«Мама звонила из телефона-автомата больницы и плакала»
Алена Корк, Королёв (Московская область)
Первый раз мама попала перед Новым годом в больницу в 1999-м. Ельцин ушел в отставку со словами «Я устал, я ухожу». Мама звонила из телефона-автомата, стоявшего в больничном коридоре, и плакала. Конечно, не из-за ухода президента. Она впервые оказалась в больнице под Новый год. И уже предчувствовала, что ее ждет. Мамина хроническая почечная недостаточность переходила в необратимую терминальную стадию.
Тот праздник я встречала одна, хотя меня звали в три веселых студенческих компании. Но мне хотелось побыть одной. Младшего брата в гости забрала мамина подруга.
Через полгода, после моего окончания университета, меня пригласила к себе другая мамина подруга. Она была врачом и честно сказала: «Маме осталось жить максимум пять лет. Почек у нее больше нет». Мне 21, брату — 13. Мамина хроническая почечная недостаточность перешла в терминальную стадию.
Ей назначили пожизненный гемодиализ — процедуру по очистке крови. Трижды в неделю она вставала в шесть утра и ехала на другой конец города на диализ. Иногда, возвращаясь домой, теряла сознание в автобусах, на улице. Порой дома ее настигали приступы по типу эпилептических. Тогда я узнала, как надо правильно удерживать язык ложкой, чтобы человек им не подавился.
Мама прожила вдвое больше обещанного срока. Ей хотелось жить, и она жила.
Мама не сдавалась, ей не позволял сдаться древний, мощный инстинкт — материнская любовь и ответственность.
Ей нужно было вырастить младшего сына и довести его до диплома.
Довела. И в июне 2009-го мама посыпалась — сломала шейку бедра, потом ребра, затем позвоночник. Но все равно хотела жить. Поздней осенью стало совсем плохо — мама снова попала в больницу. И уже не вышла из нее.
Я ездила к ней почти каждый день. Привычно поехала и утром 31 декабря. Повезла большую сумку с едой и подарками для мамы и ее соседей по палате. Я до сих пор помню тяжесть этой сумки, ее цвет и фактуру. «Любовь Петровна в реанимации. В коме», — услышала я у дверей отделения. Ощущение ускользающей из-под ног почвы я испытывала несколько раз в жизни. Тогда в больнице я прислонилась к дверному косяку и поняла, что это конец.
Это был странный день и странная новогодняя ночь. Я понимала, что мама умрет. Мне тогда было чуть больше 30, и я еще не понимала, насколько это мало — 51 год. И как много мама не успела. Она никогда не была за границей, например. Когда поездки стали доступны, мама уже была привязана к гемодиализу. Считай, невыездная.
Тогда, в ночь на 1 января, я еще не знала, что умирать мама будет в страшных муках 37 дней.
В один из январских дней нас с братом пустили в реанимацию. Мама очнулась и узнала нас. И даже пробормотала: «Как же хочется увидеть внука». Мой сын стал ее первым и единственным внуком. Она мечтала о том, чтобы он запомнил ее. Но ему тогда было пять лет, и детская память сохранила очень мало воспоминаний о бабушке.
Но я похожа на маму, она живет во мне и мой сын снова и снова, каждый день встречается с ней.
Мама умерла рано утром 6 февраля 2010 года. Ее как пример мужества, оптимизма, невероятной жизненной силы долго помнили врачи Иркутской областной больницы. Своим подругам перед смертью она сказала: «Скучно вам будет без меня». Это было чистой правдой — мама была душой любой компании. Иногда на улицах родного города я встречала людей, которые подходили ко мне и спрашивали: «Вы Любина дочка?»
Этим летом я летала в родной Иркутск. Мама лежит на кладбище среди сосен и берез. Я без труда нашла ее могилу и сказала: «Здравствуй, мама. Я приехала».
51 год — как это все-таки мало, чтобы умирать.
«На улице гремели петарды, распускались салюты, а мы с соседкой в темной палате»
Виктория Ивановская, Иркутск
В моей семье сразу пять человек родились 1 января: я, муж, отец, свекор и тетя. Поэтому суета последних декабрьских дней в нашей большой семье обычно умножалась на пять. Всем приготовить подарки не только на Новый год, но и на дни рождения, купить продукты, продумать празднования, согласовать графики.
30 декабря я увезла свою маму с девятилетним сыном в драмтеатр на елку, а сама поехала за продуктами. И у меня начал болеть низ живота, боль была похожа на небольшие схватки.
Мы планировали второго ребенка, но я не знала о беременности, срок был небольшой. Не могла понять, что за боли такие странные у меня начались. Звоню брату, он врач, велит немедленно вызывать скорую. Звоню в скорую, мне говорят: «Поезжайте в больницу сами, это будет быстрее, чем ждать». Я собрала сумку, вернулся муж, и мы поехали в больницу. Мне становилось все хуже и хуже, началось кровотечение. Оказалось, что у меня внематочная беременность, уже лопнула одна труба. Врач сказал: «У вас уже со стакан крови вылилось, мы готовим вас к операции».
Я до сих пор прекрасно помню ощущение утра того 30 декабря. Оно ничем не отличалось от того, что я чувствовала десятилетия подряд.
Я реально думала, что управляю собственной жизнью. Но оказалось, что я не могу распорядиться даже собственным днем.
Лежала на операционном столе и умоляла хирурга: «Доктор, пожалуйста, аккуратно режьте, у меня ребенок маленький». Это была моя главная мысль на тот момент: «Выжить, не умереть».
Очнулась после операции, очень хочется пить, литров десять бы сразу выпила, кажется. Но и в питье обычной воды меня ограничивали.
На следующее утро из больницы выписали всех, кого можно было отпустить домой. Это был филиал роддома, и в больнице лежали в основном с воспалительными процессами и внематочными беременностями.
31 декабря стемнело рано. Есть, двигаться совсем не хотелось. Энергии и сил почти не было. Я лежала в темной палате вдвоем с соседкой, смотрела в окно. Свет выключили, и в коридоре, во всей больнице было очень тихо. А на улице гремели петарды, распускались салюты, шумел народ. Я повернулась к соседке и говорю: «Поздравляю вас с Новым годом!» Молодая девчонка тряслась на кровати в рыданиях. Ей было чуть больше 20, и самым страшным в жизни казалось вот это — лежать в одиночестве на кровати, морщиться от операционного шва тогда, когда весь мир встречает Новый год.
Я постарше была лет на десять и пыталась ее успокоить: «Вы живы, это главное. Нас скоро выпишут, и впереди еще будет старый Новый год. У меня вообще сегодня день рождения, и я не плачу».
Для меня это очень хороший урок был. Я ведь вся из себя была уверенная, деловая, все у меня было распланировано и решено. И в один миг я оказалась по другую сторону привычной жизни, в параллельной реальности. Этот опыт научил меня быть гибче. Я стала осознавать, что главное в жизни — здоровье свое и близких. Все остальное — вторично. Материальные вещи, мимолетное, неважное ушло на второй план.
Мои шансы стать матерью во второй раз в ту новогоднюю ночь уменьшились вдвое. Но они оставались.
Я искала и нашла женщин, которые смогли забеременеть и родить с одной маточной трубой. Прошла долгое восстановительное лечение. И в 37 лет родила второго ребенка. Второй сын стал настоящим подарком судьбы.
У нас просто с первым была очень тяжелая ситуация. Он был сложным мальчиком, и мы с мужем постоянно обвиняли друг друга: «Это твое воспитание». — «Нет, твое». Второй сын спас и наш брак, и меня лично.
Первый ребенок был долгожданным, мы в него много вкладывали, вся жизнь крутилась вокруг него, и было ощущение, что мы на одной волне, дышим в такт. Но он очень быстро превратился в самого настоящего психологического тирана, мог нам сказать: «Вы — твари, нищеброды». Он эгоист, эгоцентрист, и если бы не второй сын, я бы никогда не узнала абсолютного счастья материнства.
Второй ребенок — мальчик открытый, коммуникабельный, светлый, не любит конфликтов, ему обязательно надо помирить всех. Он стал большим подарком для нас как для родителей. Страшно представить, что после потери одной маточной трубы я бы не смогла снова родить.
Тот Новый год в больнице я не вспоминаю специально. Но ценность человеческой жизни и здоровья тогда для меня возросла в разы. Я жива, мои родные живы, я могу вернуться домой, обнять своего ребенка, мужа, родителей. Это самое главное.
«Бывший муж говорил мне, что я худшее, что было в его жизни»
Екатерина Смирнова, Усть-Илимск (Иркутская область)
Я вышла замуж в 18 лет и сразу родила. Когда дочери исполнился год, я решила развестись. Потому что в принципе не надо было замуж выходить.
Наши отношения были «никакие» изначально. Например, мы жили по отдельности всю мою беременность. И съехались, когда Аленке было только три месяца. Потом его мать купила ему квартиру, куда мы и переехали.
Но все было сложно.
Один раз, например, он меня не пустил домой. Зимой. Я живу на севере, у нас морозы опускаются до 40 градусов порой.
Я была в гостях у родителей, вернулась домой с ребенком на руках, с сумками. И меня не пускают. Муж потом сказал, что не услышал, как я в дверь звонила.
Жили мы в основном на те деньги, что давали мои родители. С ребенком мало помогал.
Это все копилось, копилось, и я поняла, что трачу свою жизнь непонятно на что. И сказала ему, что я так больше не хочу, мне нужен развод. Это был конец октября, но у нас уже лежал снег. Он просил подумать и съехал к маме, дал мне побыть одной.
Через две недели пришел спросить, что я решила. «Разводиться», — ответила я. Тогда он мне сказал: «У тебя ровно неделя, чтобы освободить квартиру».
У меня была небольшая надежда, что он поступит как мужчина. И не будет нас зимой выгонять. Зная, что я пока не могу работать, что у моих родителей однокомнатная квартира и его ребенок будет жить в таких стесненных условиях.
И уже наступил ноябрь. Зимы тогда были холоднее, чем сейчас. Стоял мороз за 30 градусов. Я тогда почувствовала сильную злость. И на злости, на адреналине переезжала. Надо было перевезти кроватку, коляску, обогреватель, шкаф, который мы у деда моего брали. Плиту электрическую, я ею, кстати, до сих пор пользуюсь. Я целыми днями занималась упаковкой вещей.
И я несколько лет жила с родителями в однокомнатной квартире. Спали с дочерью вместе на диване. Они изначально были против нашего брака, но я была молодая и, конечно, никого не слушала. И здесь получилось, что вроде как они предсказывали такой финал, подчеркивали это, и мне было неприятно.
Не было такого, что меня приняли, вопросов не задавали, когда я пришла раны свои зализывать. А было некое осуждение, особенно от отца. Он более нетерпимый, и хлопоты по переезду в основном легли на него. Тяжело мне было от их молчаливого неодобрения. Сейчас я иногда с ужасом ловлю себя на мысли, что иногда делаю, как они. Но понимаю это и пытаюсь с этим бороться. Когда моя дочь совершает ошибки, мне внутри больно может быть и обидно за нее больше, чем за себя. Но я стараюсь не восклицать: «Я тебе говорила!»
После переезда начались обида, опустошение, жалость к себе. Я переживала за дочку, конечно. Я хотела, чтобы у нее был папа. Но вариант с примирением не рассматривала: быстро подала на развод, заплатила пошлину за нас обоих. И развод тоже был довольно грязным. Судье было дело до всего, нужно было максимально подробно рассказать очень болезненные моменты из своей семейной жизни.
В декабре я получила свидетельство о расторжении брака.
Несмотря на то, что развод инициировала я сама, это все равно травма. Любой разрыв отношений — это больно.
Потому что это — смена всего. Даже если тебе плохо в браке, но ты живешь в одном и том же режиме, ты к этому привыкаешь, это становится твоей нормой. А когда ты сам себя в неизвестность выталкиваешь, это страшит. Мне пришлось пережить и короткий период унижений, когда муж говорил мне, какая я никчемная, что я — худшее, что было в его жизни. Еще и с родителями жить было сложно на одной территории. И на меня нахлынула какая-то тоска и сомнения — а правильно ли я поступила, а вдруг я в жизни ничего не добьюсь и никогда не буду счастлива. Хотя мою семейную жизнь назвать счастьем было нельзя. Но все равно крыла тоска, я плакала по ночам.
Приближался Новый год, главный семейный праздник. Я начала ходить в церковь. Единственный православный храм в городе был далеко от дома — сначала пешком, потом на маршрутке, затем подниматься в гору. Я ездила на каждую утреннюю воскресную службу, потом покрестилась сама и покрестила дочь. Два месяца по субботам ходила на беседы с матушкой, женой нашего настоятеля. Это тонко чувствующая женщина, по-житейски мудрая, хороший психолог по жизни, она стала мне точкой опоры. Покрестили нас с Аленкой 30 декабря.
Новый год я встретила с родителями, а затем в новогоднюю ночь случайно встретилась с бывшим мужем в общей компании. И никакой боли, никаких острых чувств уже не испытала. Окончательно меня отпустило к осени. Я хотела сохранить нормальное общение ради дочери, но даже человеческих отношений не осталось. Он из жизни нашей в скором времени исчез, самоустранился.
В тот Новый год я поставила цель выйти на работу, стать независимой от родителей финансово. Понимала, что мне нужно уйти в самостоятельную жизнь. Весь мой доход составляли крошечные алименты и пособие по безработице в тысячу рублей.
И у меня все получилось. Этот развод стал одним из самых мощных мотивационных крюков в моей жизни. Я какое-то время в беспомощном состоянии находилась и решила, что никогда больше не допущу такого. Так Скарлетт О’Хара восклицала в знаменитой книге: «Я никогда больше не буду голодать!» Я поступила в университет на заочное, получила образование. Поставила цель купить квартиру и купила ее через девять лет после развода.
Считаю, что в принципе неплохую карьерную историю написала: начала с корреспондента в городской газете и доросла до пресс-службы крупнейшей компании в регионе. Вышла замуж. Я такой человек: если себе ставлю цель, не вижу препятствий. К проблеме отношусь как к задаче, мне интересно ее решить, у меня азарт появляется. Если я хочу чего-то добиться, я наизнанку вывернусь, но найду возможность. Мужа мотивирую, он бы, наверное, до сих пор работал на дядю, если бы я не сказала: «Хватит! Надо начинать работать на себя». То есть я сначала в него поверила, а потом он уже в себя.
Сейчас я считаю, что у меня все сложилось так, как надо. Я всю эту ситуацию вспоминаю с благодарностью. Потому что если бы жизнь тогда меня так не шандарахнула — может быть, не вышло бы из меня то, что сейчас получилось. Я вообще склонна верить в то, что все, что с нами происходит, — всегда для чего-то. У меня все сложилось так, как надо. И если бы можно было отмотать время назад, я бы ничего менять не стала.
«Мы с соседкой чокнулись брусничным морсом и загадали никогда не попадать в больницу под Новый год»
Ольга Иванова, Рязань
В середине декабря прошлого года я почувствовала себя нехорошо. Весной болела ковидом и сразу поняла, что это, похоже, снова он. Неприятная духота в груди, чувство нехватки воздуха, головная боль, исчезновение запахов. Но в отличие от весны, тело ломало так, что я с трудом двигалась.
Я фрилансер, болеть для меня перед Новым годом — значит лишиться серьезной суммы денег и подвести людей. Но я была и опасна для людей, и не могла работать физически. Я сделала чат, пригласила туда всех знакомых коллег по цеху, и они меня выручили. Почти все заказы я передала.
Это моя особенность — о работе думать больше, чем о себе. Мне становилось все хуже и хуже, участкового врача я ждала несколько дней. Но наивно думала: «Все как-нибудь образуется». Никогда нельзя так думать, когда речь идет о собственном здоровье. Скорая приехала при сатурации 91. Меня госпитализировали.
Я никогда не лежала в больнице, за исключением роддома. И в реанимации тоже. И меня ждал в некотором роде шок.
От собственной наготы, от соседства мужчин и женщин, от того, что мне подносили судно и убирали его за мной.
На соседней койке лежала пожилая женщина, которая почти все время стонала. Мне из дома передали силиконовые беруши, но даже они не спасали меня от этих звуков, вынимающих душу. Моя соседка умерла, это была первая смерть в палате на моих глазах. И наступившая тишина принесла не покой, а, напротив, тревогу. Смерть стала реальной, я словно увидела ее своими глазами.
И мне стало по-настоящему страшно. Мне захотелось написать письма всем своим близким: мужу, детям, родителям, друзьям. Обычные бумажные письма. Чтобы они читали их после моей смерти. Но у меня не было сил это сделать.
Несколько дней я провела на кислороде. Легкие у меня были поражены на 40 с небольшим процентов. Временами я проваливалась в забытье. Однажды мне показалось, что я вижу ангела, но это был врач в защитном костюме. Очень хотелось пить. Все время. После той госпитализации у меня появилась привычка постоянно облизывать губы — чтобы убедиться, что они не в противных корках. И я на эту зиму купила себе дорогущую защитную помаду, просто захотелось! И на ночь теперь всегда ставлю в спальне стакан с водой, а иногда и два. Я должна быть уверена, что смогу в любой момент выпить столько воды, сколько захочу.
30 декабря меня перевели в обычную палату. Как мало человеку нужно для счастья: позвонить своим по видеосвязи, увидеть родные лица. Мне даже кошку к экрану поднесли, чтобы я могла убедиться — дома все как обычно. Меня все ждут, и животное тоже. Кошку мою зовут смешным именем Пуся. Я ее подобрала в соседнем дворе несколько лет назад маленьким котенком. Она напомнила мне кошку из моего детства, и поэтому имя я ей дала то же самое. Пуся назначила меня главным человеком в доме и, как рассказывали домашние, все время искала меня, переживала из-за моего долгого отсутствия.
31 декабря родные привезли мне крошечную светодиодную елочку, подарок и вкусную еду. Это был не вполне традиционный новогодний стол, все же после реанимации и ковида мне не все можно было и не все хотелось. Но это была не столовская еда.
Конечно, странно было есть мандарины и не чувствовать их запаха. Вы знаете, во многом именно этот запах и определяет новогодний праздник.
Мы с соседкой чокнулись брусничным морсом и загадали никогда больше не попадать в больницу под Новый год. Мне кажется, все, кто находился в этот момент в нашей областной больнице, загадали то же самое.
После я еще дней десять провела в больнице на долечивании. Время тянулось медленно, муторно и слилось в памяти в один бесконечно долгий день сурка. Читать я не могла, просто не получалось сконцентрироваться, слушать аудиокниги тоже. Только интервью на ютубе смотрела и соцсети листала.
Ну а после выписки мне пришлось столкнуться с последствиями ковида — у меня начали выпадать волосы, снизились когнитивные способности. Долгое время был сниженный эмоциональный фон — меня словно завернули в целлофановую пленку. Все стало блеклым, серым.
Ожила я лишь весной. Зацвели деревья, ко мне наконец-то вернулись запахи, я не могла пройти мимо веток сирени, и еще разминала в руках листья и нюхала их тоже.
Еще я написала письма всем дорогим людям. Бумажные. Каждому человеку мне хотелось подробно рассказать, как сильно я его люблю.