Как реагировать на письмо Толоконниковой из мордовской колонии? Какое вообще христианину дело до сидящих за решеткой преступников? Рассуждает Софья Анджапаридзе.
Заключенная Надежда Толоконникова объявила бессрочную голодовку. Написала открытое письмо о мучениях, которым подвергаются заключенные ее колонии. Его стоит прочитать каждому православному христианину. Ведь эта молодая женщина находится в ИК-14 не за грабеж, убийство, или мошенничество. Ее судили по статье «хулиганство», совершенное по мотивам религиозной ненависти.
Надежда Толоконникова в ИК-14
Верующие собирали подписи за то, чтобы выходка Pussy Riot в храме Христа Спасителя была наказана. Твердили о том, как задеты были их чувства плясками на солее. Говорили, что можно было бы, конечно, простить девушек, но после публичного покаяния, а так — уж не обессудьте.
Так вот, прочитайте в письме Толоконниковой, какое оно, наказание. Это важно знать. Участницу сомнительной музыкальной группы не просто изолировали от нашего общества, она работает по 16 часов в сутки без выходных и моется раз в неделю. Надежда подробно рассказывает, как устроены жизнь и быт колонии. Скажите теперь, этого достаточно? Хватит ли такого режима для вразумления кощунницы?
Еще вот на что обратите внимание, читая письмо: в нем мало собственно о Надежде, больше о других заключенных, которые воровки, мошенницы, и такое натворили, что нам и в страшном сне не приснится. Им подходят такие условия содержания? Ведь тюрьма это все-таки не курорт?
Можно, конечно, Толоконниковой не верить — мало ли, что наврет для привлечения внимания? Можно не верить Солженицину, Шаламову, Ратушинской, тюремным священникам и другим свидетелям. Но с самим собой отношения необходимо выяснить — говоря «не курорт» мы что, собственно, имеем в виду? Что помимо лишения свободы, дома, и прочих мирских радостей в тюрьме человека будут еще и мучить? Что человек, совершивший, к примеру, кражу, не достоин чистой уборной? Мы ожидаем, что страдания, испытываемые людьми в тюрьме, дадут, и довольно быстро, обильные плоды покаяния в условиях физических неудобств и дискомфорта, и даже откуда-то знаем, как именно должно выглядеть это покаяние…
Такой подход можно назвать педагогическим, воспитательным. Получил двойку — не пойдешь в кино, встань в угол, обещай, что больше так не будешь. Он отлично работает в дрессировке животных: нарушил команду «нельзя» — получил по ушам, нарушил — получил, и так до выработки рефлекса. Только разве этому учил нас Христос, пришедший «призвать не праведников, но грешников к покаянию»?
На страницах Евангелия не говорится об исповеди, епитимье и исправительных работах, тем не менее, покаяние там происходит. Но как? Мне думается, что это случалось самой собой, перед лицом Божией любви. Тем «блудницам и грешникам» достаточно было просто оказаться вблизи Христа, чтобы Его свет перевернул их душу и переустроил сердце. А ведь христиане все призваны быть «сынами света». «Ученик не бывает выше своего учителя; но, и усовершенствовавшись, будет всякий, как учитель его» (Лк. 6:40). Где в нас хотя бы зачатки той любви, которая могла бы тронуть оступившегося?
Один из первых тюремных священников постсоветского периода протоиерей Глеб Каледа считал важнейшим качеством для христианина, посещающего заключенных, «любвеобильное сердце». Но среди нас мало таких, кто решится на контакт с заключенными, а среди тех, кто посещает тюрьмы, вряд ли кто-то выступит сейчас — они решают более серьезные и конкретные задачи, им не до полемики.
Однако каждый стоящий на литургии может быть причастен. «О плавающих, путешествующих, недугующих, страждущих, плененных…» О ком это мы там благолепно поем на плохо выученном языке? О тех, кого часами не выпускают в туалет, наказывают тем, что нельзя в тепло. О чьих-то детях и родителях, друзьях и возлюбленных. Не о грешниках и преступниках, а о людях, о ближних.