Предлагаем вашему вниманию очередной рассказ, присланный на конкурс «История о вере, о настоящем человеке и о мужестве!«.
Жила-была картина. То есть, картина была, жила же она так себе. Она жила в маленьком темном чулане, а одеянием ее был серый полиэтиленовый пакет.
Картина была на религиозный сюжет и исполнена в манере, которую можно охарактеризовать как «трогательный провинциальный наив». Когда-то давно, в XIX веке, картину нарисовал какой-то художник-самоучка, не Вакула-кузнец, конечно, но, возможно, друг Вакулы. Художник использовал дешевый холст. Как и большинство творческих личностей, он был больше озабочен проблемой воплощения творческого замысла, а не сохранностью полотна через сто лет. Или же все было еще проще: художник думал о том, как бы сэкономить денег на пропитание, и качественный холст позволить себе не мог. Более об авторе сказать нечего, ибо свою «шедевру» он не подписал.
Бог весть как картина, не блещущая художественными достоинствами, пережила катастрофы XX века в России. Она сильно обветшала, но чудо, что ее вообще не сожгли, не выбросили. Хотя в золоченой раме на стене в гостиной она не висела: кто в советское время повесил бы дома полотно, на котором один человек с нимбом стоит на берегу речки и указывает на другого,тоже с нимбом, а на ленте подпись: «Се Агнец Божий» и еще что-то неясное про грехи? Так что 70 лет картина где-то успешно скрывалась от чужих глаз. Она уже стала забывать, как это хорошо, когда тебя видят люди, присматриваются, обсуждают, улыбаются или задумываются.
На рубеже тысячелетий картина оказалась в храме, можно сказать «обрелась». Никто не помнил как, но, скорее всего, ее принесли туда владельцы: случается, что старую, ветхую икону или церковную книгу люди приносят в храм. Ходят в народе уже почти поверья, что нехорошо такие вещи выбрасывать — грех. И ризницы наполняются старенькими иконами в киотах с бумажными розочками, наклеенными на доски литографиями, позеленевшими окладами.
Картина надеялась, что теперь, в храме, наконец-то ее смогут увидеть люди. Она не мечтала, разумеется, что перед ней станут молиться. Свое место она знала. Холст, живопись маслом — это вам не Андрей Рублев, но хотя бы где-то в углу кабинета бухгалтера, может быть, нашлось бы место? Но в храме оказалось достаточно крепких икон для всех помещений. Сколько времени картина провела в чулане (он же «ризница») общей площадью 3 кв. метра — не известно. Но в храме начался ремонт и картина вместе с другим содержимым ризницы переехала на лето в кабинет церковной школы. Картине там понравилось: класс был большой, туда иногда приходили люди — поиграть на пианино (такие тонкие натуры могли и живописью заинтересоваться), и, главное, там были восхитительные белые почти пустые стены!
Осенью алтарники перетащили все имущество из класса назад, в свежепобеленный чулан. Картине, однако, удалось задержаться в классе: она свалилась за парту, прижалась к стене так, что стала похожа на какой-то школьный скарб. Лежать у пыльного плинтуса было не очень удобно, но картина и не такое переживала. Она полагала, что скоро ее извлекут и, очень может быть, повесят на стену в классе. Она ведь может просвещать детей! Ее сюжет взят из первой главы Евангелия от Иоанна. В середине осени директор школы добралась-таки до пакета и случилось не чудесное, а обыденное второе обретение холстика. Красочный слой покрылся пушистым налетом пыли, а кое-где и осыпался. Трудно было понять, что же это изображено. В таком виде к детям нельзя. Директор вздохнула и передала пакет только что назначенному ризничему, то есть ризничей, которая закончила православный ВУЗ и мнила себя грамотным хранителем.
Без особый надежды на то, что это написанное на какой-то мешочной ряднине полотно хоть кого-то заинтересует, ризничая сфотографировала его. О, как это понравилось картине! Всех их, бывалых обитателей ризницы, переместили в храм, к окну, чтобы фотографировать в прямом и косом свете на настоящий зеркальный фотоаппарат, со вспышкой и без. Настоящая фото-сессия! Правда, после этого яркого приключения жизнь картины стала еще мрачнее: больно умная ризничая сочла, что батареи, идущие по всему периметру стен чулана, чем-то опасны для живописи и все старые иконы большого формата упрятала в стенную нишу. Эта ниша была своеобразным чуланом в чулане: выдолбленная неизвестно кем и зачем в толще кирпичной стены, она была отделена от чулана небольшими дверцами, и, если в основное помещение свет хоть как-то приникал через вечно закрытые жалюзи, то в нишу он не проникал никогда. Если бы настоятель решил уйти в затвор, он вполне мог поселится в нише, то есть, прямо в стене храма, как какой-нибудь древний авва-отшельник.
Картине не нравилось в нише. Да и кому понравится, что впотьмах с низкого свода на тебя сыпется песок и падают куски кирпичей? Зато в нише была отличная компания, сплошной XIX век. Среди икон была одна реставрированная — «Рождество Богоматери». Она единственная хранилась завернутой в кальку и ободряла остальных: «Сфотографировали — это чтобы реставратору показать. Может и вас тоже отреставрируют. Вот же «Огненное вознесение пророка Илии», тут у стеночки стояло, вон как вознеслось: отреставрировали, исследовали — Петровское время оказалось, киот сложный заказали, и в храме теперь висит».
Картина очень надеялась на реставрацию, но понимала: если будут выбирать по фото, ее никогда не выберут. Ведь есть прекрасное «Благовещение» с позолоченным орнаментом, есть добротный, хорошо сохранившийся (всего-то пара царапин) «пророк Илия в пустыне», есть роскошные по колориту «Александр Невский и мученица Александра». Кто выберет грязный холст на подгнившем подрамнике, когда есть вся эта красота? Впрочем, была икона, у которой было еще меньше шансов быть избранной — большое темное изображение «Распятия». Оно было написано масляными красками на доске и уже давно находилось в аварийном состоянии: краска отслаивалась от основы хлопьями. «Распятие» ни на что не надеялось, не обсуждало с другими перспективу попадания на стену храма после реставрации, даже не вздыхало, когда потолок осыпался.
Зима прошла, почти прошла и весна, когда неожиданно, в конце мая, картину вынули из ниши, прямо как была, в сером пыльном пакете, запаковали в картон и вместе с двумя маленькими иконами повезли куда-то на метро. «Неужели меня могли выбрать?» — недоумевала картина. Она даже испугалась, так как одну из спутниц картины — икону великомученицы Екатерины — дьякон как-то предлагал отправить на сожжение, поскольку «это вообще непонятно что уже». Но привезли картину явно не в печальный монастырь, где, как говорили, иконы отправляли в печь. На входе ризничая долго предъявляла паспорт и пропуск и какие-то акты.
Картина не знала, что ризничая вознамерилась отдать хоть что-нибудь из разрушающихся храмовых икон на кафедру реставрации Свято-Тихоновского университета, где произведения, отвечающие задачам обучения студентов, брали на бесплатную реставрацию. Предлагая преподавателю посмотреть фото икон, ризничая обмолвилась, что есть еще плохонький страшненький холстик. И если фото икон строгая преподаватель обещала посмотреть на досуге, то картиной заинтересовалась мгновенно, всерьез и, выслушав мало внятное описание, велела холст привозить. Оказалось, произведения в технике «холст, масло», принадлежащие Церкви — это редкий зверь. Икон до наших дней дожило значительно больше, чем холстов. А студентов надо учить реставрировать не только иконы на досках, но и живопись на холстах. Картина к тому же была на евангельский сюжет, что встречается еще реже, поэтому на реставрацию принимают любые жанры: пейзаж, портрет, натюрморт — лишь бы произведение было церковной собственностью. А тут все сошлось: скромная картина оказалась идеалом, отвечающим всем требованиям: и храму принадлежит, и сюжет, и состояние подходящее для целей обучения.
Полотно сразу же выдали на реставрацию романтичному студенту. Картине очень нравилось на реставрации. Добродушные, веселые студенты, опытные, строгие профессора, не говоря уже о самом процессе реставрации. Картине завели специальный реставрационный паспорт, ее очистили, укрепили красочный слой, дублировали на новый холст, натянули на новый подрамник, подвели новый грунт, тонировали утраченные участки. Ее фотографировали на каждом этапе работы. Она вместе с голубоглазым студентом неоднократно отправлялась на реставрационный совет, где все педагоги кафедры обсуждали проводимые работы, каждое действие студента, и выдавали ему дальнейшее задание.
По ночам картина общалась с другими холстами, хранившимися на стеллажах.
— Откуда Вы? — поинтересовалась она у первоклассного горного пейзажа.
— Из Лавры, меня заведующая кафедрой нашла там на шкафу. Вот, взяла сюда реставрировать — ответил холст.
— Хотела бы я поехать в Лавру — мечтательно произнесла картина — Там наверное много места и стен. Нас могли бы там повесить в классах семинарии…
— Ну-ка цыц! — гаркнул с верхней полки важный портрет неизвестного архиерея в наградах, — Кто откуда приехал, тот туда и вернется! Никаких отпускных грамот вам никто не давал!
Реставрация шла два года, и вот в июне работу приняли, и картине надо было собираться в свой храм. Но ей снова повезло: картину попросили временно оставить на кафедре, так как планировали в ноябре показать ее на ежегодном актовом дне Свято-Тихоновского университета в числе работ студентов факультета церковных художеств. И она была там! В зале Церковных Соборов храма Христа Спасителя! Это была настоящая выставка, хотя и длилась она всего один день. У картины был стенд, были табличка и иллюстративный материал. Тысяча людей, не меньше, увидели ее!
Ризничая не забирала картину более полугода — не хотела перевозить ее в холодную или сырую погоду. Картина уже думала, что ее решили оставить на кафедре реставрации. Но нет, в конце лета картину запаковали и она вернулась в чулан.
