Полную версию прямого эфира смотрите на YouTube-канале «Правмира».
Об отношении Церкви к домашнему насилию
Священник Дионисий Костомаров
— Домашнее насилие может быть поводом к разводу в церковной семье?
— Еще на Соборе 1918 года был принят хороший документ о том, что основанием для церковного развода являются, в том числе, алкоголизм и неизлечимые психиатрические заболевания.
Это не обязательно развод. Если я вижу, что рядом со мной живет агрессивный человек, который может в состоянии кризиса меня убить, это не значит, что я обязан с ним развестись. Но значит, что такое право есть.
Стоит акцентировать внимание, что это территория личной ответственности. Такое право у вас есть, а применять его или не применять — это уже решать вам.
Единственное, мне очень не нравится, что люди в Церкви порой оказываются довольно толерантными к насилию. Мне хочется, чтобы год от года это менялось. Когда нам говорят, что муж жену бьет и что по Домострою это нормально — это не христианство. Ненормально бить слабого, ненормально применять силу к человеку, который заведомо находится в более проигрышной позиции.
Мы все в заведомо проигрышной позиции по сравнению с Богом. Мы — люди грешные, а Господь всесовершен, всеблаг и так далее. Если бы это было нормально, у всех была бы дорога в ад, но нас же Господь спасает, он видит все слабости, пытается помочь, простить грешника.
Евангельское отношение к человеку, который нас слабее, к ребенку, который от нас зависит, к супруге, которая от нас зависит — это милосердие, поддержка и прощение, а не применение насилия.
— Почему многие священники часто если не поддерживают, то и не осуждают домашнее насилие?
— Все мы — члены общества, все мы им воспитаны, при этом мы несем на себе отпечаток того, где мы воспитывались, как, какие книги мы читали, что было нормальным или ненормальным в наших семьях. Так же и со священниками, психологами, учителями.
В моей семье меня никогда не били, один случай могу вспомнить, но скажу, что сам совершенно заслужил там. И не могу назвать это насилием, скорее жестом отчаяния.
К сожалению, толерантность к насилию еще 30 лет назад была заметно выше. Я вспоминаю свою молодость — считалось крутым, когда ты можешь подойти и кому-то дать в нос, это в подростковой среде казалось нормальным. Во всяком случае, в российской провинции в 90-е годы. Толерантность к насилию в нашем обществе довольно высока, хотя и снижается год от года.
— Наши зрители в комментариях сейчас вспоминают отца Андрея Ткачева и цитируют, что он призывает подчинять женщину мужу, «сломав ее об колено», «засунув в стиральную машинку». Как вы относитесь к его высказываниям?
— Я отношусь к этим высказываниям негативно. Мне кажется, что эти высказывания не соответствуют духу Евангелия и духу христианства.
Но моя позиция, еще раз я хочу подчеркнуть — это, насколько мне хочется верить, христианская позиция, но я не могу сказать за всех. Я не Папа Римский, не Священный Синод, не полнота Церкви, я даже не могу сказать, что я на 100% прав. Я подчас менял мнение в своей жизни.
Я считаю, что это не соответствует Евангелию, это моя частная позиция как человека. У отца Андрея Ткачева иная позиция, наверное, у него есть какие-то причины думать так.
— Как сейчас обстоят дела с общецерковной позицией? С одной стороны, некоторое время назад Синодальная комиссия возражала против самого термина «домашнее насилие», с другой — Патриарх неоднократно высказывался за организацию приютов для женщин, попавших в сложную ситуацию. Есть какая-то общая позиция сейчас, нужна ли она?
— С одной стороны, кризисные центры, Святейший Патриарх говорит, что они нужны. Такие кризисные центры часто есть. Где-то они работают именно с жертвами домашнего насилия. Где-то, как в нашей епархии, они работают с людьми, оказавшимися в сложной ситуации. У нас есть при социальном отделе центр поддержки материнства и детства, куда человек, который попадает в сложную социальную ситуацию, может прийти и получить помощь реальную совершенно. В том числе получить крышу над головой.
О какой-то общей церковной позиции я сейчас не хочу говорить, ее нет.
Что я последнее хотел сказать про частное мнение духовенства. Даже святые люди, которые канонизированы, высказывали мнения по каким-то социальным вопросам и социальным проблемам, которые потом с течением времени оказались Церковью переосмыслены.
В XIX веке святой Феофан Затворник в письмах поддерживал крепостное право, он говорил, что его отмена приведет к краху как государства, так и к огромным проблемам в Церкви. История показала, что положительный итог социальных последствий в связи с отменой крепостного права неоценим, это то главное, что произошло в XIX веке с нашим обществом. Феофан Затворник, канонизированный святой, здесь был не прав.
Мы в Церкви — простые люди, мы часто грешные, мы можем ошибаться, я могу ошибаться, любой может ошибаться, святой может ошибаться.
Мы не компетентны во всех социальных, научных вопросах. Мы священники, мы понимаем: если человек ко мне придет и я понимаю, что сейчас ему нужна поддержка психолога — я его отправлю к психологу, потому что я не компетентен, у меня нет такого образования.
Наверное, когда отец Андрей Ткачев и многие другие уважаемые священники выступают против закона о домашнем насилии, в этом есть, мне кажется, огромный процент недоверия к органам государственной власти и чиновникам. Люди понимают, когда это начнет исполняться на местах, к сожалению, возможны перекосы. <…> Люди действий этой государственной машины боятся, потому что не хотят ее на самую святую территорию допустить. В этом плане опасения можно понять.
Я не хочу сказать, что я их полностью разделяю, говорю, что их можно понять, потому что люди, особенно те, кто живут в нормальных семьях, будут бояться того, что совершенно случайным образом под эту палочную дисциплину попадут. Понимаете?
Когда пора бежать от агрессора
— Как вернуться к нормальной жизни, если ты пережила длительное домашнее насилие?
— Очень важно не стесняться просить помощи. Для того, чтобы выйти из ситуации жертвы домашнего насилия, необходим не только большой психологический ресурс, но и материальный.
Нужно принять волевое решение об этом заговорить, и заговорить желательно не только с подругой, а попросить помощи в целом у общества, возможно, в интернете.
Если это какие-то случаи вопиющие, это очень часто работает.
Как только выяснится, что ты уже внутри созрел выйти из какой-то ситуации, где тебя, может, завтра убьют или тебя уже пять раз избивали и ломали тебе руку, оказывается, что уйти не так-то просто. Для этого нужны деньги, для этого нужен большой эмоциональный ресурс, для этого нужна поддержка от государства, а непонятно, где ее получить. Для этого нужна поддержка от общества. Поэтому не бояться писать, не бояться просить помощи.
Наверное, еще один важный совет — прорабатывать эти ситуации с психологом. Потому что, как правило, психика у человека, который долго живет в состоянии насилия, истощена. Он часто себя чувствует виноватым, он сегодня поступает так, завтра — иначе, он не способен на длительное последовательное принятие решений и жизнь в соответствии с ними.
Поэтому не бояться помощи, искать поддержки, писать об этом, быть гласным. И по возможности обращаться к психологу, хотя бы к бесплатному психологу, если это провинция и нет возможности платить за консультации.
— Как понять, что пора бежать, пока не стало слишком поздно? Ведь жертва достаточно запугана. Как вы сейчас сказали, шатает людей, они не знают, нормально или ненормально то, что с ними происходит.
— Если мы возьмем тяжкие телесные повреждения и убийства, то, как правило, этому будут предшествовать очень много ступенек, и все они довольно хорошо известны.
Какие это ступеньки? Сначала будет крик, унижение, насилие психологическое. Потом к этому добавятся, возможно, какие-то другие формы не физического насилия — тебе будут меньше давать денег, тебя будут упрекать, если ты в декрете и не работаешь, тебе будут говорить, что тебя кормят, тебя куском хлеба будут попрекать. Потом к этому добавятся проявления физического насилия, возможно, не в твою сторону — скинут тарелки со стола. Насколько я читал об этих случаях, как правило, все очень похоже происходит.
— После тарелок уже пора бежать или еще нет?
— Однозначно пора бежать, когда физическое насилие стало систематическим. Тогда точно, а до этого каждый человек решает сам. Но если насилие переходит грань того, что «мы просто поругались», к тому, что «я чувствую, что меня систематически унижают, втаптывают в грязь, а потом и бьют, и бьют с каждым разом все сильнее», вряд ли станет лучше.
Кстати, помощь здесь нужна двум сторонам. Насильнику после того дальше жить в обществе. У него есть комплекс психологических проблем, которые приводят к тому, что он совершает насилие. Во многих странах работа ведется не только с жертвой, но и с насильником. Нужно, чтобы он понял, что делает неправильно. Нужно, чтобы он начал использовать способы управления гневом, возможно, чтобы нашел у себя какие-то психиатрические диагнозы, которые мешают ему жить, и начал с ними работать. Эта работа касается не только жертвы домашнего насилия, которой нужна поддержка в первую очередь, но и того, кто использует физическое насилие.
Я совершаю насилие. Как измениться?
— Еще был комментарий о том, что нужно ужесточать уголовные сроки для тех, кто практикует физическое насилие. Как показывает практика, ужесточение уголовных сроков и увеличение тюремного населения неэффективны.
Тюрьма — это место, где толерантность к насилию в обществе наиболее высока. В тюрьме нормально бить, в тюрьме нормально унижать, в тюрьме нормально забирать все деньги у человека, который находится ниже по тюремной иерархии. Там человек быстро приучается быть толерантным к любым формам насилия — психическим, экономическим, физическим. Выходя оттуда, он этот взгляд несет в общество.
Когда нам говорят о том, что всех нужно пересажать в тюрьму, нет! Эти люди из тюрьмы выйдут, эти люди будут дальше в обществе жить.
Нужно как можно большее количество людей стараться оградить от тюрьмы, использовать меры социальной поддержки, использовать работу с психологами. Это, конечно, дороже, но это будет работать.
В Америке такое большое количество тюремного населения, как ни в одной другой стране мира, и это такие огромные социальные проблемы вызывает. Несмотря на то, что помимо тюрем там есть системы слежения социального, людей пытаются устроить на работу, пытаются за ними следить, охранные ордера, но несмотря на это общество довольно толерантно к насилию. Из-за чего? Из-за огромного населения тюрем. Это я хотел сказать. Я точно не поддерживаю тех, кто говорит, что нужно ужесточать именно уголовные сроки для людей. Людей не нужно сажать в тюрьмы — тюрьма не лечит от насилия, тюрьма делает насильников.
— Если вы распознали насильника в себе, где искать помощи без осуждения? Вообще, трудно представить, куда может пойти такой человек.
— Возможно, осуждение какое-то нужно, хотя бы самому себя осудить, в первую очередь признать, что у меня есть проблема и мне нужно с этим работать.
Наверное, лучшее место, где стоит начать работу с собой — это церковь. Стоит прийти, покаяться, попробовать измениться. Если ты осознаешь, что ты сам не в силах измениться, тебе не хватает исповеди, ты не можешь контролировать свои вспышки гнева, тогда это работа с психологом. Очень часто не будет помогать работа с психологом, потому что иногда, к сожалению, проблемы слишком серьезные, не просто поведенческие, а психиатрические, когда ты не можешь управлять собой. Возможно, это работа с психиатром. <…>
В ситуации с насилием очень важно быть честным — честным по отношению к самому себе, честным по отношению к тому, что происходит. Очень часто ненасильственные методы сложно принять, потому что они не могут обеспечить мгновенного результата.
Я знаю, что если я на приходе служу службу, у меня шумят дети, гаркну на них — мгновенно наступает тишина. Но если я не хочу, чтобы у меня на службе кто-то на кого-то гаркал, я каждый раз буду прерываться, делать замечания, просить родителей вывести плачущего ребенка на улицу, поиграть с ним на детской площадке — кто-то это будет слышать, кто-то не будет слышать.
Ненасильственные методы намного сложнее, но они зато не картинку исправляют, а саму ситуацию.
В случае, если ты в себе видишь насильника, то откажись от хорошей картинки, признай себя таким. Имей смелость сказать это не только себе, но и обществу. Имей смелость получить не только похвалу за то, какой ты честный, но и справедливую критику. Это будет та горькая пилюля, с которой начинается исправление.
Если мы будем рисовать картинку, показывать себя замечательной мамой, а приходить и лупить детей, или каким-нибудь супермачо и колотить жену, — пока мы от этих картинок супермамы и мачо не откажемся, ничего у нас не сдвинется.
— Вы можете из своей практики привести пример, когда все изменилось, потому что человек исправился — отношения наладились, произошел отказ от домашнего насилия?
— Это история, которая настолько согревает мое сердце, что хочется ее рассказывать снова и снова, в том числе самому себе, когда ты хочешь на кого-нибудь гаркнуть: «Помолчите! Служба идет».
Была семья, где ребенка воспитывали строго, не просто с физическими наказаниями, но с принятием решений за него, с тем, куда ему пойти, на какой кружок ходить, на какой — нет. Я долго-долго рассказывал родителям, что так не нужно, что работает воспитание без физических мер. Говорил, что нужна дисциплина, привлечение ребенка к ответственности.
Какие у нас есть инструменты для воспитания без насилия? Дисциплина ребенка и родителя, время, проведенное вместе с ребенком, приучение его совершать выборы и нести за них ответственность — это будет раз за разом, по ступенечке формировать здоровую личность, на которую вы не нарадуетесь.
Я сейчас очень маленький частный пример приведу — мы на самокатах с дочерями катаемся, и они говорят: «Папа, пойдем в скейт-парк». Я говорю: «Если мы пойдем в скейт-парк, мы не будем смотреть “Фантагиро”». «Фантагиро» — это детский фильм. Каждый вечер у нас есть традиция — мы 15 минут читаем какую-нибудь книжку, после этого 15 минут смотрим какой-нибудь детский фильм или «Властелин колец». Я говорю: «Дети, если мы пойдем на площадку, то мы потом не будем смотреть “Фантагиро”». — «Хорошо. Мы пойдем на площадку и не будем смотреть “Фантагиро”». Мы приходим, моемся, ужинаем, читаем книжку. Книжку читать сложно, слушать сложно. Еще год назад в такой же ситуации мои дочки начали бы меня уговаривать посмотреть «Фантагиро», но сейчас они уже привыкли, что это их выбор, они его сделали, уговаривать бесполезно.
К чему я все это говорю? По похожим принципам одна из семей на приходе начала пытаться жить — изумительные родители, огромные молодцы, они стали пытаться воспитывать себя. Помните английскую поговорку: «Если хочешь воспитывать ребенка, не воспитывай ребенка, а воспитывай себя. Он будет делать не то, что ты говоришь, а то, что ты делаешь». Они начали воспитывать себя — следить за тем, чтобы не кричать на ребенка, чтобы его не бить. Если ты ребенка ударил, потом идти вечером земной поклон делать, молиться, просить Господа, чтобы Он тебя избавил от гнева, помог следить за своим поведением.
В отношениях очень важно научиться замечать, когда мы что-то делаем не так.
Мы любим походя что-то бросить, унизить человека: «Что ты тут опять расселся, дурак такой?» Все это происходило, происходило, происходило. Потом из общения с людьми я понял, что физическое насилие у них ушло.
Однажды у меня с этой семьей завязался разговор об образовании. Я — сторонник хорошего образования для детей. Считаю, что все свободные ресурсы, которые у тебя есть, даже если они очень ограничены, лучше тратить на образование ребенка. Рассказываю про знакомого репетитора, знаю, у их ребенка есть проблемы с предметом, говорю: «Вот она в нашем районе живет, может, вы к ней обратитесь? Можно меньше денег в церковь принести, но начать к репетитору ходить».
Тут мне люди отвечают: «Вы знаете, батюшка, мы смотрим за своим ребенком, не нравится ей английский, она удовольствие не получает. Она стала на плавание ходить, ей это так нравится. Я сама английский не знаю и живу, хороший специалист». Тут я понял, что эта семья уже превзошла меня, потому что если бы у меня была возможность отправить ребенка получать какие-то дополнительные знания и ребенок бы у меня этого не хотел, я бы его уговаривал, объяснял, как это важно. Я бы его поставил перед каким-то выбором, без насилия, но он бы, скорее всего, выбрал заниматься этим английским языком. «Или занимайся английским языком, или ты не будешь заниматься английским языком, будешь заниматься чем хочешь, но планшет у тебя будет не час в день, а полчаса в день», — при таком выборе он согласился бы на английский.
Я понял, что у людей это не просто заработало, они уже поступают лучше, чем поступал бы я. Уже не они могут учиться тому, что я рассказываю, а я могу на них смотреть и учиться. Эта история меня настолько впечатлила! Те родители не просто стали по-другому ребенка воспитывать, они его видеть стали по-другому — личностью, которая может выбрать не английский, а плавание.