Протоиерей Федор Бородин. Фото Анны Гальпериной
Шла весна 1989 года, заканчивался мой первый учебный год в семинарии, и начались Пасхальные каникулы, когда на всю Светлую седмицу нас отпускали домой.
С двумя соучениками мы отправились в путешествие. Сначала переночевали в Сочи у тети одного из сокурсников, потом сели на электричку и поехали в Сухуми – тогда еще вдоль побережья ездила электричка.
Поскольку останавливались в Новом Афоне, в Сухуми мы приехали к вечеру. Там у нас – никого знакомых, никакой договоренности о том, что кто-то нас примет. Единственное – записанный на бумажке адрес некой монахини Ольги, которая, как нам сказали, принимает паломников. Впустит она нас или нет, мы не знали.
На следующий день мы собирались поклониться месту, где было третье обретение главы Иоанна Предтечи, и Команам, где окончил свой земной путь Иоанн Златоуст.
Так что почти вечером, в чужом городе, без каких-либо запасных вариантов ночевки мы, глупые и молодые, пошли по записанному на листочке адресу.
Оказалось, что это домик, стоящий на отдельном участке. Волнуясь, позвонили в звонок калитки. Из дома вышел мужчина в летах в каком-то очень невзрачном зипуне, начал открывать нам калитку. «Христос воскресе!» – поприветствовали мы мужчину.
«Воистину воскресе! Проходите, ребята», – ответил он нам, и мы даже не успели озвучить заранее заготовленный рассказ о себе, кто мы такие и почему звоним вечером в чужой дом.
Нас посадили за стол, вкусно накормили. Этот человек оказался невероятно начитанным и образованным, поразил нас уровнем своего богословского и исторического багажа. Расположили нас в лучшей горнице, где, как я потом узнал, ночевали очень многие известные священнослужители Русской Православной Церкви перед отправлением в паломничество.
Рано утром нас подняли, накормили, объяснили, куда идти на автобус, и мы отправились.
Позднее я понял, что значила эта удивительная реакция человека на приезд незнакомых людей. Мы приехали из одного конца страны в другой – тогда все это был Советский Союз, пришли в незнакомый город к незнакомым людям и сказали им первую часть пароля – «Христос воскресе!». Хозяева нам ответили вторую: «Воистину воскресе!» и приняли нас как своих, ничего уже другого объяснять было не надо. Христианин может приехать к другому христианину, и тот примет его, потому что как же можно не принять брата. Было видно, что все это – служение хозяев дома, причем монахиню Ольгу, хозяйку домика, власти преследовали, сажали, но она продолжала нести свое служение.
Вот такое есть у меня светлое, радостное пасхальное воспоминание.
Переживание пасхальной радости за годы служения и настоятельства у меня совсем не притупилось. Да, настоятелю приходится решать множество организационных вопросов.
Но, наверное, сложно было, только когда я в первый раз вынужден был один организовывать все богослужения в нашем новооткрытом храме в 1994 году. В свои 25 лет я оказался старшим и единственным священником и должен был полностью сам отвечать за богослужения Страстной и Светлой седмиц. Было достаточно волнительно, ведь непросто все удержать в голове, все запомнить. Я проштудировал все богослужебные указания и, конечно, все равно сделал какие-то ошибки.
В дальнейшем я как-то научился ставить некий барьер внешней организационной суете. Пасхальное ночное богослужение в моей духовной жизни является самым главным откровением о Царствии Божьем. Именно так лично я его переживаю и настолько трепетно жду, и потому категорически не готов, чтобы какая-то суета или даже какие-то ошибки, которые я сделаю, украли бы эту радость.
Начинается богослужение, все остальное закрывается, становится неважным, и ты просто вступаешь в некий светоносный поток.
Это настолько значимо, полно, непередаваемо, что, если даже есть какие-то негативные моменты, например, организационные или сложности с прихожанами, когда кто-то себя некорректно ведет, – все это отступает перед величием происходящего.