Интервью состоялось в октябре 2019 года.
Карэн – пожарный 3-го класса, спасатель 2-го класса в ГКУ «Пожарно-спасательный центр» города Москвы. Группа выезжает на любые типы вызовов, где нужна помощь: ДТП, социальные выезды (вскрытие дверей, поднять упавшего), пожары, суициды, тело в воде, животные, которых нужно откуда-то вытащить или спасти.
Подполз к самоубийце и осуществил захват
– На какие случаи вас чаще всего вызывают в Москве, что происходит?
– Чаще всего, конечно, социальные выезды – открытие дверей, падения, помощь службам 102 и 103 – полиции и врачам. Много суицидов. Нас вызывают как на уже произошедшие случаи, так и тогда, когда человек стоит на крыше.
Спасателей обучают психологии, учат, как выстраивать общение с суицидентом, как работать в таких ситуациях. Причем по суицидам в спасательной практике нет стандартных вариантов решения той или иной проблемы.
Каждый человек разный, каждое состояние разное, и тебе надо в каждой конкретной ситуации попытаться быстро решить эту проблему.
Например, у нас был выезд в район Южного порта: женщина стоит за окном на карнизе, 16-й этаж. Мы подъехали на машине без «маяков», чтобы ее не спугнуть, и мы на такие вызовы никогда не заезжаем с той стороны, где стоит суицидент, чтобы он нас не видел. Поднялись наверх. Основной спасатель, который приближался за парапетом, подползал к ней изнутри, через балкон пожарной лестницы – мы пристегнули его альпснаряжением, обезопасили, и он потихоньку туда пополз. Она его не видит. Вести переговоры в этой ситуации было невозможно, потому что женщина была из Азии и русским языком не владела. Пришлось работать на скорость, на опережение реакции. Пока она смотрела вниз, возможно, готовилась к прыжку, спасатель тихонько подполз к ней с обратной стороны и осуществил захват.
Подготовка пожарных
– Не возникает в такой ситуации вопроса «Зачем мы это делаем»? Вы выдернули суицидника практически с того света, но вы уедете, а он опять попробует прыгнуть. И потом, кто знает, что привело его на этот карниз?
– Человек психически здоровый, в нормальном психоэмоциональном состоянии, на добровольный уход из жизни не способен. Люди, которые совершают попытку суицида, передаются медикам для дальнейшего обследования. И то, что происходит дальше, уже работа профильных медиков. Наша задача – снять его живым и невредимым с карниза здесь и сейчас.
– Как ты пришел в тему спасения?
– Я уже 21 год под водой, у меня тяга к воде с самого детства. Мне было лет шесть, мы поехали на море, и я выклянчил у мамы деньги на маску. Мы ее купили, и в первый день, когда мы пошли на пляж, я ее надел, прыгнул в воду, наткнулся на первый же камень и разбил. Для меня это была трагедия… Я с детства любил нырять. Пересмотрел все фильмы Кусто. Вырос и неудачно совершил свое первое погружение с аквалангом на одном из курортов.
Сейчас, когда я уже сам инструктор, я знаю, что инструкторы шутя называют таких болванчиков типа тогдашнего меня, которые приходят и за 50-100 долларов совершают погружение, «липтонами», потому что инструктор его берет, быстро макает в воду, как пакетик в кипяток, и вытаскивает – получается дешево и сердито.
Дайвинг
– Почему погружение было неудачным?
– Поскольку я насмотрелся фильмов, я сказал, что я очень опытный, и мне поверили и погрузили на 27 метров, это довольно серьезная глубина. При этом никто не проверил наличие сертификата дайвера. Когда я опустился вниз, у меня залипла кнопка поддува жилета, и в силу того, что я вообще был деревянный и ничего не знал, я с этой ситуацией не справился и с 27 метров вылетел на поверхность. Получил баротравму легких, какое-то время плевался кровью. Но я сразу же понял, что это ненормально, поэтому пошел обучаться. И постепенно дошел до инструктора CMAS.
– Кем ты тогда работал?
– Кем я только не работал… В какой-то момент – инструктором по дайвингу, обучал людей. В 2011 году пришел в «Лиза Алерт» – сидел дома и наткнулся на ориентировку: искали мальчишку на проспекте Вернадского – ушел из школы и не вернулся. Это был мой первый поиск. Потом втянулся.
Сначала искал на земле, потом появилась вода. Так как «Лиза Алерт» поисками на воде не занимается, это было, скорее, исключение.
Мне помогал Рома Кузичкин, тоже инструктор CMAS, мы с ним вместе учились.
– То есть от инструктора по дайвингу ты постепенно переходил к пониманию того, что это увлечение нужно для чего-то еще, более серьезного?
– Еще не будучи спасателем, году в 2001, но будучи уже дайвером, я однажды в Крыму на мысе Тарханкут за день вытащил двоих «липтон»-дайверов: сначала – девчонку, которую прозевал инструктор; покурил, на нервах опять пошел под воду – и на этом же месте нашел мужчину. Оба остались живы. В тот момент я занимался небольшим бизнесом – брокерская тема, страхование.
А после «Лиза Алерт» и «Спасрезерва» (общественное аварийно-спасательное образование, на добровольческой основе занимающееся помощью при чрезвычайных ситуациях) я перешел из волонтерства в профессиональную спасательную службу, продолжая параллельно заниматься добровольческими проектами. У меня были уже и навыки, и знания, и самое главное – желание применять это на опыте.
Кстати, один довольно авторитетный спасатель называл ПСО «Спасрезерв» кузницей кадров для профессиональных спасателей, потому что люди, приходящие в профессиональную спасательную службу из волонтерства, крайне мотивированные: они знают, зачем они приходят. Они сначала наедаются этого, будучи добровольцами, набирают опыт, а потом у них появляется осознание и понимание того, зачем им это нужно. Я знаю людей, которые, будучи уже состоявшимися, бросали многое и становились профессиональными спасателями – их не пугала ни невысокая зарплата, ни опасность, ни грязь (работа спасателя обычно связана с пылью, с жижей, грязью, копотью). В спасательную службу приходят не за деньгами – их там заработать невозможно. Чтобы этим профессионально заниматься, надо это любить.
С водолазами в России в принципе проблема
– Расскажи о «Добротворце», как появилась и чем сейчас занимается группа?
– «Добротворецъ» появился как симбиоз нескольких волонтерских проектов, которые ранее развалились. А в 2017 году возникла идея создать для поисковиков «Лиза Алерт» водолазную группу. Мы поняли, что в России этим никто вообще не занимается. И на сегодняшний момент Водолазная группа «ДобротворецЪ» – единственная и уникальная.
– Разве, если пропал человек и есть предположение, что он в воде, не МЧС должен его там искать и извлекать?
– В теории да, но это работает в Москве и в Московском регионе. А если брать дальние уголки России…
С водолазами в России в принципе проблема: это очень специфическая профессия – стоимость подготовки специалиста высокая, а водные просторы большие, оборудование недешевое.
В одних регионах водолазы есть, а в других с этим сложности.
Хотя по закону, конечно, в ситуациях поиска на воде должны работать водолазы профессиональных аварийно-спасательных отрядов. И часто они есть, и это профессионалы высокого класса, но в силу того, что их мало, а воды в их районе много, они просто банально не успевают закрыть все запросы, особенно в жаркий сезон, когда тонет по несколько человек в день.
– Да, я знаю, что такое летняя очередь на водолазов.
– Первый крупный поиск «Лиза Алерт» с участием наших водолазов был в 2012 году в Кимрах Тверской области. Искали Кочетинина Александра – молодого человека, который опрокинулся на лодке. Мы там работали около недели. Но эти поиски не увенчались успехом, потому что была громадная акватория и не было необходимого оборудования. Его нашли спустя 14 дней в 4-5 км ниже по течению. Но тогда нас было совсем мало, 3-4 дайвера, включая мою супругу Викторию, которая сегодня ассистент инструктора – она тоже погружалась и искала. У нее это как-то спокойно происходило, без нервов и «отходняка», она очень подходит эмоционально для этой работы.
Я знаю, что сейчас на нашей водолазной группе уже лежит определенная ответственность и на нее возлагают надежды другие люди. За два года мы уже наработали опыт, в том числе и дистанционных поисков, когда мы не можем в силу каких-то причин выехать на место, и тогда мы связываемся с местными дайверами и консультируем их.
Сейчас заявки сыплются со всей страны, пошли из ближнего зарубежья. С одной стороны, это хорошо, что о нас узнают, а с другой – плохо, потому что люди могут на нас понадеяться в каком-то регионе, а мы не оправдаем их ожиданий. И бывает, что нам звонят из какого-то региона, а мы ничем не можем помочь.
Карэн Агамалян
– Как у добровольческого водолазного сообщества с оборудованием?
– В этом году мы поставили на воду один катер РИБ и две моторные лодки в Москве и области. В следующем планируем, если все будет нормально, увеличить количество плавсредств в два раза и, если получится, поставить еще большой палубный водолазный катер водолазного обеспечения.
– Откуда берутся деньги на все это?
– Оттуда же, откуда и у других: от добрых людей – они приходят, спрашивают, что нужно, и покупают. Мы принимаем в дар только оборудование. Со сбором денег принципиально не связываемся. Основная причина – где есть деньги, там будут мошенники. Пачкаться не хочется, репутация и дело дороже.
– Как происходит развитие вашей группы в регионах?
– Непросто. Это громадная проблема. Думаю, что нам придется отказаться от кое-каких городов, потому что иногда те, кто считают, что они могут выполнять наши задачи, на самом деле этого делать не могут. Но для нас это в любом случае бесценный опыт. Есть уже и позитивные моменты, например, Вологодская область: когда там был поиск двухлетней девочки, местные ребята из Вологодского дайвинг-центра подводного плавания очень оперативно отреагировали и отправились на поиск, мы из Москвы даже выехать не успели. Во многих регионах, например, в Крыму, в Новороссийске, дайверы и профессиональные водолазы поддержали эту идею, потому что у них есть понимание, для чего это.
В Когалыме живет дайвер, которого я знаю лет десять, и оказалось, что они с супругой ходят там с «Лиза Алерт» по лесам. Я ему предложил создать водолазную группу, и в этом году они уже успешно закрыли один поиск. В Москве сейчас мы сделали электронную регистрацию, и сегодня в московском регионе порядка 50 дайверов и водолазов. Однако это только кажется, что это серьезный большой отряд: все эти люди волонтеры, у них свои заботы, и далеко не всегда даже 6-7 человек из этих 50 готовы собраться и выехать на поиск. Хотя нам в принципе большое количество людей и не нужно – нужен судоводитель, оператор эхолота, который будет смотреть в прибор, два дайвера-водолаза плюс береговое обеспечение. Сотня водолазов на поиске не нужна.
Когда мы искали в Нижегородской области, туда приехали работать водолазы МЧС, и по рации прозвучала такая фраза: «Приехал КамАЗ водолазов». Мы тогда посмеялись – КамАЗ водолазов! Здорово! Обладателей редкой профессии теперь завозят КамАЗами! Но их приехало 4 человека, а в КамАЗе было оборудование. На самом деле нехватка водолазов – большая проблема.
– Какие еще сложности в вашей работе, кроме дефицита людей?
– Основной момент, который мешает нашей добровольческой водолазной деятельности – юридический. Есть водолазы-профессионалы, и по закону погружения должны выполнять они. А есть дайверы, неважно, аттестованные они или нет – они любители, и дайвер – это не профессия, а спорт. Поэтому дайвер де-юре не может работать водолазом, ему надо будет обучаться, хотя у инструктора по дайвингу навыки, знания и подготовка могут быть на порядок выше, чем у водолаза 4-5-го разряда (хотя бы потому, что у него количество погружений будет больше, перевалит за несколько тысяч).
Поэтому мы как волонтеры юридически заниматься поисками на воде не имеем права. Но никто не запрещает нам как любителям погружаться на основании дайверских документов в любом месте, где мы захотим, если нет запрета по закону (водоохранный объект, погранзона, плотина). И вот, допустим, мы в процессе погружения что-то или кого-то случайно нашли. Мы, конечно, тут же информируем органы власти. Вот так это выглядит и оформляется с юридической точки зрения.
Всегда ли это «сказка с плохим концом»
– Карэн, для меня загадка – мотив водолазов-спасателей. Ведь очевидно, что вы не сможете спасти человеку жизнь, потому что вы или никого не найдете, или найдете погибшего. Какой стимул это делать?
– Да, часто считают, что мы, водолазы-поисковики, делаем важную, но очень мрачную работу. Даже наш коллега Александр Михайлов, руководитель вертолетного поисково-спасательного отряда «Ангел», написал в одном из постов комментарий, что, мол, водолазные поиски – это тяжелая техническая тема, и это «сказка с плохим концом». И так нашу работу видят многие. На самом деле это не совсем так.
Понятно, что живого человека мы под водой никогда не найдем, но, во-первых, важно, что если мы находим человека, то родственники могут с ним проститься.
И лучше знать, что трагедия состоялась, и иметь возможность попрощаться, чем так и не найти человека. У нас у всех, неважно, какого мы вероисповедания, есть для этого свои традиции, и это всем нам необходимо. Во-вторых, мы нужны, чтобы сказать: в воде человека нет. Пример из недавнего – поиск пятилетней Зарины в Нижегородской области. Мы тогда довольно плотно отработали водоемы – все болотца и ручьи, там, где нельзя было нырять, мы просто шли – понятно, что у водолазов навык живучести на воде больше, чем у простого поисковика, плюс у нас есть гидрокостюмы, которые позволяют нам не переохлаждаться. В основном водоеме мы отныряли по подозрительным точкам.
Да, мы могли пропустить тело – такой момент мы никогда не исключаем, так же, как это бывает, что поисковики в лесу проходят в метре от тела и не обнаруживают его. Обычно мы говорим, что на 70-80% мы закрыли водоем и тело там не обнаружили. Это же мы доложили и на поиске Зарины. И для волонтеров это сигнал: ребята, ищите на поверхности, возможно, ребенок еще жив – что и произошло в случае с Зариной.
Ну и, наконец, представьте себе ситуацию: в пункте А в лесу бабушка, а в пункте Б из СНТ пропал ребенок. Куда люди с большей вероятностью поедут на поиски? Конечно, на ребенка. Но мы не знаем, жив он или нет, а по поводу бабушки мы знаем, что у нее только что сел телефон и ее надо срочно «выдергивать» из леса, потому что в ближайшие сутки от переохлаждения пожилой человек, скорее всего, с какими-то хроническими заболеваниями, может просто умереть. И если там, где ищут ребенка, есть пожарный пруд, небольшая речушка или любой другой водоем, мы их отрабатываем и, к сожалению, находим тело, то понятно, что трагедия произошла уже и вернуть ребенка нельзя, но мы этими действиями освобождаем колоссальные человеческие ресурсы на поиск бабушки, и ее в ближайшие часы выносят из леса на руках. И это тоже еще одна наша очень важная задача.
Карэн Агамалян
Но, конечно, у многих, кто видел, как ребята достают из воды погибшего, складывается мрачная картина. Я помню поиск на Пахре, когда мы нашли в воде ребенка. Когда привели отца – сотрудника полиции, здоровенного мужика, по которому было видно, что он «из бывалых», – у него отказали ноги, и он на нас смотрел с ненавистью. Ненависть была не потому, что мы нашли, а потому, что принесли плохую весть, ведь у него до последнего момента была надежда, что ребенок все-таки жив. Но обиды на то, что он так смотрел на нас тогда, нет, потому что человек только что пережил трагедию. А самое страшное – это пережить своего ребенка, это я как отец говорю.
Многие приходят поиграть в спасателей
– Каким должен быть характер человека, который настолько глубоко уходит в спасательскую тему?
– Здесь не в характере дело. У человека просто должно быть понимание, зачем он это делает.
– И зачем ты это делаешь – спасаешь и как профессионал, и как доброволец?
– Знаешь, у меня была очень бурная молодость. Я был из разряда уличных хулиганов. Любил подраться, как и все мальчишки, не очень хорошо учился в школе… Со временем пришло понимание, что можно жить по-другому, по-другому мыслить, по-другому что-то делать. И это понимание привело меня сюда.
Проблема любой волонтерской спасательской организации в том, что очень много людей приходят туда, на мой взгляд, поиграть.
Я видел поисковиков, которые идут в лес в армейских разгрузках, с кучей подсумков, аптечек, фляжек, в балаклавах, чуть ли не в бронежилетах, то есть одеваются, как на полноценную боевую операцию. Это, скорее всего, те, кто пришли поиграть. Они поиграют, наиграются и уходят. Это люди безыдейные.
Они обычно приходят получить то, что они не получили в юности, в молодости – например, кто-то не додержал автомат, и он приходит реализовать себя как такого мачо, но при этом быстро наиграется и отвалится. А есть люди мотивированные. Я знаю ребят в «Лиза Алерт», которые в прошлом имеют самый настоящий боевой опыт, но никогда об этом не говорят. Они там получили свое, там наигрались – а здесь они уже четко следуют за своей идеей. И они будут очень качественно выполнять свою работу, будут крайне послушны штабу. У них нет жилеток-разгрузок с набитыми карманами, они выходят в лес в легких ботинках и с минимумом вещей, потому что не хотят устать и понимают, что им надо пройти 10-15 км и качественно выполнить задачу.
В водолазной группе «Добротворецъ» у нас подобралась замечательная команда – это люди, готовые применить свои профессиональные навыки, знания и оборудование, которыми они владеют, для помощи другим. Часто это дайвер с десятилетним стажем, который объездил практически полмира, побывал на Бали, на Мальдивах, нырял по всей Африке и насмотрелся на рыбок. И к нему со временем приходит понимание того, что он может использовать свои профессиональные навыки и накопившееся оборудование для помощи обществу.
– Это какая-то больше возрастная история?
– Да, обычно к этому приходят, когда становятся старше, как раз после того как наиграются во все остальное. Ведь часто те же дайверы, которые приходят на начальный уровень, гонятся за всякими блестящими штучками из оборудования, очень любят увешаться разной ерундой. Постепенно они приходят к более простому и надежному оборудованию и уже не плавают с четырьмя компьютерами на одной руке, компасом и восемью фонарями, направленными в разные стороны. У них будет пара хороших фонарей – один основной, другой аварийный, – несложный компьютер, манометр, и это будет простое оборудование, которое будет дешевле и надежнее. Они придут к этому со временем.
Когда я занимался дайвингом, я обнырял все лужи в Москве и в Московской области – по-моему, не осталось ни одного водоема, в который я бы не погружался.
Но настал момент, когда мне это стало просто неинтересно, я нанырялся, точнее, перенырял. Потом я работал инструктором, готовил людей, аттестовывал для Европы, ездил с ними, организовывал выездные группы. И это тоже получил и наигрался. Придя в «Лиза Алерт», я понял саму идею, что можно вернуть человека домой и этим самым спасти ему жизнь.
– У тебя был кризис среднего возраста? Когда значительная часть жизни прожита, ты оборачиваешься и думаешь: а что я, собственно, сделал?
– Конечно, был. Любой человек по достижении какого-то возраста начинает анализировать, что он сделал правильно, что неправильно, чего достиг, чего не достиг. Лет 5 назад я анализировал свои ошибки и думал о том, как бы могла сложиться моя жизнь, хотел бы я ее изменить. В стране был финансовый кризис, спад, и планы, которые я понастроил лет 10 назад, пошли, соответственно, в небытие. Это был очередной толчок, чтобы подумать о том, как я жил и что делал. Я задался вопросом: хотел бы я что-то изменить в своей жизни и пожить по-другому? Не сталкиваясь с той же грязью, зарабатывая другие деньги? И все-таки пришел ко мнению, что если бы у меня опять был выбор – пойти в офис на хорошую зарплату или в спасатели – я бы снова пошел работать спасателем. Потому что сейчас я безумно горжусь тем коллективом, в котором я работаю. Расскажу на примере.
На пожаре
Я до сих пор помню свой первый пожар. Это был серьезный пожар: какой-то маньяк залил весь первый этаж, лифтовые шахты, комнату консьержа бензином и поджег. Когда мы пробивались наверх, чтобы выводить людей, была уже очень высокая температура.
Как сейчас помню – я шел в середине звена, держался за перила и сначала не мог понять, почему они какие-то скользкие, а потом, когда пожар закончился и дым рассеялся, я понял, что у меня внутренняя часть краги со стороны ладони была полностью залита пластиком: температура была такая, что оплавились пластиковые накладки на перилах. Я пришел домой, рассказываю жене, и у нее первый нормальный вопрос человека, который переживает за своего близкого: «Было ли страшно?» А мне не было страшно, потому что я знал, что впереди идет один человек, сзади – другой (меня поставили в центр как неопытного сотрудника), и я четко понимал, что если со мной что-то случится, меня обязательно поднимут. Если я не смогу передвигать ногами, они будут передвигать мои ноги за меня. Я в любом случае не останусь один. Эта стопроцентная уверенность в людях, которые рядом, дорогого стоит.
Я безумно горжусь, что работаю именно в этом коллективе именно с этими мужиками, это настоящий мужской коллектив. В нем свои приколы, свои злобные шуточки – если не посмеяться друг над другом, наверное, день пройдет зря. Поэтому работать куда-то в другое место я бы не пошел, пошел бы опять спасателем.
Может показаться, что мы – бездушные грубияны
– Как ты переживаешь действительно тяжелую историю? Когда не удалось спасти или нашли погибшим ребенка, например?
– Когда ты работаешь, ты отбрасываешь эмоции.
– Это понятно, но потом-то накрывает?
– Сейчас нет. Я не скажу, что это выгорание – просто приходит время, и ты понимаешь, что ты либо выполнил свою работу хорошо, либо нет. Если взять какое-то жесткое ДТП, где вы провели деблокирование и извлекли человека оттуда, то у тебя будет чувство удовлетворения, что человек остался жив.
– А если не остался?
– Если нет, то я на эту ситуацию повлиять не мог, значит, была травма, несовместимая с жизнью. Но я все равно свою работу выполнил качественно и профессионально и стремился к тому, чтобы достичь положительного результата.
Я не скажу, что я полностью очерствел – конечно, я переживаю, как нормальный человек, особенно после трагедий с детьми. Но, с другой стороны, я понимаю, что ничего изменить в этой ситуации не мог.
Если бы я на работе халтурил и в связи с этим рыльце у меня было бы в пушку, меня бы мучила совесть, а так как у нас, как я уже сказал, классный коллектив профессионалов, который всегда работает на все сто, то мы всегда понимаем, что сделали все, что могли. Иногда со стороны может показаться, что мы бездушные грубияны – например, однажды в ПСО «Спасрезерв» мне пришлось прикрикнуть на пострадавшего: он упал в квартире, у него был перелом шейки бедра, и когда мы его перемещали, он интенсивно двигался, не слышал нас. А поскольку травма была серьезной и его вес большим, нам надо было отработать грамотно и аккуратно, а он нам мешал. Мне пришлось на него немножко повысить голос. Он опешил и замер.
И один из стажеров «Спасрезерва» потом задал вопрос: «Зачем ты так? Человек мучается, ему больно, а ты на него орешь». Я стажеру объяснил, что я просто переключил этим его внимание. Да, он пострадавший, да, у него болевые ощущения, да, у него травма, но из-за того, что он нас не слышит, он мог себе навредить. И когда я стажеру это объяснил, он сказал: «Круто! Откуда ты знал, что так надо действовать?»
Нас, спасателей, все время обучают разным дисциплинам – и пожарным, и тактико-специальным, и владению техникой и оборудованием, а еще есть психология.
К нам регулярно приезжают наши великолепные девочки-психологи, мы их называем красавицы, и они не только мучают нас бешеными тестами, но и дают навыки и знания по психологии, ведь наша работа связана с общением с людьми, которые попадают в нестандартные, а порой в критические ситуации.
– Я знаю по «Лиза Алерт», что это эмоциональное перенапряжение часто у людей накапливается и по-разному потом себя проявляет.
– Да, бывает. Бывает даже, что сидишь и думаешь: на кой тебе это все надо? Не пойти ли на работу поспокойнее? Бывает. Но потом понимаю: хорошо, я сейчас уйду, но потом буду об этом жалеть, потому что ведь я люблю свою работу, безумно люблю.
Когда про пожарных пишут в интернете
– Когда вас, пожарных, спасателей ругают люди со стороны, это обидно? По интернету регулярно ходят истории о том, как приехали пожарные и ничего на пожаре не делали или, того хуже, вынесли все ценное из квартиры во время тушения…
– Еще бывает, что говорят: «Пожарники (причем «пожарники», не «пожарные») приехали с пустой бочкой без воды». Конечно, пожарные всегда приезжают на пожар с полной цистерной воды – каждый раз после того как они отработали пожар, автоцистерна по возвращении в часть должна заправиться в ближайшем источнике воды и приехать в часть уже заправленной. Но пожар – это чрезвычайная ситуация, когда все на нервах и время очень быстротечно. В цистерне 3 тонны воды, которые сливаются за 3 минуты. Поэтому людям кажется, что такая громадная машина приехала пустая.
Большая часть этих историй – от незнания того, как устроен механизм спасения.
Например, немногие знают, что спасатель в зоне ЧС не должен бегать. У спасателей есть даже такая шутка, что бегущий спасатель в зоне ЧС вызовет серьезную панику.
Кроме того, пожарный экипаж (5-6 человек) расставлен по своим номерам, у них есть боевой порядок, и у каждого свои цели и задачи. Например, пожарный №1 тушит со стволом, пожарный №2 ставит лестницу, пожарный №3 – водоисточник, водитель должен находиться на насосе, и так далее. А людям со стороны кажется: они должны всей толпой бежать в огонь, а они стоят здесь. Но они стоят не просто так.
– Обидно не бывает? Ты их спасаешь, а они потом гадости в интернете пишут.
– Это не моя проблема. Это проблема тех людей, которые так рассуждают. Это диванные герои. Мне хотелось бы, чтобы они хотя бы один раз на своей шкуре испытали, что такое настоящий пожар. Я не о том, конечно, чтобы такой человек оказался в пожаре и сгорел – я о том, чтобы его поставили в пожарное звено, одели, включили аппарат, навесили на него все, дали ему пожарно-техническое вооружение, которое может весить до 50 кг, и отправили бы в высотное здание, где все лифты спустились вниз и надо подняться со всем этим на 25-30-й этаж.
Карэн с дочкой
А там, где начнется дым, надо будет включиться в противогаз и начать работать в зоне повышенной опасности при высокой температуре. Когда человек один раз туда попадет, он поймет, что все это не так просто и не так быстро. Даже тому, что пожарные ходят, а не бегают, тоже есть объяснение: если мы идем, скажем, на 15-17-й этаж, то, во-первых, крайне сложно бежать с оборудованием, а во-вторых, если я побегу, на пятом этаже я уже выдохнусь, а мне надо не только подняться, но и проводить там определенные действия. Поэтому лучше я буду идти быстро, не останавливаясь, но поднимусь туда за шесть минут и буду там работать, чем я поднимусь туда за пять с половиной минут, сэкономив 30 секунд на подъеме, и работать не смогу.
– Ты сказал, что твои коллеги – это настоящие мужики. Что такое настоящий мужик, какой он?
– Это не просто здоровый парень с шершавыми от мозолей ладонями. Настоящий мужик определяется по отношениям, которые у него с другими людьми. Я, например, знаю, что с людьми, с которыми я работаю, у меня не будет предательства, лицемерия, двуличности.
Да, может, эти люди немного грубоваты в общении, но они надежны и не предадут. Они не струсят и будут биться до последних сил. У них хорошая подготовка. У них и другие великолепные качества – у многих семьи, дети. У настоящих мужиков есть ценности.
