Притчу о мытаре и фарисее знают не только религиозные люди. Кто такие фарисей и мытарь сейчас? Почему слово «фарисей» звучит обиднее «лицемера» даже для людей, далеких от Церкви? Рассуждает протоиерей Игорь Прекуп.
Мы мытари или фарисеи?
«Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры…» (Мф. 23; 23), – слышим мы в евангельских чтениях, и сердце норовит откликнуться: «От них же первый есмь аз!»
Каждый раз, когда звучит это слово («фарисей»), совесть торкает, словно тебя в толпе окликнули, словно кто-то пристально на тебя посмотрел, а ты никак не поймешь, в чем дело: то ли знакомый (никак не припомнить, кто это, но надо поздороваться на всякий случай), то ли у тебя что-то расстегнуто или испачкано, или торчит не так (оглядываешься, как бы невзначай, все ли в порядке)?
Помню, мы, в бытность семинаристами, любили в неделю о мытаре и фарисее с легкой долей сарказма поздравлять друг друга с Днем Ангела. Но, как говорится, «в каждой шутке есть доля шутки». Система как таковая в то время готовила требоисполнителей, т.е. мытарей, но какой же мытарь нынче без фарисейства? А мы ж грамотные, понимаем, что поскольку «на жизнь надо смотреть ширше», постольку «узок путь», ведущий в гавань безопасного приходского служения. Крупицы искренней веры, не претендующие на масштаб горчичного зерна, трепетали в нас от сознания своей недостаточности относительно всей массы удобопреклонности падшей природы ко греху.
Самоирония была своего рода защитной реакцией, прикрывавшей опасение за свою душу, за совесть, которая на пастырском поприще столкнется как с выбором, довольствоваться ли тем, что подают на требах (обрекая своих домашних на, мягко говоря, «ограниченное участие в обороте товаров и услуг»), или «грамотно выстраивать менеджмент» (обеспечивая своей семье «достойный уровень существования»), так и с выбором – оставаться самим собой или же «войти в образ», который соответствовал бы представлениям паствы (объем которой может неограниченно расширяться, если об «истинно-православном» батюшке пройдет «слух по всей Руси великой», временно преобразованной на тот исторический момент в Советский Союз) и, одновременно, устраивал бы представителей советской власти.
фото: gettyimages.com
Но это мы, семинаристы, ассоциировали представление о мытаре с профессиональным «отъемом денежных знаков у населения». Оно и понятно: изучая Новый Завет, мы досконально уяснили, кто такие мытари, чем они занимались и почему их, собственно, так ненавидели в народе, что Христос, обличая фарисеев, сказал, что «мытари и блудницы» вперед них идут в Царство Божие (Мф. 21; 31) (т.е. всё! – фарисейство за пределом всякого мыслимого зла: казалось бы, нет никого хуже мытарей и блудниц, ан есть!).
Уяснили мы также, почему с фарисеем – образцом праведности по законническим меркам – сравнивается именно мытарь; почему именно он противопоставляется фарисею, а не разбойник, скажем, или какой-нибудь ренегат-иродианин? Иронично поздравляя друг друга как мытарей, мы имели в виду не то, ради чего Господь сказал, что «сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот» (Лк. 18; 14), а то, в чем мытарь горько каялся, не смея поднять глаз. Но это мы, обремененные «надмевающим» (1 Кор. 8; 1) знанием, а народ Божий в основном не отвлекается на исторические ассоциации, воспринимая евангельские притчи, как и подобает – образно, аллегорически, символически.
Если под мытарем понимать не просто продажного и нечистого на руку, обирающего свой народ в пользу римских оккупантов, сборщика налогов (отсюда, как своего рода реминисценция в церковных реалиях – добровольно-принудительный сбор целевых и прочих отчислений и пожертвований, «прогрессивное» взимание платы за требы пр.), а кающегося грешника, не лукавящего, не ищущего себе и своему греху оправданий, сознающего невозможность заслужить прощение, но лишь надеющегося на милость Божию (т.е., если рассматривать тему мытарства не в историческом, а евангельском контексте), тогда мытарь – это путь, вернее, это символ следования спасительным путем, это, если угодно, метод спасения.
И фарисейство – тоже путь. Из Евангелия мы знаем, что фарисейское учение состояло в подмене казуистикой сути Закона; учения раввинов («предания человеческие») погребли под собой заповеди Десятословия, их сущность: «суд, милость и веру» (Мф. 23; 23). Для объективного понимания этого религиозного феномена, конечно же, важно знать, что фарисеи во времена проповеди Спасителя были религиозно-политической партией, патриотами, хранителями отеческих преданий, традиций, правил; что именно ради укрепления народа в вере отцов они создавали свои „ограды закона“.
Однако причем тут мы? Фарисейство – священно-исторический термин, сохраняющий в наше время, казалось бы, лишь метафорическое значение, в качестве замены слову «лицемерие». Эпитет «фарисей» даже как-то обидней звучит, чем «лицемер» (и не только для религиозного человека… почему-то). Это одно из многих «цензурных» ругательных слов нашей речи, которые мы используем по привычке, не особо вдумываясь в их изначальное содержание. И наоборот, нередко люди обижаются, когда их лично, или их сообщество называют словом, которое в нашем культурном пространстве покрылось отрицательной окраской.
Например, многие отечественного производства «афрорубашечники» искренне обижаются, когда их, на основании многих существенных признаков, отождествляют с фашистами, соответствующим словом называя их. Обижаются не потому, что им противен фашизм как таковой, а потому, что для них фашисты – это те, кто против русских, кто хотел поработить их. Да и просто потому, что «эта роль ругательная, и я прошу ее ко мне не применять». Между тем, мало кто, независимо от позиции, вдумывается в сущность фашизма как явления этического, психологического, социального. Нечто подобное происходит и с фарисейством.
На первый взгляд, нас ничто не связывает с фарисеями двухтысячелетней давности. Мы не исповедуем раввинистических учений, а фарисеи были партией национального освобождения, культивировавшей еврейский национализм на почве калейдоскопа уставных правил и ритуалов – какое это к нам имеет отношение? Фарисеи вдохновляли еврейский народ ложно интерпретируемой мессианской идеей, но мы-то не иудеи, Талмуд не приемлем, а Мессию исповедуем пришедшего «в рабьем зраке» и ожидаемого «в славе Отца Своего со святыми Ангелами» (Мк. 8; 38) – при чем тут мы?
Уместно вспомнить слова Спасителя о «закваске фарисейской» (и не только), от которой Он предостерегал своих последователей (Мф. 16; 6 – 12; Мк. 8; 15; Лк. 12; 1). Конечно, мы можем отмахнуться: это лишь к Апостолам относилось, чтобы они остерегались примеси лжеучений. Отмахнуться мы можем, бесспорно. Мы вообще многое можем. И Господь нам попускает многое. Потому что неотъемлемым свойством образа Божиего в человеке является свобода воли: непременное условие спасения, но она же и условие погибели, в зависимости от выбора.
Если же исходить из заповеданного нам алкания и жаждания правды (Мф. 5; 6), то мы вспомним, что Божественное Откровение есть «то, что Сам Бог открыл человекам, дабы они могли право и спасительно веровать в Него, и достойно чтить Его» (свт. Филарет Московский). А коли так, то вряд ли уместно какое-либо наставление Спасителя, кристаллизованное в Евангелии, считать чем-то не имеющим отношения к каждому из нас лично.
Если бы Господь сказал: «Не будьте фарисеями!», мы могли бы еще считать этот призыв обращенным к его собеседникам, и означающим лишь одно: «Не становитесь членами их сообщества!» Нам это и в самом деле не грозит. Но Господь говорит не о принадлежности к тому или иному сообществу, течению, школе и т.п. Он использует образ закваски, чтобы указать на некоторую сущностную примесь, которая может внешне сама по себе никак не проявляться, ведь закваска – это не основная масса, а всего лишь небольшая добавка к ней.
Закваску не видно, видно тесто, которое вскисает. А на чем – это знает лишь тот, кто кладет в него закваску. Так и мы: видим дела, слышим слова, но того, что побуждает человека к ним, содержания, сути – не видим ни в себе, ни в других. И особенно трудно обнаружить чуждую «закваску», если слова и дела обосновываются святоотеческим учением и канонами; чрезвычайно трудно, если носитель этой «закваски» – человек волевой, требовательный к себе и последовательный в своих действиях.
Это важно понять, потому что иначе нам не разглядеть в себе этой порочной, чуждой примеси, ведь мы знаем о себе, что веруем во Христа, доверяем святым Отцам, искренне хотим соответствовать званию христианина, и на том успокаиваемся по поводу своей искренности. Так вот, очень важно, «архиважно», как сказал бы один печально известный борец за «светлое будущее», понять, что ни благие наши намерения, ни определенные достижения на верном пути, ни наличие ума, ни посты и молитвы – не делают невозможной примесь фарисейства, которая, подобно закваске, становится катализатором, а затем (если не заметим ее в себе и не начнем фильтровать) и содержанием нашей жизни, залогом ее мнимой успешности.
Фарисейская «закваска» вполне совместима с искренней преданностью Богу и Его народу (во времена земной жизни Спасителя – Древнему Израилю, после Пятидесятницы – «Новому Израилю», Церкви Христовой). А поскольку мы и Евангелие читали, и Отцов, то знаем, что любить и смиряться – хорошо, а презирать и превозноситься – плохо. И мы, замечая в себе симптомы фарисейства, можем их ловко заглушить (но только симптомы) или… прикрыть чем-нибудь духовно-привлекательным: грустью о «заблудших овцах», негодованием о «сеющих соблазны», «скромным помышлением» о своих немощах (чтобы не «вторгаться» в сложную ситуацию), усиленным «хранением мирного духа», якобы в надежде, что «тысячи вокруг спасутся» – в арсенале православной аскетической мысли есть очень много прекрасного, чем можно злоупотребить, «уклоняясь от простоты во Христе» (2 Кор. 11; 3).
Фарисей «новозаветный» изощренней своего ветхозаветного предка по духу. Если тот величался естественными добродетелями, то нынешний, стремясь к славе, смиреннословствует или вовсе помалкивает о своих достижениях, а свой эгоизм предпочитает прикрывать святыми, духовными добродетелями, подобающими преуспевшим в духовной жизни (или же всерьез мечтает об этих добродетелях, отвлекаясь от евангельской простоты).
Если ветхозаветный фарисей («ветхозаветный типаж» и нынче отнюдь не редкость) свое уклонение от сущности Закона маскировал второстепенными ценностями («наружными мелочами» по свт. Игнатию Брянчанинову) то «новозаветный» с этой целью использует бисер святоотеческой мудрости.
Фото: gettyimages.com
Нынче фарисей ветхозаветного типа по-прежнему концентрируется на «внешнем» (обрядовая форма, дисциплинарные требования, канонические нормы), чтобы отвлечься от наиболее существенного: элементарных человеческих моральных норм и принципов, заповедей Евангельских, самого Евангельского духа, тогда как фарисей новозаветного типа уворачивается от «ига Христова», прикрываясь Его же учением и как бы усердствуя в тонкостях аскетики: совесть вытесняя «послушанием» (под которым понимается бездумное и беспрекословное подчинение начальству), отзывчивость – «смирением», «кротостью», «незлобием», «хранением себя от осуждения ближнего» (которые, будто бы, могут понести ущерб, если отозваться на чужую беду и вмешаться в конфликт, защитить обижаемого), уважение к личности – «смирением» подвластных (подвергая их издевательствам, якобы ради исцеления от страсти гордыни).
Кроме того, надо понимать, что фарисейство может действовать в человеке параллельно с его добродетелями, лишь частично примешиваясь к ним, и только время от времени подталкивая его к ложному моральному выбору, но из этого не следует, что ему не стоит озаботиться своим духовным состоянием. Удобно прячась среди добродетелей, как среди деревьев, фарисейство делает свое погибельное дело. Более того, именно так, без претензии на полное господство над нами, оно надежнее в нас прячется и сбивает с толку как нас самих, так и наших «почитателей таланта».
Впрочем, справедливости ради, стоит заметить, что еще более распространенным является тип «фарисействующего мытаря»: сознательного грешника, в совершенстве освоившего все «ужимки и прыжки», положенные кающемуся, и живущего по принципу «благодарю Тебя, Боже, что я не таков, как этот фарисей»: мы верны Матери-Церкви, ну, а если не все и не всё соблюдаем, что положено, и «кто-то, кое-где у нас порой», то Господь милостив, мы ж не фарисеи какие, чтобы мелочиться и строить из себя праведников: ну погрешим в чем, так ведь на то и человек, чтобы грешить, а как без греха-то?..
Это гордыня, а гордыня – матерь всех грехов, демонская твердыня! Не-е, упаси нас Бог от праведности фарисейской, не-е-е! Мы не такие, слава Тебе, Господи! Мы дух мира и смирения храним, а Евангелие… Ну, на то оно и Евангелие, т.е. Благая весть, чтобы радовать нас вестью о спасении всем грешникам, верующим во Христа, и прибегающим к Его дарам, врачующим нашу душу: к молитве да посту, к сухарикам из чугунка да к землице с могилок, к цветочкам от Плащаницы и Креста да к водице заговоренной… Ну да… всякое бывает, а что ж поделаешь, когда ребенок болеет, а врачи помочь не могут? Господь простит, мы ж не со зла, а по немощи, а сила Божия, как известно, в немощи совершается, вот.
Это изуверство, ставящее праведность и добродетель в зависимость от греховности и порока, язычество адаптирующее к христианской символике, а христианство подменяющее язычеством – такой же плод лукавствующего ума, как и фарисейство. От них одно средство: мытарева простота в покаянии, соединенная со старанием «фарисеевы добродетели… подражати, и поревновати мытареву смирению, во обою ненавидяще безместное мнение, и пагубу падений» (из канона на утрени Недели о мытаре и фарисее).
Вы прочитали статью Мы мытари или фарисеи? Читайте также:
Протопресвитер Александр Шмеман: Когда все тонет в фарисействе (+Аудио)
О мытаре и фарисее: лейтмотивы Великого поста