– Илья, иногда принцип составления программы очевиден: разные «Времена года», или композиторы Венской школы, или переложения фортепианных пьес. Но бывает, что смотришь в программку и понимаешь, что между частями точно существует глубинная связь, но тебе она не ясна… Что общего между «Третьим Бранденбургским» Баха, Альтовой сонатой Шостаковича и «Арпеджионом» Шуберта?
И.И.: Я сегодня ночью придумал, как это объяснить, серьезно. Я знал, что меня об этом спросят, понимал, что сочетание именно этого Баха именно с этим Шостаковичем и именно этим Шубертом – музыкальная драматургия, которая мне ясна как Божий день. Но я не мог сформулировать это словами, и сегодня ночью мне буквально приснилась эта формулировка!
Нет ничего более радужного, чем «Третий Бранденбургский концерт» Баха. Это такое дистиллированное счастье! Состав из трех скрипок, трех альтов, трех виолончелей и баса, на мой взгляд, – одно из самых гармоничных сочетаний голосов и обертонов, а по мысли – невероятный сплав ясного аналитического интеллекта и бурной барочной эмоции, вещей, казалось бы, противоположных. Фантастическая музыка!
Дальше. Альтовая соната Шостаковича… вряд ли можно найти что-то более трагичное в музыке. Я сделал переложение для струнных для того же состава, что и в «Третьем Бранденбургском»: те же гармоничные три скрипки, три альта, три виолончели и бас, которые только что сыграли эту лучезарнейшую музыку.
Но выходит солист – и ликование преображается в глубочайшую трагедию современного человека, наполненную рефлексией, иронией, настоящим неподдельным горем, ужасом, отрицанием и принятием одновременно.
Л.К.: На эту пьесу очень давит легенда: все знают, что это последняя пьеса Шостаковича, поэтому можно уже не слушать и не вникать, все будто бы знают, о чем она. Кроме того, у слушателей не так много возможностей выбирать: записей ее не очень много, и на концертах она почти не исполняется – к примеру, в Петербурге она звучит раз в два-три сезона. Даже в этом году, когда все отмечают 110 лет со дня рождения Шостаковича и музыканты круглый год играют Шостаковича, за Альтовую сонату почти никто не взялся.
– И это невероятно жаль, как слушатель говорю: Альтовая соната – это тот Шостакович, который уже может всё и всё понимает, который может человеку рассказать такую историю о нем самом, слушателе, что ком в горле стоит. В записи ее слушать гораздо тяжелее, чем в зале, переживается совсем по-другому.
И.И.: И наконец Шуберт – он всегда откуда-то оттуда, сверху, на нас смотрит и непременно улыбается. Шуберт невероятно недооцененный композитор, многие музыканты и меломаны относятся к нему как к чему-то второстепенному. Мол, есть Моцарт, гениальный, есть Бетховен, великий, есть Вагнер, грандиозный, а Шуберт – это так, в комнате поиграть, чтобы слушателям кофе было интересно пить. Но мы к нему относимся по-другому: если зовут играть Шуберта – всё отменим и пойдем играть.
Есть такой чудесный современный немецкий роман «Письма в древний Китай» Герберта Розендорфера: китаец изобретает машину времени, попадает в современную нам Германию и пишет себе, в древний Китай, письма. Так вот, он живет в семье, в которой очень любят классическую музыку, постепенно привыкает ее слушать, проникается и пишет: я уважаю Бетховена, я боготворю Моцарта, я преклоняюсь перед Вагнером, а Шуберта… Шуберта я просто люблю.
Фото из Facebook Лидии Коваленко
Л.К.: У меня своя история с сонатой «Арпеджион» Шуберта. У всех музыкантов очень рано складывается профессиональное восприятие музыки, с детства мы много времени проводим с инструментом, привыкаем ловить и запоминать мелодии. И много разной музыки живет в нашей памяти именно с детства, с того времени, когда ты еще не знаешь ни авторов, ни названий. Это может быть самая невообразимая мозаика из музыкальных осколков – у меня Джо Дассен, к примеру, соседствует с музыкой из фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих».
Так вот, я выросла с «Арпеджионом» Шуберта и только взрослой восемнадцатилетней студенткой узнала, что у этой музыки есть название и кто ее автор. С тех пор у меня возникла безумная мечта ее сыграть, но тогда я еще не знала, что возьму в руки альт, и жила с мыслью, что у меня, скрипачки, нет ни единого шанса эту безумную мечту осуществить. Прошло больше двадцати лет, прежде чем я смогла это сделать.
Когда я поняла, что сонаты Шостаковича и Шуберта будут исполняться подряд, и мне нужно было сопоставить свои состояния, чтобы от одной пьесы переходить к другой, появились необычные ощущения.
Когда я играю Шостаковича, меня гнет к земле, физически. А когда играю Шуберта – словно меня кто-то тянет вверх. Ощущение, что ты дышишь разным воздухом. На одном из этих полюсов невозможно дышать, как невозможно дышать под землей, на другом тоже трудно, потому что там, наверху, в высокогорном воздухе кислорода тоже мало.
Но это только кажется, что между ними бездна. Можно по-разному относиться к «Дозорам» Лукьяненко, но у него эта мысль очень наглядна: кажется, что два полюса разведены далеко и между ними бездна, но в какой-то момент картинка вздрагивает, и они смещаются в нормальное человеческое бытие. И Шостакович, и Шуберт – про жизнь, это всё вокруг человека, вокруг его эмоций.
И.И.: В этом году мы записали альбом: Альтовую сонату Шостаковича и «Арпеджион» Шуберта. И вот приходим на первое прослушивание записи к нашему постоянному и любимому звукорежиссеру Алексею Барашкину. Большой зал Филармонии, потрясающая техника, отличный звук, мы расположились, партитуры разложили, чтобы следить.
Алексей включил Шостаковича – и через какое-то время гляжу: никто ни в какие партитуры не смотрит, все за головы схватились, переживают, вот такая музыка. Закончилась – я думаю: как же хорошо, что сейчас Шуберт!
Но когда пошли первые аккорды Шуберта, когда после этого трагического до мажора прозвучали первые восемь-шестнадцать тактов невероятно нежного Шуберта, вдруг захотелось встать и сказать: «Спасибо, но не сейчас. Мне нужно подумать. Я это потом послушаю». Но это оказалось только первой реакцией, музыка продолжала звучать – и еще через несколько тактов нас всех отпустило.
Знаете, меня ругали: «Ну как же можно записать диск и никак его не назвать?», – а я отбрыкивался: «Давайте назовем «Лучшее, любимое и только для вас!» Я не мог придумать название, потому что не смог сформулировать в двух словах. Но в нескольких предложениях – могу, и спасибо адвитовскому концерту, иначе бы не сформулировал: Шостакович – это конец, а Шуберт – это то, что за этим концом, шаг до и шаг после. Как только ты после Шостаковича слышишь Шуберта, ты понимаешь, что какой-то важный рубеж преодолен и сейчас начнется что-то новое, другое. Как переехал границу с Финляндией: была плохая дорога, стала хорошая, ты голову поднял и в окошко посмотрел.
И вот теперь я могу ответить на ваш вопрос – почему эти три пьесы. «Третий Бранденбургский» Баха – это про самое начало. Соната Шостаковича, которая за ним следует, – это про самый конец. А соната Шуберта – про то, что будет дальше, после конца. Как утро, ночь и то, что за пределами деления на утро и ночь. Про тот опыт, которого у нас пока нет, но который точно будет, потому что никакого конца, по сути дела, не существует.
Фото из Facebook Ильи Иоффа
– В «Третьем Брандербургском» Баха еще одна особенность, которая не всякому оркестру по зубам: знаменитые баховские унисоны, когда три инструмента должны звучать как один голос, чуть в сторону – и сразу возникает фальшь, в прямом и переносном смысле, всё рассыпается. И если кто-то что-то почувствовал, остальные должны это поддержать. Мне кажется, способность играть это произведение говорит очень много об оркестре, о глубине взаимопонимания в коллективе, о том, что это не просто собрание профессионалов – это близкие друг другу люди.
Л.К.: Взаимоотношения между музыкантами – это прежде всего взаимоотношения между людьми. У нас были случаи, когда человек – хороший профессионал, и не прогуливает репетиции, но вместе работать не получается. Это трудно объяснить, и человеку, конечно, обидно: почему я должен уйти? Я ничего такого не сделал, со сцены пьяный не падал, репетиций не просыпал… Но, как выясняется, почти любые профессиональные проблемы музыкантов можно решить, это вопрос еще одной или двух репетиций. А вот решить проблему человеческого несовпадения почти невозможно.
Если мы не понимаем друг друга, не совпадаем в том, зачем мы тут собрались и что мы играем, не находим общего языка – это сразу слышно. И на сцене, когда случается всякое, когда, бывает, срочно нужно что-то развернуть в другую сторону – чужой человек не сумеет вовремя и правильно отреагировать, просто не поймет.
И.И.: Музыка Баха для музыкантов – такая немножечко теорема Ферма: она не разгадана. Ее анализировали без счету композиторы и исполнители, и всё же никто не понимает, как это возможно.
Например, «Искусство фуги»: каким образом триста лет назад человек, без всяких компьютеров, смог написать зеркальные фуги? Чтобы одна была абсолютным зеркалом другой и они обе звучали и вместе и по отдельности как великолепная музыка?
Повторюсь: музыка Баха не разгадана, поэтому всё это время ее пытаются разгадать и сыграть так или сяк, с такой мыслью или сякой. Но она парадоксальным образом выдерживает абсолютно всё, чем ее наполняют, и остается живой и прекрасной!
Я был на последнем концерте замечательного скрипача Бориса Львовича Гутникова – он умер на следующий день. Это было нечто вроде творческой встречи в Малом зале Филармонии, он играл и отвечал на вопросы из зала. Какая-то дама, упиваясь собственной оригинальностью, встала и сказала: «Борис Львович, сыграйте, пожалуйста, что-нибудь из музыки двадцать первого века!» – а это был восемьдесят шестой год. Он сказал: «Баха? Пожалуйста!» – и сыграл Адажио из Первой сонаты. И зал взорвался аплодисментами!
– Этот благотворительный концерт уже третий по счету. Почему вы этим занимаетесь? Что такое благотворительность для вас и ваших коллег по «Дивертисменту»?
Л.К.: Просто мы дожили до того момента, когда помогать стало для нас необходимостью, внутренней потребностью. Я уверена: жертвует человек или нет, совершенно не зависит от его доходов. Ну, почти не зависит. Просто в определенном возрасте (ментальном, не физическом) у очень многих людей возникает желание сделать что-то хорошее – и заведомо безответное.
Для меня благотворительность – это когда ты ни на что рассчитываешь в ответ. Потребность живого организма, которую ты в какой-то момент вдруг осознаешь, потребность, о которой даже нет потребности рассказывать, просто тебе нужно что-то сделать. И тогда неважно, сколько у тебя денег: ты просто вырос, и всё. А главное – нам для этого нужно делать только то, что мы умеем и любим. Мы играем любимую музыку, люди слушают любимую музыку, а другие люди, которым нужна помощь, получают лекарство. По-моему, это счастье.
– Мне очень трудно это понять и принять, но сейчас в России фондов, которые помогают пожилым людям с оплатой лечения, единицы. Само словосочетание «пожилой человек» вызывает отторжение. По классификации Всемирной организации здравоохранения, пожилой – это человек старше 60 лет. А по данным недавнего соцопроса, который провела в России компания Superjob, с этим согласны только 37% опрошенных.
Оказывается, само слово «пожилой» вызывает у нас внутренний протест! Но парадокс в том, что в российской благотворительности эта сегрегация по возрасту всё еще существует: в конкуренции за внимание жертвователей пожилые люди проигрывают буквально всем. Они уже не дети, чтобы вызывать умиление, они еще не старики и не могут привлечь благотворителей своей немощью. Но они могут быть вылечены от рака – современные лекарства и методы лечения тому порукой. Значит, им, как и всем другим людям, нужны деньги на лечение. А денег этих нет! Вы второй год подряд даете концерты в пользу пожилых подопечных фонда – можете ли объяснить, почему?
Л.К.: На этот вопрос как раз просто ответить: важно чтобы каждый человек, большой или маленький, подросток или пенсионер, получил помощь, если она ему нужна. Мы знаем, что вы не делите подопечных ни по возрастам, ни по национальности, ни по месту регистрации, ни по «перспективности». Мы знаем, что вы отдадите деньги, которые соберете на концерте, именно тем, кто не дождался своего жертвователя, кому вы без этих денег просто не можете помочь и кому помощь нужна срочно.
Вы предложили помочь пожилым подопечным – значит, со сборами беда и нужно что-то с этим сделать. Это всё, что нам нужно знать. И наша задача – поблагодарить всех жертвователей, что придут на концерт, полутора часами прекрасной, очень для нас важной и дорогой музыки. Что мы и сделаем.
Каждый купленный билет на концерт – это помощь пожилому подопечному фонда AdVita. Если вы живете в другом городе и/или не можете пойти, но хотите поддержать пожилых подопечных фонда, купите билет и пришлите его на адрес pr@advita.ru, и он будет передан пожилым подопечным – фонда AdVita, блокадных сообществ и других организаций, опекающих пожилых.
Пожалуйста, приходите сами и приводите родных и близких. Купить билет можно на сайте: www.advita.legko-legko.ru