Татьяна Малкина
Теоретически я должна была написать колонку о том, можно ли, допустимо ли, следует ли показывать в телевизионном эфире видеоматериалы, подобные материалам с камер наблюдения в несчастном политехническом колледже города Керчь, где произошел массовый кровавый расстрел.
Это видео, как мы знаем, было продемонстрировано в воскресенье в программе «Вести» канала «Россия-24», причем в специальном экстренном выпуске новостей, которым прервали текущую программу. Видео было (и остается на просторах сети) зачем-то перечеркнуто крест-накрест меткой «Вести.Крым» — как если бы съемки были эксклюзивной работой оператора «Вестей» и подлежали защите от посягательств на авторское право, или, как вариант, были бы добыты каналом в борьбе с конкурентами. Через примерно сутки видео из программы и архива канала удалили, ходят слухи о том, что могут полететь чьи-то (мелкие, редакторские) головы.
Роскомнадзор назвал видео «шок-контентом» и выступил с пространным и мутным заявлением: «В публикуемых видеоматериалах в СМИ пропаганда таких действий, обоснование, оправдание убийцы, побуждение к осуществлению подобных действий отсутствовали….Здесь скорее нужно говорить о морально-этических нормах и принципах журналистов/редакций… Не стоит также забывать о том, что такая шокирующая информация может воздействовать на ребенка самым пагубным образом. Более того, такая информация, подаваемая систематически, где акцентируется внимание именно на причинах такого поступка и последствиях, может создать волну аналогичных, схожих действий последователей».
Конечно, всякий раз, когда Роскомнадзор заводит речь о морально-этическом, становится одновременно смешно и жутко, но это – отдельная тема.
Чем больше я писала, тем короче становился мой текст. Этот вопрос – можно ли, нужно ли, допустимо ли широко и подробно освещать в СМИ такого рода преступления – чрезвычайно детально проанализирован, хотя не нами и не здесь. В США, стране, которая, если можно для краткости так выразиться, является владельцем адского бренда «Колумбайн», и по-прежнему регулярно потрясаемой аналогичными преступлениями, дискуссия о профессиональных и этических стандартах работы медиа с подобным материалом (особенно и отдельно – с видео- и фото-материалами, обладающими воздействием особой силы), идет уже много лет.
Существуют тысячи междисциплинарных научных и прикладных исследований, посвященных этому вопросу. Есть сотни отдельных медиа-ресурсов, цель существования которых варьируется в широчайшем спектре – от «донести до публики как можно более подробную информацию о произошедшем на самом деле» (в крайнем проявлении – это многочисленные конспирологические сайты, порталы и каналы, где люди в шапочках из фольги разоблачают все официальные версии всего как фейковые, самый популярный кейс – по-прежнему убийство Кеннеди) до «обеспечить защиту приватности непосредственно вовлеченных в трагедию от медиа-хайпа и досужих зевак». Где-то в середине жарятся на медленном огне представители правоохранительных органов и силовых ведомств, которые обязаны (так принято в США) прозрачно и оперативно отчитаться о проделанной работе по расследованию преступления, какой бы она ни была – плохой, хорошей, полезной, бессмысленной и проч.
Пришли ли участники этих дискуссий к единому мнению? И да, и нет. С одной стороны, существует довольно широкий консенсус: любая публичность (включая посмертную), автоматически приобретаемая преступником в результате освещения его злодеяния, пагубна. О феномене copycat созданы десятки книг и фильмов, написано множество научных работ и, кажется, никто не сомневается в том, что так оно и есть: каждое новое чудовищное преступление — помимо горя, ужаса, паники, отвращения, подавленности, отчаяния, тревоги и всего комплекса чувств, которые охватывают всех, им затронутых (от прямых жертв до просто потребителей информации), — порождает и желающих его повторить. Об этом часто свидетельствуют и разные знаки, обнаруживаемые, увы, всегда постфактум, слишком поздно – дневниковые записи убийц, следы их информационных изысканий, прочие улики.
С другой стороны, даже сегодня, невзирая на все знания о copycat теории и практике, пресловутая, скажем мягко, дуалистическая природа человека каждый раз сливается в мощную симфонию с не менее дуалистической природой изготовляемых человеком же средств массовой информации, и в результате чудесной синергии на выходе все телезрители и читатели мира неизбежно получают примерно один и тот же продукт — «мясо», как выражается современная молодежь. СМИ продолжают публиковать леденящие кровь свидетельства преступлений, читатели и зрители продолжают это все читать и смотреть, рейтинги и прибыли СМИ растут, кровь читателей и зрителей леденеет, что, очевидно, приносит большинству (хочется надеяться) из них некие бонусы – утоление любопытства, успокоение, иллюзию контроля, канализацию страха и гнева… оставим этот список специалистам.
Невозможно никого и никогда обмануть в важном: все понимают, что кликабельность, продаваемость, цитируемость, доли в эфире (а это все означает не только просто рекламу-деньги-прибыль, но и власть-влияние, за которыми следует и новый уровень прибылей и так дальше, это спираль) – все это растет прямо пропорционально количеству транслируемого ужаса. Так уж мы устроены. В конце концов, по-настоящему 21 век начался, строго говоря, 11 сентября 2001 года – с момента, когда весь мир примерно тысячу раз вновь, и вновь, и вновь просмотрел одно и то же видео – самолеты врезаются, маленькие люди выпадают из окон горящих небоскребов… Простите мне это редукционистское описание, оно все же сокращает путь и количество слов.
В-третьих (я не забыла про счет), есть еще один важный аспект. Но с оговоркой – для нас, россиян, он не имеет ровным счетом никакого значения, так вышло. А вот для родины «Колумбайн» он и впрямь важен. Это Первая поправка (поправка к Конституции США, которая защищает в том числе право на свободу слова — ред.). Первая поправка является одновременно и благословением, и проклятием, и инструментом, и целью, и свободой, и обременением. Штука в том, что она есть. И она работает. И не работает тоже.
Она все чаще вступает в противоречие с другими, тоже крайне важными для американских граждан устоями и даже чаяниями. Но вряд ли в ближайшем будущем падет под напором многообразной живой жизни. И, разумеется, американские спецслужбы — ее враги. Как любые спецслужбы – всегда враги такого рода свобод и такого рода ограничения свобод. Но американские спецслужбы все же если и не опасаются и не стесняются ее, то вынуждены ее учитывать, она сама их стесняет. Американский же «эшник», естественно, ничем не отличается от российского, кроме среды обитания. У нас тут нет живой первой поправки (есть высохшая мумия ее), нет независимых СМИ (кроме малюсеньких и тоже подсыхающих), нет суда, нет выборов, нет политически оформленного гражданского общества, много чего нет.
Но самое главное, чего у нас нет, — это доверия. Разумеется, проблемы с доверием – к правительству ли, соседу ли, своему ли муниципальному депутату, мужу или ребенку – есть всегда и везде. Однако в нашей стране, как мне представляется, недоверие уже стало важнейшим, крупнейшим национальным институтом. Недоверие (оно же – предельный цинизм) как привычный вывих.
И в этом смысле, как мне кажется, россияне неожиданным и парадоксальным образом не так уж худо защищены от воздействия СМИ, что бы те им ни транслировали. До сих пор мы вяло считали, что низкопробные пропагандистские российские СМИ совершенно успешно оболванивают пресловутые 86 процентов населения. Своим распятым мальчиком, ядерным пеплом, злобными рептилоидами, чем угодно. Однако стоило приключиться первой российской «Колумбайн» (а это чистый ужас, простой дикий витальный ужас), как ситуация, по-моему, стала выглядеть несколько иначе.
Вернулся рефлекс читать между строк: ага, если «Россия-24» показывает – значит ей так велели (раньше же не показывали ничего такого, включая разные чудовищные катастрофы); если президент сказал, что в керченском расстреле виновата глобализация — значит чтоб закручивать и закрывать(ся); если унылый депутат Хинштейн споро молвил, что все дело в отсутствии аккордного подряда у Росгвардии на охрану всех школ и детсадов, – значит, сами все и устроили для получения подряда; если замдиректора ФСБ заявил с пылу-с жару, что теперь надо брать интернет под контроль, — значит, власти и подстроили все, чтобы взять; если сообщают о проведении первомайской демонстрации – значит, Чернобыль где-то поблизости разлился…
Руки помнят и делают, глаза знают, как читать брежневские газеты и смотреть андроповский телевизор. В условиях настоящей жути (от которой нет спасения, потому что спасения попросту нет) забытые, казалось бы, навыки внезапно активируются. Россиянин – воробей хромой и обглоданный, стреляный-перестреляный, его неминуемой смертью не напугаешь, голым раем, как ежа, не застращаешь, на видео-мякине не проведешь. Количество появившихся за первые же сутки после керченской трагедии ютьюб-каналов и канальцев, где люди в шапочках из фольги и без оных, разоблачают «фейк» от «России-24» (атакуя с разнообразных и зачастую противоположных позиций) таково, что американские коллеги могли бы упасть замертво от несоответствия.
Я сама уже израсходовала рулон фольги «Саянская», просмотрев анализы от всего лишь шести-семи из сотен видеоблогеров (выбирала особо популярные, не менее 100 тысяч подписчиков). Количество комментариев от разного рода экспертов, как бы только что упавших с Луны, не поддается подсчету (фольга кончилась на комментарии вечнозеленого генерала Ивашова, который объяснял керченский расстрел трагическим забвением способов привития деткам семейных ценностей, которые практиковались в СССР). Количество уже родившихся новых городских страшилок совершенно гофманианского толка еще подлежит учету и ждет своего летописца.
И никто-никто, кажется, не верит, что демонстрация зрителям видео с керченских камер наблюдения, слитого ментами (а у нас только так возможно – либо слито, либо куплено, но всегда у «ментов», которые таким образом всегда тебя используют), могла быть немудрящей инициативой предприимчивого журналюги, который просто алкал высокой доли в вечернем эфире и хотел натянуть нос коллегам, или может ему просто было круто и красиво, как в кино. Это называется «доигрались».
И если совсем коротко и просто – нет. Нет, нельзя показывать по телевизору кадры хладнокровного (или совершенного в аффекте) расстрела. По разным причинам. В частности, потому что этот визуальный ряд не является релевантной информацией.
Не говоря уж о том, что у лежащей на полу убитой женщины в пестрой кофте, которую уже в виде трупа аккуратненько подклеили (помнили коллеги о Роскомнадзоре, помнили, не сомневайтесь) к кадру, где она еще жива, но уже замерла на прицеле у подростка Рослякова, с ненулевой вероятностью есть мама и папа, наверняка есть муж, дети, может даже внуки, точно есть друзья и коллеги, ученики и соседи. И я есть, в конце концов. Просто у нас нет суда. И кончилась фольга.