28 января 2010 года скончался знаменитый американский писатель Джером Сэлинджер. Публикуем текст передачи «Библейский сюжет», посвященный писателю.
Проходя же близ моря Галилейского, Он увидел двух братьев: Симона, называемого Петром, и Андрея, брата его, закидывающих сети в море, ибо они были рыболовы, и говорит им: идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков. И они тотчас, оставив сети, последовали за Ним. Евангелие от Матфея
Над пропастью во ржи
Вскоре после того как Сэлинджеру исполнилось тринадцать, и он по иудейской традиции стал бар мицвой, то есть совершеннолетним «сыном заповеди», который обязан наряду со взрослыми исполнять завет, родители признались, что он не настоящий еврей. Потому что его мама вовсе не Мириам, а Мэри, и она ирландка из католической семьи.
Во времена Великой депрессии в Америке процветал антисемитизм, но еврей хоть где-то мог чувствовать себя своим. А полукровка был чужим везде. Джером покидает Нью-Йорк и поступает в военную школу; вовсе не из любви к армии – он просто хотел стать стопроцентным янки, а училище было как раз тем местом, где больше всего ненавидели евреев. Задача оказалась выше его душевных сил; он отчислен, пробует писать, в 1941-ом появляется его первый рассказ, «Подростки», и тут начинается война.
Весной 44-го он прошел подготовку в Британской разведке, и в июне принял участие в знаменитой высадке десанта в Нормандии. Его полк сражался на передовой и за первый же месяц потерял две трети состава. Вокруг была смерть, кровь, грязь, холод – от безумия сержант Сэлинджер спасался пишущей машинкой. Даже под обстрелом он ставил ее в блиндаже под стол, чтобы земля с потолка не мешала, и печатал стихи. Увы – надолго в аду не хватает и поэзии – Джером, всё-таки попадает в госпиталь с диагнозом «боевое переутомление», что означало тяжелое психическое расстройство.
Бережно и заботливо, словно занемогшего друга, он укрыл всю руку одеялом и начал утешать себя знакомой всякому воюющему солдату самой солдатской белибердой. «Я приду домой и крепко-накрепко запру дверь. Сварю кофе, поставлю пластинку – и крепко-накрепко запру дверь. Буду читать книги, напьюсь кофе, наслушаюсь музыки и – крепко-накрепко запру дверь. Открою окно, впущу девушку, милую, кроткую – и крепко-накрепко запру дверь. Скажу, походи просто по комнате, а сам буду любоваться ее американскими лодыжками. Скажу, почитай мне стихи: из Эмили Дикинсон – про неприкаянность и из Уильяма Блейка – про Агнца».
Джером Сэлинджер, «Солдат во Франции»
Сержанта по прозвищу Малыш, Бейб, читатель впервые застает в день прощания с мамой, в ту саму минуту, когда он, если верить Сэлинджеру, «находился вместе с Анной Карениной и Вронским в мастерской художника Михайлова, а незадолго до того стоял в воротах монастыря со старцем Зосимой и Алешей Карамазовым». Это лучший друг старшего брата Холдена Колфилда – мальчишки из повести «Я – сумасшедший» и романа «Над пропастью во ржи», которого сто раз выгоняли из школы и у которого не все дома. И Бейб, и Холден – герои большого автопортрета, и оба носят авторские черты.
Неприкаянность и вражда с насквозь липовым миром «взрослых» у них от Эмили Дикинсон, которую соседи считали эксцентричной за то, что она почти никогда не выходила из комнаты, дружила лишь по переписке и не публиковала стихи. От Толстого и Достоевского – поиск Настоящего, Неподдельного, Подлинного. «Агнец» из «Песен Невинности» Блейка – потрясающий образ души, открывающей мир Бога.
Милый Агнец, расскажи,
Кем ты создан, расскажи?
Из каких ты вышел рук?
Кто тебя привел на луг?
Кто пушок придумал твой,
Чистый, мягкий, золотой?
Кто тебе твой голос дал,
Чтоб так нежно он звучал?
Милый Агнец, я скажу,
Милый Агнец, я скажу! —
Имя Агнца Он избрал,
Ибо так Себя назвал.
Как дитя, Он тих и мил —
Он пришел и всех простил.
Я дитя, и Агнец ты –
И у нас Его черты!
После победы Сэлинджер как разведчик занимался розыском военных преступников и однажды задержал свою будущую жену. Сильвия, как ее звали, занимала незначительный партийный пост, а потому вскоре была отпущена и смогла поехать домой к Джерому. Ненадолго: она не смогла побороть ненависть к евреям, а он – к нацистам. Через двадцать лет он получил от нее из Германии конверт; и спокойно разорвал его, не читая.
В Америки, где снова оказался Сэлинджер, о прошедшей войне уже никто не думал, ветераны были оставлены наедине со своими психологическими травмами, и возвращение в мирную жизнь для них было непростым. Опять один, Сэлинджер с головой уходит в работу и начинает сочинять исповедальные новеллы о странных людях. Об отчуждении, непонимании. В сорок шестом он отдает в издательство свою главную повесть, правда, тут же забирает обратно – на доработку – и сидит над ней еще пять лет. Как-то он признался, что публиковаться для него всегда было ужасно неловко – «это все равно что идти по Мэдисон-авеню со спущенными штанами». Поэтому перед самым выходом книги он сбежал в Европу, не ожидая, что приехать обратно ему придётся уже знаменитым писателем, поскольку «Над пропастью во ржи» сразу станет одним из любимейших произведений Америки. Русское название звучит красиво, но не сразу напоминает Библейский сюжет. Дословно оно переводится так – «Ловец во ржи».
— Знаешь такую песенку «Если ты ловил кого-то вечером во ржи…»
— Не так! Надо «Если кто-то звал кого-то вечером во ржи». Это стихи Бернса!
— Мне казалось, что там «ловил кого-то вечером во ржи», — говорю. — Понимаешь, я себе представил, как маленькие ребятишки играют вечером в огромном поле, во ржи. Тысячи малышей, и кругом – ни души, ни одного взрослого, кроме меня. А я стою на самом краю скалы, над пропастью, понимаешь? И мое дело – ловить ребятишек, чтобы они не сорвались в пропасть. Понимаешь, они играют и не видят, куда бегут, а тут я подбегаю и ловлю их, чтобы они не сорвались. Вот и вся моя работа. Стеречь ребят над пропастью во ржи. Знаю, это глупости, но это единственное, чего мне хочется по-настоящему. Наверно, я дурак.
Джером Сэлинджер, «Над пропастью во ржи»
Это Холден отвечает младшей сестрёнке, единственному близкому существу на свете, на ее просьбу: «Назови хоть что-нибудь, что ты любишь». Трагедия в том, что он хочет спасать души, он призван стать священником, а он в Церковь не ходит: «Во-первых, мои родители разной веры, — говорит он, — во-вторых, в школах, где я учился, все священники, как только начнут проповедовать, у них голоса становятся масленые, противные. Ох, ненавижу! Не понимаю, какого черта они не могут разговаривать нормальными голосами. До того кривляются, слушать невозможно».
Другими словами, мечта невоплотима. Остается сбежать от этого фальшивого мира, прикинуться глухонемым (тогда не надо будет ни с кем заводить всякие ненужные глупые разговоры), заправлять их дурацкие машины, получать за это жалованье, потом построить на скопленные деньги хижину и жить там до конца дней.
Хижина будет стоять на опушке леса – только не в самой чаще, я люблю, чтобы солнце светило на меня во все лопатки. Готовить еду я буду сам, а позже, когда мне захочется жениться, я, может быть, встречу какую-нибудь красивую глухонемую девушку, и мы поженимся. Она будет жить со мной в хижине, а если захочет что-нибудь сказать – пусть тоже пишет на бумажке. Если пойдут дети, мы их от всех спрячем. Купим много книжек и сами выучим их читать и писать.
Джером Дэвид Сэлинджер
На гонорар, полученный за «Ловца во ржи», автор решил исполнить мечту своего героя. Осенью пятьдесят второго, в разгар бабьего лета, с сестрой, они отправились искать загородный дом. Неподалеку от поселка Корниш в штате Нью-Гемпшир, им показали уединенное жилище на вершине поросшего лесом холма, по соседству с которым находилось только семь замшелых надгробий. Вид из окна был великолепным, но сама хижина напоминала скорее амбар. Ни водопровода, ни отопления, ни удобств. Сестра даже оскорбилась, что их сюда привезли. А Джерому очень понравилось. Он приобрел этот дом, и через пару лет привез сюда молодую жену.
Они знали друг друга уже четыре года. Клер Дуглас тоже была из тех, на ком отразилась война. В 41-ом, когда ей было семь лет, ее семья перебралась из Англии в Америку. Какое-то время ей пришлось жить не только в чужой стране, но и в чужой семье. В Джерри она нашла родственную душу и опору – он был на пятнадцать лет старше. А потому легко согласилась переехать к нему в лес, бросив, по его же настоянию, институт, хотя учиться оставалось четыре месяца. Вскоре у них родилась дочь. Он хотел назвать ее Фиби, как сестру Холдена, но тут мама вдруг неожиданно запротестовала.
Мне в Библии меньше всего нравятся эти апостолы. Конечно, когда Христос умер, они вели себя ничего, но пока Он жил, ему от них было пользы, как от дыры в башке. Все время они Его подводили. Выбрал-то Он их случайно. Христу некогда было в них разбираться, и я вовсе Христа не виню. Разве он виноват, что ему было некогда? Сказать по правде, после Христа я больше всего люблю в Библии этого чудачка, который жил в пещере и все время царапал себя камнями и так далее. Я его, дурака несчастного, люблю в десять раз больше, чем всех этих апостолов.
Джером Сэлинджер, «Над пропастью во ржи»
Христианское сердце Клер, должно быть, устало вздрагивать от таких речей, и в какой-то момент она перестала быть «глухонемой» – выбрала девочке, вместо античной Фебы, нормальное святое имя Маргарита. Может быть, с этого маленького бунта начался незримый бой с легионом, который окопался внутри сержанта Сэлинджера, как и в его любимом «чудачке» из страны Гадаринской. У Достоевского – это пророческий образ России, сбесившейся от модных безбожных идей. У Джерома – ещё и особый путь апостольства. «Клянусь Богом, повторяет Холден, я – сумасшедший».
Приходят к Иисусу и видят, что бесновавшийся, в котором был легион, сидит и одет, и в здравом уме; и устрашились. И начали просить Его, чтобы отошел от пределов их. И когда Он вошел в лодку, бесновавшийся просил Его, чтобы быть с Ним. Но Иисус не дозволил ему, а сказал: иди домой к своим и расскажи им, что сотворил с тобою Господь и как помиловал тебя. И пошел и начал проповедовать в Десятиградии, что сотворил с ним Иисус; и все дивились.
Евангелие от Марка
Почему Господь не взял исцеленного с собой? Ведь Мария Магдалина и другие женщины, из которых он изгнал злых духов, всегда следовали за Ним. Возможно, Христос просто не хотел нарушать волю жителей, испугавшихся, что Его учение совсем оставит их без свиней. А нужен был человек, который бы сеял слово Божие среди своих, в мире материальных ценностей…
Однажды рука Джерома как-то сама собой вывела карандашом на клочке бумаги строчку из Достоевского: «Ад – страдание о том, что нельзя уже более любить». Для Клер затвор оказался невыносимым. Первое время они еще ездили к друзьям, порой приходили школьники из соседнего городка; но после рождения дочери Джерри стал ещё больше замыкаться. В четверти мили выстроил себе отдельный сарай для работы и чаще всего пропадал там. Кабинет был фантастическим. Полочки с попкорном и леденцами. Все стены в желтых бумажках с отрывками, набросками. Детские рисунки. Кровать – походная. Вместо стула – старое сиденье от автомобиля. Стол – какая-то деревянная колода. На ней старая пишущая машинка. Света ровно столько, чтобы освещать стол.
Он пользовался армейскими часами и флягами; показывал медали, стригся под бобрик – он не мог забыть фронт, но при этом ненавидел его. Когда жена позвала его в поход с ночевкой, он ответил: «Бога ради, Клер, я всю войну провел в окопах. И никогда больше, клянусь тебе, не буду ночевать под открытым небом без особой нужды». Рука бойца колоть устала. Сэлинджеру хотелось одного – тишины и покоя. «Честное слово, — говорит Холден, — если будет война, пусть меня лучше сразу выведут и расстреляют».
Началась рождественская пантомима, ее каждый год ставят в Радио-Сити на Рождество. Вылезли всякие ангелы из ящиков, потом какие-то типы таскали на себе распятия по всей сцене, а потом они хором во все горло пели «Приидите, верующие!» А когда они кончили петь и стали расходиться по своим местам, видно было, что им не терпится уйти к чертям, покурить, передохнуть. Знаю, считается, что все это ужасно религиозно и красиво, но где же тут религия и красота, черт меня дери?
Джером Сэлинджер, «Над пропастью во ржи»
Когда пантомима, наконец, кончилась, запустили «этот треклятый фильм о войне», на который пришли такие же фальшивые дамочки. «Вообще, если взять десять человек из тех, кто смотрит липовую картину и ревет в три ручья, так поручиться можно, что из них девять окажутся в душе самыми прожженными сволочами. Я вам серьезно говорю».
Он всё время искал Господа и злился на христиан за то, что не видел в них Христа. Но вот однажды, ещё в 55 году, Сэлинджеру попалась в руки православная книжка под названием «Путь странника». Там рассказывается о русском крестьянине, который жил в конце прошлого века. Всю жизнь он читал Библию, и вот он хочет знать, как понимать слова в Послании к Фессалоникийцам: «Непрестанно молитесь». Эта строчка его все время преследует. Он отправляется странствовать в поисках учителя. Ищет кого-нибудь, кто научил бы его, КАК молиться непрестанно и ЗАЧЕМ. Он идет, идет, идет – от храма к храму, от святыни к святыне, беседует с разными священниками. Но вот, наконец, встречает простого старца, монаха, который, как видно, знает, что к чему. И старец говорит ему, что единственная молитва, которая в любое время доходит до Бога, которая Богу «угодна», — это Иисусова молитва: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешного».
Две его повести, «Фрэнни» и «Зуи», посвящены размышлениям об этой молитве. Одна – восторженная, поздняя, – более взвешенная. Очевидно, Джером был потрясен красотой этого пути, пошел по нему, но не смог научиться созерцать Бога без опытного наставника, без Церкви. И всё же в этом споре с самим собой он сделал много интересных открытий.
Если уж ты хочешь творить Иисусову молитву, то, по крайней мере, молись Иисусу, а не Святому Франциску. И когда ты молишься, думай о Нем, и только о нем, представляй Его себе таким, какой Он есть, а не каким ты хотела бы Его видеть. У Иисусовой молитвы одна цель, одна-единственная цель. Одарить человека знанием о Христе. Она не для того, чтобы устроить маленькое, уютное местечко, где некий липкий от патоки, очаровательный божественный пришелец примет тебя в свои объятия, и отпустит тебе все долги твои, и прогонит на вечные времена всю твою гадкую мировую скорбь.
Джером Сэлинджер, «Зуи»
В идише есть слово «ландсман», которое можно перевести как земляк, свой, в общем, близкий по духу человек. Сначала Сэлинджер попытался сдружиться с еврейской общиной, но его сразу спросили фамилию матери. Увлекся дзэн-буддизмом, потом индуизмом, йогой, гомеопатией, наконец, занялся развитием христианских идей Толстого. Знакомство с новой сектой происходило обычно в Нью-Йорке, куда он отправлялся, чтобы показать очередное произведение. Там Джерри начинал стесняться отдать его в печать, и вот в таком подавленном состоянии попадал к новым наставникам. Клер всякий раз со страхом ждала, с какими идеями он вернется на сей раз. Не исключено, что поиском ландсмана Джером занимается до сих пор. Но, поскольку он не публикуется и не дает интервью, говорить об этом пока сложно.
С выхода «Ловца во ржи» прошло почти шестьдесят. Во многих американских школах повесть давно входит в обязательный список литературы, и, несмотря на это, дети продолжают любить её. Они просят учителей отвезти их к автору. Им объясняют, что писатель давно не принимает, что поездка ни к чему не приведет. И все же у одной девочки спросили, что бы она сказала Сэлинджеру, если б встреча состоялась. Она ответила: «Я бы попросила, чтобы он ловил нас над пропастью во ржи».
И тут начало лить как сто чертей. Форменный ливень, клянусь Богом. Все матери и бабушки – словом, все, кто там был, встали под самую крышу карусели, чтобы не промокнуть насквозь, а я так и остался сидеть на скамейке. Охотничья шапка еще как-то меня защищала, но все-таки я промок до нитки. А мне было все равно. Я вдруг стал такой счастливый, оттого что Фиби кружилась на карусели. Чуть не ревел от счастья, если уж говорить всю правду. Сам не понимаю почему. До того она была милая, до того весело кружилась в своем синем пальтишке. Жалко, что вы ее не видели, ей-богу!
Джером Дэвид Сэлинджер, «Ловец во ржи»