На заброшенных гробницах
высекаю письмена,
запишу на память птицам
даты, сроки, имена…
(Варлам Шаламов)
В День памяти жертв политических репрессий я не ходил ни на Лубянку, ни в Бутово – службу служил в храме.
Священник Сергий Круглов
На заупокойной литии поминал «всех в годину гонений умученных». Невдалеке от меня стояла девушка, в одной руке – свечка, в другой – иконка Богородицы. Девушка смотрела на иконку и что-то шептала.
Обнести иконку Богородицы вокруг пылающего дома – и пожар стихнет, положить на воды – и флот врагов потонет, выставить ее (Вэй из мир!) в окне дома – и погромная толпа пройдет мимо, поплакать перед ней – и опухоль внутри рассосется, произнести перед ней имя – и оно взойдет на небо, всплывет дыханием, теплым облачком осеннего пара, по лестнице Иакова, к Тому, Кто стоит наверху… Еврейская Дева, итальянская Мадонна, русская Всецарица, моли Бога о всех нас.
Миллионы убитых задёшево в этот день поминаемы тысячами живущих за так; пока этот обычай жив – жива у России душа. Неприглядная, иногда пьяная и скандальная, иногда в депрессии и прокрастинации, высокомерная, подобострастная, лихая, трусливая, беглянка, неженка, терзаемая страстьми и похотьми, тьмами иллюзий, но живая.
Думаю: что такое для Церкви Христовой – вот этот опыт ХХ века? Казалось бы, говорено про это переговорено и написано – а всё равно покоя не дает: в самом лоне христианской цивилизации, на бывшей – вот только что – «Святой Руси», в тесном пространстве рукотворного ада, огражденном колючей проволокой, собрались все: православные, протестанты, иудеи, мусульмане, атеисты… в тесноте, в кошмаре, в смерти – да не в обиде.
Тайна беззакония – да; гонения – да; многое иное – да, да; но, кроме этого, видится призыв Христов: возлюбленные Мои! Оставьте храмы ваши тщательно выстроенные, шестеренки смазанные, отлаженные самодвижущиеся мирки – и идите в свободу и простор лагерей, в реальную жизнь, в тесноту экзистенции, к братьям своим, и покажите им – Меня. В настоящей, как она есть, то есть в крестной, силе и славе. Время пришло, они очень нуждаются во Мне. Иноверцы, атеисты, партийные, социально близкие урки, вертухаи – все.
Как поминать и как молиться? Доктора Боткина вот можно – а лакея Труппа? А еврейскую прабабку Сабину? А двоюродного дядю Насыра, татарина-дворника, расстрелянного просто по плану, ради «количества»? А следователя Коломеенко, пожалевшего вдову врага народа с четырьмя детьми и прикрывшего дело, а потом за это севшего?..
Споры на эту тему, канонически видящиеся важными, Церковью Христовой на практике давно по умолчанию решены: всякий христианин, у кого есть родные, пострадавшие в те времена, как-то их да поминает в своей молитве. Не в записках («одно имя – столько-то руб.») пишет – сам молится, совершает нечто чрезвычайно важное…
Кто-то, поди, помолится и обо мне грешном.
Кто-то, препоясав джинсовые чресла взятым напрокат у входа в храм платком, уже сейчас, вот сейчас, держит в побелевших наманикюренных пальцах маленькую иконку Богородицы, шепчет в нее не совсем уставные, не совсем лепые слова (ничего, научится и по-уставному, лиха беда начало).
Всепетая Мати, моли Бога и о них, и вот о нем, и о ней, и о нас.
Читайте также:
- Эти рвы уравняли всех
- «Русскому народу, народам России пришлось вытерпеть такое, что никто не испытывал»
- Рана в груди болит до сих пор, я спрашиваю себя: «Где мой папочка?»