почувствовал. Вообще ничего — мозг полностью отключился и я просто бросился на помощь. Максимум, что я подумал, — это просто «успею — не успею». Я не собирался, естественно, погибать под поездом. Тем более, я ехал к любимой теще, мне надо было довезти ей шампанское к Новому году. Как она останется без шампанского?

Там все было рядом, буквально в десяти метрах от меня. Это не край платформы, ближе к середине — может быть, четвертый вагон. Тащить на противоположную сторону не получилось бы, потому что там тоже приближался поезд. Единственное, я подумал: «Может, под платформу?» Но все оказалось забито снегом.

Там было маленькое окошечко, прямо в середине платформы, но до него надо было еще дойти. У меня мелькнула мысль: если не успею закинуть его на платформу, тогда уже вместе с ним просто прижмусь к этому окошечку. Если повезет — пробьем, нет — просто прижму и пережду, пока поезд пройдет. Но получилось поднять. Мы ехали с моим прихожанином Павлом, он помог удержать мужчину на платформе, потом оттащил подальше. И я быстро выбрался — успел.

— В СМИ писали, что мужчина был пьян. Он понимал, что происходит?

— Да, он был в сознании. Потом даже, когда электричка начала мелькать вагонами, пришел в себя и нас поблагодарил: «Мужики, спасибо!» Там была еще такая интересная деталь… Когда я уже выбрался на платформу, он сказал: «У меня там вещи». А у него пакет с вещами остался на рельсах. Я говорю: «Знаешь, мужик, я туда бросаться не буду еще раз! Это к другим, пожалуйста» (смеется).

Ну и потом, когда вернулся, смотрю — вещей его нет. Значит, кто-то ему помог достать, потому что вряд ли бы он сам справился. И будем надеяться, что он благополучно добрался до своего места назначения.

— Опишите свое состояние, когда вы все-таки осознали, что случилось.

— Я анализировал, конечно… уже глубокой ночью. Причем до этого времени я, возможно, не совсем в адеквате был. Как-то не концентрировал свое внимание на происходящем: ну произошло и произошло. Думаю, таких случаев, на самом деле-то, много. На светофоре бабушка идет — одергиваешь ее. Никто же себя героем не считает, естественно, и я тоже. Ну одернул — одернул, дальше живешь. Так и я. Совершенно спокойно поехал к теще, вернулся домой, сходил на концерт к супруге (матушка Александра руководит студенческим камерным хором в Московском физико-техническом институте. — Прим. авт.), детей уложил.

А вот потом ночью, где-то часов в 12, пришло осознание. Я очень долго думал… Но я ни в коем случае не сожалел, вообще ни капли. Единственное, я подумал: «А если бы не получилось?» 

Никакого героизма у меня не было никогда и сейчас нет. Я совершенно адекватно оцениваю себя. И слава Богу, что сознание полностью было отключено. Я совершил то, что… Не знаю, ангел-хранитель мне подсказал — наверное, его. А может быть, мой.

— Как вы рассказали об этом дома?

— Спустя какое-то время я просто сказал мимоходом, что мне вот так повезло и я помог человеку выбраться. Безо всяких подробностей. А потом, когда все начали читать эти ужасные статьи… Ужасные по своим названиям, которые притягивают читателя: «Священник бросился под поезд».

Первой узнала моя матушка. Она больше сидит во всяких чатах, подписана на разные сообщества, художников, музыкантов. И там кто-то начал ей писать, что вот, в новостях… По-моему, даже кто-то из университета говорить начал. Потом, конечно, все узнали. 

Их это шокировало, особенно мою маму. Матушка — она привыкла к тому, что я люблю всех защищать, спасать, бросаться в пучину (смеется). Она спокойно отнеслась. А вот мама даже плакала. Ну ничего.

— А можно поподробнее, кого вы там еще спасали?

— Я воспитан в деревне, немножко темпераментный и резковатый. Если что-то происходит, люблю туда — вперед… Нет, я не хочу рассказывать. У вас не получится меня раскрутить (смеется). Но просто были случаи, когда — как, я думаю, многие мужчины — принимал участие во всяких разборках.

В семье это сейчас, естественно, никак не муссируется, уже все прошло. Я еще раз говорю, что это совершают многие. Очень многие. Единственное, о чем я сожалею, что все вылилось наружу.

— А как?

— Это вообще получилось через наш институт. Я принимал экзамены и поделился с одним близким человеком в деканате — тоже спокойно рассказал, что просто был вот такой случай. Потом закрутилось, завертелось. У нас в институте есть соответствующие службы, они расспросили меня, решили написать новогоднюю новость. И потом это понеслось во все концы вселенной.

Я об этом искренне сожалею. Один мой знакомый владыка сказал: «Эх, потерял ты на небесах сокровище с этими новостями». Я с ним согласен, но все равно не жалею о том, что я совершил. На самом деле это даже не я. Так получилось, Господь устроил.

— Писали, что вам противопоказаны физические нагрузки из-за давней травмы спины. Откуда травма?

— Там не совсем точно написали. Травма была компрессионная, срыв спины. У меня очень большая грыжа в поясничном отделе, просто огромная. И мне не то что нагрузка — мне прыгать и бегать нельзя.

Не знаю, это тоже было какое-то чудо: тогда я вообще не чувствовал ничего, ни одного прострела. Согнулся, чтобы его взять, потом, как оловянный солдатик, разогнулся, поднял. Я себя разогнуть не могу иногда — спина так сильно болит. А с ним все было очень прекрасно.

Потом было не меньшее духовное испытание, чем сейчас, когда я прохожу вот этот искус тщеславия. Прямо могу покаяться. Когда я его поднял — адреналин ли это был, не знаю, — у меня боли не было. Более того, и когда я выбрался и поехал, до самой ночи у меня спина вообще не болела. И я подумал про себя: «Все, Господь меня исцелил, вот я совершил поступок!» Я же много лет страдаю этими сильными болями.

И наутро, когда проснулся, первая мысль у меня была (мечтательно, с юмором): «Не болит, наверное!» Попытался встать — и не смог (смеется). Господь мне сказал: «Маловато еще добрых дел совершил». Но в тот день, честно, до момента, когда я пошел спать, никаких болей вообще не было, слава Богу. Я думаю, от шока.

— А операцию не делали?

— Пока боюсь. Хожу, слава Богу, вот с вами сижу. Я делаю всякие зарядки, иногда лекарства приходится пить. Но в будущем, может быть, придется делать операцию.

«Маловерный, ленивый, нестрогий»

— Почему решили стать священником? Вы же окончили историко-архивный институт Российского государственного гуманитарного университета…

— Я не то что решил — я чаял, молился и очень хотел стать священником всю свою жизнь. Я был воспитан бабушкой в Козельске — там, где сейчас Оптина пустынь. Тогда она была закрыта, был только один Благовещенский храм, где бабушка пела на клиросе. Естественно, до школьных лет я практически у нее жил, а после все большие каникулы проводил у нее. 

Потом, после тысячелетия крещения Руси, в селе Мещерское, где живут родители, открылся храм. Там сейчас служит и здравствует отец Владимир Переслегин. Вся моя сознательная юность, отрочество прошли под его духовным руководством, я всю жизнь ходил в храм и нес алтарническое послушание.

Когда мы с матушкой поженились, стали жить в Лобне, Господь связал нас с храмом Преображения в Долгопрудном, оттуда уже я рукополагался в диаконы — после окончания историко-архивного института, естественно. Потом я начал преподавать ассистентом в Свято-Тихоновском университете и параллельно поступил туда на богословский факультет.

— А как оказались здесь, в храме Покрова?

— В 2013 году, когда состоялась моя священническая хиротония, этот храм был приписным, здесь не было отдельного прихода. И отец Андрей по благословению владыки Ювеналия сюда меня рекомендовал. Мы зарегистрировали общину, создали отдельный приход и потихоньку развиваем духовную жизнь.

— Опишите себя как настоятеля.

— Ой… Это самое тяжелое — описывать самого себя. К сожалению, маловерный. Конечно, ленивый. Нестрогий, вот это точно могу сказать. Это плохо, наверное, иногда. Даже не знаю. Вы меня прямо врасплох застали.

— А почему маловерный?

— Это горе мое. Мало молюсь… Есть много ситуаций, когда это маловерие прямо обнажено. Я молюсь Богу, чтобы оно не переросло в неверие. Хорошо бы его преодолеть. Я всегда на проповеди говорю людям, чтобы мы все укрепляли свою веру, особенно сейчас, когда вокруг столько проблем. Самое важное, я думаю, это не потерять веру в Бога и не подменить ее чем-то другим.

Мы в вечность должны веровать, стремиться к Царству Небесному и искать прежде его, а все остальное — потом. А у нас так не получается. Мы сначала ищем что-то рядом, а потом — слава Богу, если совесть наша живет, — мы и про Царство Небесное вспомним.

— Зачем человеку посылаются вот такие предельные ситуации, как вы себе объясняете?

— Ответов очень много — в Священном Писании, по крайней мере. Во-первых, все трудности, скорби и такие вот жизненные перипетии посылаются исключительно для нашего спасения. Это испытание веры, но опять же — для спасения. Чтобы человек даже в таких ситуациях просто увидел со стороны, кто он на самом деле.

А во-вторых, я думаю, чтобы мы не увлекались этой жизнью, подменой — как будто здесь Царство Небесное. Конечно, здесь оно есть — на литургии, например, Господь с нами, на святом Причастии. Но этот мир — не рай. Здесь мы должны жить по нравственному закону, который нам оставил Господь, и помышлять о горнем мире. Я уверен, что все происходит по воле Божией. Или по попущению Божиему…

— Каково это было — довериться воле Божией в тот день?

— Было бы горделиво сказать, что я прямо положился на волю Божию. Мне, наверное, хотелось бы так это представить… Но в любом случае, точно могу сказать — я уверен, в жизни каждого человека были такие моменты, — когда ты искренне полагаешься и отдаешь себя в руки Божии, ты испытываешь радость. Я, конечно, еще раз говорю, что это горделиво, но вот, если можно было бы так представить, что я доверился воле Божией и побежал, это было бы здорово. Но, думаю, там все проще — просто какой-то инстинкт.

После новостного ажиотажа один офицер написал мне, что это вообще-то просто долг человека: спасать, оказывать помощь. Я с ним согласен. Это никакой не геройский поступок, потому что все мы люди, все мы дети Божии, все усыновлены Им, должны друг другу помогать и даже более того — еще и любить друг друга. Вот это даже гораздо важнее, чем помощь.

Мой любимый акафист — «Слава Богу за все». Надо действительно за все благодарить Бога, я вот себе так говорю, особенно сейчас — в период борьбы с потоком информации и с тщеславием. Благодарить за то, что Господь дал мне возможность это сделать. Благодарить, что тому человеку удалось выжить. Просто за каждое дыхание, за каждое дело — и все. Здесь мы точно не ошибемся.

Фото, видео: Сергей Щедрин