Подписывайтесь на наш подкаст:
«Все хорошо, как бы ни было больно»
— Как себя чувствуешь, как настроение?
— Чувствую плохо, настроение хорошее.
— Интересно…
— Как объяснить, чтобы ты поняла это со стороны человека, которому сказали: «Вам осталось три месяца»? Надо жить здесь и сейчас. Я ведь могу ходить, а это уже очень много. Сейчас вспоминаю инвалидов в приютах — колясочников, лежачих, которым я помогал, когда волонтерил. Они живут, но не могут ни ходить, ни что-то делать. А если я могу двигаться, радовать своих любимых, близких — значит, все хорошо, как бы ни было больно.
— Опиши свою боль.
— Вот поел, сейчас накрывает. Очень тяжко. Пока живот пустой, он все равно болит, но не так. А когда поешь, в желудке все начинает воспаляться — и колет, и давит, и надувается.
У меня уже было восемь химий. После последней постоянно тошнит, тело как будто ватное. Меня трясет, шатает. Холодное трогать не могу — колет пальцы.
Нельзя пить холодное, на холоде сразу перекрывало дыхание, немели руки, ноги. Но это побочный эффект от химии, нечего по холоду бродить.
Икота не давала спать, сейчас она прошла. Первые два дня после химии чихаешь, идут сопли — это аллергическая реакция.
Нет аппетита постоянно, поэтому приходится принимать таблетки и делать уколы, чтобы можно было поесть. Если выпьешь химию голодный, от этого еще хуже, тебя начинает разрывать. Поэтому на пустой желудок химию ни в коем случае нельзя.
Рустам Умаров
— Сколько ты принимаешь лекарств?
— О-о-о… Я тебе покажу (берет телефон, идет на кухню, показывает подоконник, уставленный коробками с ампулами и пачками таблеток). Вот это химия, это желудок, это желудок, это желудок, это печень, это — чтобы не разрывало меня, это уже от побочных эффектов, это — чтобы кожа не трескалась: от химии пятки и пальцы на ногах лопаются очень сильно. Вот примерно половина того, что приходится принимать каждый день.
«Я был беременным»
— Когда ты заподозрил, что с тобой что-то не так?
— Я четыре месяца терпел, что у меня надувается живот. Занимался детьми, фитнесом, танцами, рекламой, но не собой. Терпел очень долго и очень глупо. Я теперь никому не рекомендую терпеть — что бы ни было, этого делать просто нельзя.
Если бы я четыре месяца не тянул, а сразу начал проходить обследование, у меня была бы вторая стадия, а не четвертая — и сейчас бы я, возможно, уже выздоровел.
А из-за того, что терпел, метастазы пошли в легкие, и вот это самая главная проблема: мне тяжело дышать.
Я уже не мог нормально есть. Поем — и адски больно. Мы с женой пошли в местную больницу. Я не подозревал, что это онкология, вообще про нее не думал. Мне ставили язву, панкреатит и межреберную невралгию. Лечили две недели, пообещали через месяц записать на УЗИ. Жена сказала: «Да ну, поехали платно». Поехали платно, и все — сказали срочно бежать в краевую больницу на госпитализацию, потому что в животе аномально много жидкости, кровь не очень и куча-куча всего сопутствующего.
В краевой меня еще полдня теребили, проводили дополнительные обследования. За два дня, пока мне кололи живот, вышло чуть больше десяти литров жидкости — минус 10 килограммов. Я был беременным, с реально огромным животом! У жены, наверное, меньше был. Потом мне сделали колоноскопию, и только через нее обнаружили злокачественную опухоль.
— Как тебе об этом рассказали?
— Нас трое в палате было. Обычно все сообщали прямо там, а в этот раз пришли главврач и мой лечащий врач, пригласили к себе в кабинет. Я уже догадался, что не все так хорошо. Захожу, спрашиваю: «Онкология?» Они говорят: «Да». Стадию сказать не могли, потому что нужно было сделать полное обследование уже в онкоцентре.
В этот же день меня выписали, а на следующий я полетел в онкоцентр всех на уши ставить. Хотел как можно скорее записаться на эти обследования, пройти их. Чем дольше тянешь, тем хуже. Все документы, которые надо было отправить, отправил.
И вот, на комиссии, уже после ПЭТ-КТ сказали, что у меня четвертая стадия рака и метастазы в легких: «Не все так хорошо, Рустам Рустамович. Занимайтесь семьей, занимайтесь документами. Будем стараться лечить вас по мере возможности. Но не сильно радуйтесь». Я отдельно попросил врача посмотреть анализы, и он сказал, что по-хорошему мне осталось три месяца, а максимум — полгода.
— Что происходило внутри в тот момент?
— Истерика… Я понимал, что не все сделал в этой жизни. Я не боюсь умереть. Да, я говорил и говорю: я не боюсь умереть. Это естественный процесс, мы все рано или поздно умрем.
Очень много смертей через меня прошло, очень многих людей я похоронил и постоянно помогаю хоронить, потому что занимаюсь благотворительностью.
Я боялся, что многого не успел, поэтому стало страшно. У меня дети маленькие, я их еще на ноги не поставил. Жену на ноги не поставил. Хотя она у меня не маленькая, Лялечка моя, но ее тоже надо.
«На похоронах надо улыбаться: “Какой красавчик!”»
— Жены не было рядом, когда объявляли диагноз?
— Нет, она узнала через четыре месяца. Я ей вообще старался не говорить об этом особо, чтобы лишний раз не травмировать.
Представь, она и так со мной сколько возилась. Мыла меня, когда я весь грязный, в блевотине лежал в ванной с адскими болями. Ночью моет, а утром встает, готовит завтрак и едет на работу, потому что она единственная, кто нам добывал деньги. Потом приезжает домой, а меня или уже нет, или скорая забирает, или я под капельницей. И вот так было почти неделю, пока меня первый раз не госпитализировали.
Она знала, что у меня онкология, но не знала стадию. Я ей врал, что нужны дополнительные обследования — в общем, отмазывался как мог, но старался не говорить, что все печально, чтобы не пугать раньше времени. Я все-таки верил — да и сейчас верю, — что можно правильно, с достоинством вылечиться. А так все хорошо идет. Сейчас главное — маленько восстановиться.
— Как все-таки признался?
— У меня двое сыновей, сначала я им признался, жене потом. Я поговорил с подругой, очень хорошим психологом, она посоветовала мальчишкам все рассказать, чтобы у них не было резкой травмы: «Представь, не дай Бог, что ты умираешь, и для детей это неожиданность. А так они будут знать, что у тебя смертельная болезнь, ты их морально подготовишь». Поэтому я с ними поговорил.
Мы просто сидели дома, я их позвал: «Вы же знаете, что я болею? Я хочу рассказать, что на самом деле у меня все намного сложнее. Я могу умереть. Мне нужны ваши помощь и поддержка. Благодаря этому я буду жить долго и счастливо. Но имейте в виду, что мне нельзя стрессы, крики, нельзя нервничать».
И так несколько раз мы с ними выходили на разговоры. Я очень спокойно объяснял, что все возможно в этой жизни, что мы все рано или поздно умрем. Но они же дети и не до конца все осознают, воспринимают несерьезно.
По крайней мере это было проговорено не раз, не два и не три, и оно уже есть в голове — если я умру, у них не будет такой паники, это воспримется легче.
А жена потом просто спросила, и я сдался: «Да. Все не так хорошо. Но не переживай». Конечно, она переживала и плакала. Но она у меня сильная. У нее мама умерла от онкологии, а здесь еще муж объелся груш (усмехается). Ей тяжелее вдвойне. Она причем сейчас, пока мы с тобой говорим, рядом ходит и плачет. Ну чуть-чуть. (За камерой слышится голос Ани, жены Рустама: «Чуть-чуть не считается».)
Тяжело слышать это со стороны. У меня друзья страшно пугаются, что говорить про жену? Когда они узнали, что я заранее договорился со знакомыми в похоронном агентстве и устроил себе фотосессию для надгробия, были вообще в шоке. В самом агентстве ребята тоже удивились: «Все будет в лучшем виде, но чтобы такого больше не говорил».
— С какими чувствами ты шел на эту фотосессию?
— Я шел с офигенным настроением, не думая, что она у меня для похорон. По сути, я шел на семейную фотосессию, взял Аню и детей. Да, пару фотографий будут для похорон, но на самом деле я хотел порадовать семью и сделать красивые фотографии на память. У нас получилось много реально клевых снимков, поэтому я очень рад. Да, изначально не очень приятные события к этому подтолкнули, но по факту вышла шикарная семейная фотосессия.
Фото: Мария Минина
— События? То есть не только твоя болезнь?
— Нет, фотосессия была еще до болезни. Дело в том, что ни у меня, ни у жены нет родителей. У нас только мы друг у друга есть. Своего отца я не видел, а маму похоронил несколько лет назад. У нее был сердечный приступ. Из двух я вытянул ее, из третьего уже не смог. Она меня даже не узнавала, и врачи сказали: «Не надо, вы не поможете никакими лекарствами, все».
И у мамы на кресте — старая, страшная фотография, потому что другой не нашли. Вот после того я себе заказал похоронное агентство и фотосессию. Не должны плакать на похоронах, на похоронах надо улыбаться: «Какой красавчик!»
— Но все равно, зачем тогда готовиться к смерти, если ты здоров и молод?
— Тебе, наверное, пока не понять. Я договорился заранее, чтобы у моей жены не было никаких проблем, чтобы она не переживала, не суетилась. Когда человек умирает, у тебя начинается паника, и ты не понимаешь, куда идти, к кому обращаться. Ты просто сидишь, и руки у тебя ватные. И еще, когда я хоронил маму, с меня хотели столько денег снять! А здесь не надо будет ничего делать. Жене позвонят, скажут: «Анна Игоревна, не переживайте, все будет хорошо, мы похороним Рустама».
Я не хочу, чтобы даже при жизни моя жена переживала по поводу меня и вообще по поводу чего-то, а тем более не хочу, если меня не станет.
Это надо понять. Если ты представишь себе, что у тебя кто-то умер, у тебя реально опустятся руки. Вот ты знаешь, куда звонить? Да я в жизни не поверю. Единицы знают, и на них все равно зарабатывают огромные деньги. А здесь все сделают бесплатно, я уже договорился.
«Хочется нашкодить»
— Спортсмен, танцор, вел здоровый образ жизни. Откуда взялась онкология? Что говорили врачи?
— Точно никто не знает. Мне сказали, что это, скорее всего, нервы, наследственность и экология. «Поезжайте на море» и все такое. И жене с детьми сейчас то же самое говорят, у них аллергия: «Надо на море».
— Как ты перенес первые химии?
— С первой, второй, третьей вообще не было проблем, они прошли налегке. Я не пил, не курил, восстанавливался моментально, волосы не выпадали. А вот дальше… После восьмой меня накрыло. Девятая, сказали, будет еще тяжелее. Химия накапливается, и я не успеваю восстановиться.
Три с половиной часа меня капают, потом две с половиной недели я пью капецитабин, и у меня остается всего неделя на восстановление. А через неделю — опять все то же самое. Обычно восстановиться дают от двух недель до 21 дня. Не знаю, почему у меня так мало, но это заключение врачей на комиссии. Я считаю, что, если так делается, значит, болезнь должна уйти быстрее.
— Какие у тебя ограничения появились?
— Жирное, мучное, сладкое, острое — в общем, все радости жизни (смеется). Сегодня первый раз за несколько месяцев я ел бургер, и то без соусов и приправ — только булка, котлета и зелень. Но после еды мне все время больно. Поем — и надувается живот. У меня же рак прямой кишки, из-за этого нет проходимости.
Но меня это не удручает. Как только осознал, что болею, стал молиться утром и вечером, успокаиваться, чтобы меньше стресса было. И все поменялось, я начал восстанавливаться. Я же не мог набрать вес вообще, я был 58 килограммов, еле двигался. А чтобы химия проходила нормально, мне надо весить минимум 82.
Сейчас я вешу 83,5 — и все врачи в онкоцентре в восторге, что я такой красавчик.
С этим диагнозом очень трудно набрать вес. Но, видимо, просто надо было понять и изменить свое отношение к болезни. Я все переосмыслил, начал жить ради жены и детей.
— Обычно в стрессе как раз бывает обида на Бога.
— Я думаю, что онкология дается не для того, чтобы наказать меня, а чтобы я вернулся на путь истинный. Когда люди говорят: «За что Ты меня наказал?» — они обижаются не на Бога, они обижаются на себя и на свои косяки, но перекладывают ответственность на Него. Ты должен поискать причину в себе. Дело не в Боге. Он всегда любил и будет любить тебя, какой бы ты ни был. Ты переосмысли это — и поймешь, что на самом деле все хорошо.
Я начал замечать много прекрасных мелочей. Каждое утро стараюсь вставать вместе с женой. Она, правда, в 5 утра, сумасшедшая, встает, чтобы нас порадовать вкусняшками. Я встаю где-то в 6. Раньше поднимался в 5:30, сейчас после химии тяжковато. И я просто сижу смотрю, как она готовит, просто любуюсь, как она ходит. Мелочь — а завораживает! Хотя я прожил с Аней десять лет, иногда она меня из себя выводит, но я каждое утро встаю и кайфую.
— Расскажи о ней.
— Это моя искорка, моя вишенка. Вчера ее расплетаю и думаю: «Куда мне умирать? Она расплестись без меня не может. Что говорить про остальное?» Я ее расплетаю в два раза быстрее, чем она сама.
Нет ничего такого, что бы я в ней не любил. Люблю все, даже когда она меня раздражает — без этого мне тоже было бы некомфортно и чего-то бы не хватало. Не любят за что-то, любят просто так.
Все, что она делает, даже если просто сидит в телефоне, меня восхищает. Я радуюсь, глядя на нее.
Познакомились мы так: увидели друг друга в клубе. Я же профи по клубным танцам и всему, что касается клубной жизни, объехал всю Сибирь с гастролями. И вот мы с Аней пересекались в клубах, потом начали видеться чаще. Что-то щелкнуло. Меня больше зацепило, как она двигается. Характер был ужасный…
— Да ладно?
— Вредная, противная была! А сейчас просто космическая женщина. Она поменялась на глазах, и я понял: значит, все идет правильно. Я почувствовал, что это мое, и предложил ей через два месяца выйти за меня.
Главный в семье, конечно, я (смеется). Аня даже не претендует. Всегда говорит, что все вопросы — к Рустаму. Иногда хитрит, свое прогибает, но я ей позволяю (ласково). Такая вот девочка моя.
Я хочу научить сыновей быть гордостью и опорой семьи, чтобы они поддерживали маму, и не имеет значения, в какой ситуации: помогать по дому, в бизнесе, в работе. Быть гордостью и опорой — это для меня самое главное.
«Я не собираюсь идти на поводу у болезни»
— Вот ты говорил про «истинный» путь. Глядя назад, что бы ты сейчас изменил, сделал иначе?
— Я до болезни занимался волонтерством, благотворительностью и одно время просто опустил руки, устал (Рустам собирал, сортировал и развозил вещи в детские дома и социальные приюты. — Прим. авт.).
Столько грязи выливалось в мой адрес, оскорблений, что я вор и мошенник, хотя я из своего дома иногда последнее выносил. Я просто устал бороться с хейтерами, опустил руки и перестал помогать, говорил: «Ребят, нет сил, нет возможностей». Хотя они иногда были, но я просто устал морально. И я понял, что надо несмотря ни на что продолжать делать добрые дела.
Оказалось, все мои инвалиды в приютах за меня молились, они мне скидывали скрины из церквей — люди лежачие, сидячие, у них ног нет или они просто ходить не могут… Представь, какая поддержка! Вот он, истинный путь. А мне надо было просто не тупить.
— Чем бы хотел заняться, но тебе физически сложно?
— Я готов хоть чем заниматься. У меня вот пляж рядом, там три бассейна строят. В прошлом году я так вел развлекательные программы для отдыхающих, что звонили отовсюду — люди летели даже из Норильска на неделю, бронировали коттеджи, чтобы с Рустамом потусить.
Я веду программу так, что самому нравится. У меня и дискотеки, и розыгрыши, и конкурсы, и это нон-стоп…
А из-за онкологии мне сейчас нельзя перегреваться на солнце. Поэтому я хочу, чтобы она прошла и я мог продолжать всех радовать. Я ведь проводил мероприятия и для детей — во всех садиках, школах, везде куда ни звали. Я же сумасшедший массовик-затейник! Мне 42, а такое ощущение, что все 19.
Плюс я хочу опять танцевать, заниматься спортом. Я фитнес-тренер и тренер по танцам, хочу опять набрать группу детей, хочу тренировать женщин, хочу восстановить фигуру. Хочу жить полноценной жизнью. Но всему свое время…
Танцевать комиссия запретила полгода назад: «Никакой нагрузки, опухоль у вас в воспаленном состоянии». Но еще за две недели до этого я остановил группу, потому что мне было больно. Сейчас, когда не могу танцевать, такое ощущение, что хочется нашкодить. Вот прямо зудит, охота сорваться. Но понимаю, что лучше потерпеть, чем нашкодить и валяться еще дольше.
— Каково это — перешагнуть предполагаемую дату смерти?
— Честно скажу, я не следил специально по календарю, когда этот день наступит. Я просто все переосмыслил. Сначала паниковал, было страшно, да. Но потом понял, что не собираюсь идти на поводу у болезни и буду жить долго.
Поэтому я не жду смерть, а строю себе планы даже не на ближайший месяц, а на ближайший год.
Больной, я умудряюсь что-то делать по дому, чтобы семье было здесь еще комфортней, чтобы гостям у нас было классно. Не поверишь, но сегодня приедут друзья — вот только что звонили, соскучились. Хотим, говорят, тебя навестить.
— Тогда давай так. Опиши себя через год.
— О-о-о… На Шри-Ланке, с женой! Детей в лагерь отправим, а сами — на отдых куролесить. Мы за интенсивную жизнь, не любим сидеть на месте. Нам нужно все время ездить, ездить — чтобы до синяков на пятой точке.