Название спектакля отсылает к стихотворению Александра Блока «Балаганчик», написанному в 1905 году, и его же одноименной пьесе, созданной годом позже. С пьесой, однако, представленный спектакль не имел ничего общего, кроме названия и, может быть, идеи. У Блока в его произведении — сарказм, пародия, критика, а в «Нашем Балаганчике» — интонация, меняющаяся от нежности до бунтующего вызова, но неизменно искренняя. У Блока — атмосфера разобщенности, глухоты к внутренней боли ближнего, а в «Нашем Балаганчике» за театральным действием — порой трагическим — просвечивает радость сплоченности, заботы друг о друге. Уже к концу спектакля эта радость будет выражена пятнадцатилетним Андреем Солововым через стихи Бориса Пастернака «Нас всех друг к другу посылает Бог».
Форма спектакля напоминала калейдоскоп: стремительные смены коротких, художественно насыщенных этюдов дополняли друг друга. Юные артисты читали стихотворения авторов Серебряного века под живую музыку собственного исполнения.
После вводной массовой сцены начались индивидуальные выступления — открыл их девятилетний Коля Сомов, мальчик с блестящим, уверенным взглядом. Ловко управляя инвалидной коляской, он подъехал к краю сцены и задорно выкрикнул первую строчку «Балаганчика»: «Вот открыт балаганчик для веселых и славных детей!» Затем Коля слез с коляски и обошел ее по кругу под бойкую, веселую музыку. От него исходило ощущение молодой силы, веселья, легкости. Лишь после спектакля режиссер Наталья Шумилкина рассказала о тяжелом психологическом барьере, через который пришлось переступать Коле в театре:
«На многих репетициях он не мог сказать ни слова — рыдал, плакал. Мы преодолевали это с ним вместе».
Девятнадцать артистов, приковавших зрительское внимание на этот вечер, оказались воспитанниками образовательного и реабилитационного центра «Городок Незнайки», созданного благотворительным фондом «Дети.мск.ру». У каждого из артистов своя непростая судьба: болезнь, сиротство, жизнь в интернате. Через свою личную судьбу, которой невозможно не сочувствовать, артисты делают зрителя соучастниками этого большого действия, в котором реальность проступает сквозь свет софитов и пыль сцены, а живая боль — сквозь выученные монологи и отрепетированные движения.
Особенный эффект имели выступления, в которых, кажется, уничтожалась дистанция между искусством и жизнью, между эмоцией поэта прошлого века и современным актером. Так тринадцатилетняя Елизавета Ефанкина читала цветаевский «Роландов рог», и в этих словах чувство предельного одиночества сплеталось с горячим желанием «жить вопреки»:
Как нежный шут о злом своем уродстве,
Я повествую о своем сиротстве.
….
Под свист глупца и мещанина смех —
Одна из всех — за всех — противу всех! —
Стою и шлю, закаменев от взлету,
Сей громкий зов в небесные пустоты.
….
Запомнилась прекрасная девушка, словно сошедшая с экрана немого кино, — Анастасия Кузьмищева. В этот вечер она появлялась на сцене в сопровождении режиссера Натальи Шумилкиной: после недавно перенесенной операции на голосовых связках у девушки еще не было голоса.
В своем первом появлении на сцене Настя беззвучно читала стихотворение Анны Ахматовой «Любовь», выразительно проживая его в жестах и мимике. «Голосом» девушки была режиссер, она безошибочно угадывала все оттенки ее чувств и передавала их в своей речи. Казалось, что они живут единой эмоцией, разделив на двоих один голос. Органичность этого дуэта указывала на большую историю взаимоотношений, скрытую от зрительского взгляда, — на длинные репетиции, личные разговоры, преодоление себя.
«Это потрясающий ход, — комментирует Алексей Обухов, ведущий эксперт Центра исследований современного детства НИУ ВШЭ. — Что произошло бы в обычном школьном театре, если бы актриса, пережившая непростую операцию, не смогла бы исполнить свою роль в ее изначальном виде? Ее бы просто заменили другой актрисой. В крайнем случае — вывели бы на сцену, но с предельно суженной задачей: персонаж оказался бы вырезанным из спектакля. Тут ей дали реализовать весь актерский потенциал, — несмотря на то, что она физически не может сейчас говорить. Такой подход — урок для педагогов».
По сути, весь спектакль пронизан интонацией борьбы, вызова, утверждения себя в этом мире.
Не случайно одним из ключевых поэтов вечера стал Маяковский. Его читали артисты Илья Ишутин и Александр Полх, а Павел Наливкин прожил на сцене «Хорошее отношение к лошадям». В образе упавшей на мостовую лошади, которую обступили смеющиеся зеваки и которая все же «рванулась, встала на́ ноги, ржанула и пошла», — читалось мироощущение многих артистов. Спектакль стал для них способом преодоления своей непохожести на других, принятия себя, творческого самовыражения.
К концу спектакля зрителю было понятно: каждый из девятнадцати артистов рассказал ему в этот вечер всю свою жизнь, раскрыл душу, поделился опытом преодоления страха. Чем меньше эта тревога была заметна на сцене, тем более внушительной казалась победа каждого.
Но важно и другое — параллельно с криком самоутверждения слышался и другой «аккорд», другой голос, другой призыв, который к концу спектакля уже явно преобладал над первой интонацией.
Безусловно, лучшим музыкальным номером стало коллективное исполнение песни, в которой Александр Блок и Боб Марли оказались соавторами. Результат их «тандема» — произведение, в котором беззаботная радость ямайского музыканта не просто контрастирует с мрачным, трагическим мироощущением русского поэта, но дополняет его, пребывает в диалоге с ним, как бы исправляя ошибки и залечивая душевные раны поэта. Лирическая героиня стихотворения «Превратила все в шутку сначала» — женщина, которая страдает, вероятно, из-за разрыва с близким человеком:
Превратила все в шутку сначала,
Поняла — принялась укорять,
Головою красивой качала,
Стала слезы платком вытирать.
И, зубами дразня, хохотала,
Неожиданно все позабыв.
Вдруг припомнила все — зарыдала,
Десять шпилек на стол уронив.
Исполнив куплет с этим текстом, молодые артисты тут же «реагируют» на слезы блоковской героини призывом из знаменитой песни Марли: «No, woman, no cry!» («Нет, женщина, не плачь!»). Это кажется их ответом самим себе, нам, ушедшему Блоку, их призывом к радости и счастью.
Сначала робко, потом — со все нарастающей силой артисты начинают говорить о любви и благодарности — за жизнь, за друзей, за эту сцену и зрителя. Бальмонтовский призыв «Страшись безлюбья!» стал апофеозом вечера:
Кто не любил, не выполнил закон,
Которым в мире движутся созвездья,
Которым так прекрасен небосклон.
Он в каждом часе слышит мертвый звон.
Зал гремел аплодисментами. Рассчитанный на 500 мест, он вместил в этот вечер около 700 зрителей.
Может быть, переполненность зала — лучшее свидетельство перемен в обществе, которое медленно созревает не просто для инклюзивного искусства, но для принятия всех непохожих, особенных, странных, романтиков, поэтов, пилигримов.