Один день с беженцами из Донецка

Падай рядом с бордюром

На первом этаже в спортивном зале кровати стоят вдоль одной стены. Над кроватями — огромные окна. В зале очень много света и эха. Даже тихое хныканье ребенка становится пронзительным.

На втором этаже беженцы заняли зал, где стояли спортивные тренажеры. Часть их вынесли, часть сдвинули в угол и поставили кровати. По груде тренажеров лазают дети. Тонкая, длинноногая девочка тренирует растяжку, уперев ногу в железную деталь какого-то спортивного снаряда, назначение которого в общей куче теперь непонятно.

— Мы уехали, потому что снаряды опять начали летать, — говорит женщина по имени Мария. — Начались сильные обстрелы, снова, как в 2014-м, даже еще хуже. Мы уехали 19 февраля.

Мы сидим на лавочке в спортивном зале в столпе яркого солнечного света. Свет этот кажется ледяным, потому что на улице мороз. У Марии на руках трехлетний сын. С ее маленькой дочкой (ей год и один месяц) по спортзалу гуляет бабушка Светлана. Сестра Марии с 12-летним сыном остались в Донецке. Несколько подростков и бабушка с крошечной девочкой подходят к нам, садятся рядом. У бабушки Светланы мелко дрожат плечи:

— А у меня внук старший ходил в школу недалеко от моего дома, где живем я и Маша с детьми, — рассказывает она. — Со школы звонят и говорят: «Придите заберите детей».

Он плачет, у него истерика. Я звоню дочери: «Маша, что делать?» Она отвечает: «Я не знаю, мы сами с детьми сидим в ванной, тут рвется со всех сторон». (При обстреле нужно прятаться в помещении, которое от внешней стены дома отделяется еще одной стеной. Так больше шансов выжить. — Прим. авт.) Внук мой, которому три года, говорит: «Там танк стреляет, сейчас папа придет с работы, возьмет молоток и разобьет танк, и танк больше не будет стрелять». Я забрала старшего внука к нам. Мы не смогли его повезти к его родителям. Вдруг на улице начнется обстрел… Просто мы с Машей попадали под такое в 2015-м летом — шли с работы и начинался обстрел. И «Грады» летят, прямо видно снаряды, эти огненные шары. И мы идем по дороге, а оно над нами все летит, свистит и куда деваться на дороге?

— Когда фейерверк этот из «Градов» начинается, надо падать рядом с бордюром, — говорит 13-летняя девочка, не поднимая головы от телефона.

Бабушка Светлана молчит, потом продолжает:

— Вечером мой 12-летний внук спрашивает: «Можно ложиться спать? А больше не будут стрелять? А можно я купаться пойду? Мне не надо будет одеваться и быстро бежать?» Ну, а мы откуда знаем? Мы сами не знаем ничего! Можно нам спать, или нам сейчас купаться, или кушать готовить, или в ванной сидеть, или одеваться, бежать куда-то…

Бабушка Светлана и Мария работают во Дворце культуры Донецка. У Марии два образования — режиссерское и экономическое. Она вместе с мамой организует кружки и праздники для детей и взрослых. Автобусы, которые эвакуировали беженцев из Донецка, отходили от Дворца культуры.

— Мы уехали через два дня после этого обстрела, — говорит Светлана. — Я хотела забрать и старшего 12-летнего внука. Но его документы были у его мамы, я без документов побоялась его брать, потому что подумала, вдруг без документов нас не пропустят через границу и что я буду тогда с ним делать. Я дочке позвонила и говорю: «Лена, давай я его заберу с собой». А она там в истерике: «Нет, если вы уедете, я вас больше не увижу».

В общем, она его не отпустила. И мы уехали, а они остались. Мужья моих дочерей остались. Их призвали. Мы не собирались особенно, взяли буквально пару вещей детям. Мы думали, что уезжаем на пять дней. Нам говорили, что за пять дней это все закончится.  

«А вы там моетесь каждый день?»

Беженцы выехали из Донецка 19 февраля днем, только 20-го ночью они добрались до пунктов временного размещения. Сутки провели в дороге.  

— Мы как приехали, сразу попадали на кровати и заснули, — говорит Мария.

Некоторые не успели взять с собой одежду, приехали в шлепках и кофтах. Одежду, еду, памперсы, игрушки, детское питание жители поселка стали нести сразу. Фермеры привезли телевизоры и стиральные машины. Питание оплачивается за счет областного бюджета и пожертвований от фондов и частных лиц. Почти все дети после переезда заболели.

— Здесь другая вода, все другое, поэтому у них такая была адаптация, — объясняет Мария. — И первый, и второй этаж — все дети — болели. У сына моего трехлетнего стресс или что… никак не пойму… кашель все не проходит.

В эту спортивную школу 20 февраля привезли 88 человек, но через неделю 45 из них уехали. Кто-то к родственникам и знакомым в России. 13 человек вернулись в Донецк.

— Им родные написали, что в их районах стали поменьше стрелять, и они поехали назад, — говорит Мария. — Все очень хотят домой. Мы каждую неделю думаем: вот, на следующей все кончится, и мы поедем. 

Режим здесь, в спортивной школе, у женщин и детей очень простой. Все встают около семи утра, завтракают в столовой, собирают старших детей в школу (они пошли в местную), играют с младшими, ходят гулять.

— Мы уже обошли весь город пешком, — говорит бабушка Светлана. — Очень красиво… Очень люблю смотреть дома, архитектуру. Тут такой воздух хороший. И вот мы ходим с детьми, гуляем. Мне очень тяжело, я активный человек, я привыкла постоянно работать, а тут… Зато здесь я могу уделять время детям столько, сколько они хотят. Я учу с ними стихи и песенки. Все про маму в основном.

Стол в спортзале один, зато длинный — за ним дети делают домашнюю работу.

— Рядом Дворец культуры, нас приглашали, мы ходили на концерты, — говорит Мария. — Здесь есть железная дорога. Сыну нравится, он просит показывать ему паровозики. Приходил к нам фокусник, и шоу мыльных пузырей приходили…

Мария как будто устает говорить. Молчит, набирается сил.

— На самом деле все как в тумане. Муж почти ничего не пишет. Только: «Жив, потом расскажу». Давит туман этот. Все, что можешь думать: «Как там? Что там?» С утра, когда нужно мужу позвонить, сидишь смотришь на телефон и думаешь: «Господи, Господи, лишь бы все нормально было». Братья, мужья, отцы, дом — все там. Соседи наши, которые в Донецке остались, спрашивают: «А вы там моетесь каждый день? Вам можно каждый день там мыться?» Это сейчас, современные, как говорится, люди. Они пишут, что хоть бы в тазике помыться, и то хорошо. Воды нет, света нет.

Женщины собираются около нас и начинают обсуждать, что в Донецке все еще не так плохо, как в других местах:

— Родители у меня на территории Украины, на линии разграничения, с ними связи нет уже седьмой день, — говорит одна из женщин. — А там еще похлеще, чем в Донецке. Катастрофа. Ни воды, ни света, ни еды — ничего. И поселок их седьмые сутки под очень сильным обстрелом. Муж видео присылает с нашего балкона в Донецке — какая там канонада. Говорит, ты послушай, что творится, куда ты собираешься ехать с детьми. 

— Моя сестра пишет: «Правильно, что вы уехали, сидите пока там», — говорит Мария. — Она поехала к нам в квартиру полить цветы и покормить котов. Транспорт ходит очень плохо. Назад не смогла уехать, осталась там ночевать. С вечера было спокойно, а утром началась такая канонада, что она не знала, куда прятаться. Света нет, воды нет, отопления нет, у нас там разбили котельню, в квартире очень холодно. Я ей говорю: «Давай уезжай». Она говорит: «Нет, я не уеду». У нее муж там, его не выпустят. Ну, не все мужчины приспособлены жить без женщин.

— Мы хотели на этой неделе уехать домой, — продолжает бабушка Светлана. — Позвонила директор нашего Дворца культуры и просто плачет: «Я тебя очень прошу, очень прошу, на колени становлюсь, не едьте сейчас, не едьте, я тебя очень прошу…» Хотя она у нас такая оптимистка, все время раньше нам говорила: «Все будет хорошо, все будет хорошо! Через неделю приедете!» А сейчас: «Я не могу тебе рассказать всего, что здесь происходит, но я тебя очень прошу… Очень прошу, не приезжайте».

— У меня в Киеве сестра двоюродная, связи никакой, — вздыхает одна из женщин. — Еще подруга у меня в Киеве, мы 20 лет дружили, тоже связи никакой… У нее трое маленьких деток и мама старенькая, и она все время говорила: «Как вы там можете жить под обстрелами в Донецке… Переезжайте сюда, переезжайте». И что теперь? Зачем это вот так все?

К женщинам и детям в спортивной школе регулярно приходят врачи. Температуру измеряют каждый день. Каждую неделю берут тест на коронавирус. Приходили психологи. Но почти никто не захотел воспользоваться их помощью.

К лавочке подходит пожилая женщина с короткими черными волосами. Ее зовут Надежда. Она здесь одна с пятью внуками: две девочки и три мальчика. Старшей девочке семь лет, младшей — полтора. Мальчикам: восемь, пять и три года. Мама детей осталась приглядывать за хозяйством.

— У нас там поросята, гуси, утки — ну как их оставишь, — говорит Надежда. — Приехали сюда — первым делом повалились на кровать. Устали ужасно. У нас с собой были бутерброды, печенье, вода, на сиденьях в автобусе спали. Малая сутки у меня на руках. Спина у меня болит. Еле иду. Мы с собой вещей почти не взяли. Дима, ему пять лет, взял своего любимого медведя, он уже старый такой, страшненький. А Миша, ему три года, взял обезьяну, папа ему подарил, как только он родился, вот он с ней, с этой обезьяной и спит, и ест, и ходит, и вообще с ней все время.

Старшие дети пошли здесь в школу. Они возвращаются с занятий и играют с младшими.

— У них там в школе новый коллектив — они не очень хотят ходить в новую школу, — рассказывает Надежда. — Но вот с малышами они мне очень помогают. Приглядывают за ними. У нас в десять отбой, в девять выключают большой свет, включают маленький. Младшая Марина засыпает в девять. Я ее укачала, она молочка попила, на руках заснула. Старшие ложатся в десять. С дочерью созваниваемся каждый день: говорит, сидите, стреляют. <…> А я уже не могу, я уже хочу домой. 

В спортзале сеткой огородили волейбольную площадку. Вечером женщины и дети играют в волейбол. Дети помладше приносят откуда-то два воздушных шарика. Голубой и красный. Они подкидывают их, шарики застывают в морозном солнечном луче и медленно опускаются в протянутые вверх маленькие ладошки.

«Завтра домой поедем!»

— Больше всего с 2014 года мы хотели мира, — говорит бабушка Светлана. — Мы не хотели <спецоперации>, мы… Мы даже и помыслить не могли…. Мы хотели и хотим самых обычных, простых вещей: покоя, тишины, дома, а не рвущихся снарядов, смертей, ненависти этой… Неужели это… невозможно…

Бабушка Светлана — костюмер во Дворце культуры. Всю жизнь прожила в Донецке. Она шьет костюмы и поет в фольклорном ансамбле с украинским названием «Родина». Произносится «родына» — по-украински это значит «семья».

— Мы жили и жили, — рассказывает Светлана, — и вот летом в 2014-м… Такое время прекрасное… чудесное, и вот самолет начал летать и такие разрывы начались. Мы думаем: «Что это? Что происходит?» Дочка Маша со мной живет, а вторая как раз в той стороне, где вот это все вот… Я ей звоню: «Что там происходит?» Она: «Мама, ты не представляешь, там над крышами у нас летает самолет и бомбы летят». Я говорю: «Собирайтесь, давайте быстро ко мне»…. Живем, всю жизнь наживаем какой-то уют себе, и потерять все вот так глупо, вот так в один миг…

— Такого, как сейчас, не было, — говорит Мария. — 2014-й, 2015-й было тяжело. Но мы не уезжали. Просто переезжали по Донецку с одного места в другое. Из района, где стреляют, в район потише. У меня окна вылетали в квартире. В наш дом было прямое попадание, у нас пятиэтажный дом, пробило крышу пятого этажа и вылетело через балкон. В одну ночь на нашу улицу попало 60 снарядов, такой массированный обстрел был… Во Дворце культуры огромные окна, четыре с половиной метра, просто их вывернуло, они вылетели, и часть упала внутрь. Прятались, сидели в коридорах, в подъездах, в ванной. Переехали к сестре, потом и там попали под обстрелы, и там в подвале сидели. Могла быть полная тишина целый день и вечером, мы спокойненько себе спим, и без двадцати пять утра начинается просто дикая канонада, разрывы, стекла летят.

— В Луганске и Донецке есть терриконы, — объясняет Мария. — Летят снаряды и попадают прямо в эти терриконы. И тогда такое ощущение, что падает небо… Это такой звук…. И пыль поднимается черная. Она потом оседает на подоконниках. А въедается сильно, видно на пластиковых окнах, и остается долго в воздухе дымка. Еще жутко, когда минометы стреляют, я пряталась в подъезде. И дверь входная, железная, тяжелая… шарах… отрывается как пушинка. Я поняла, что подъезд тоже не вариант. Света не было во многих районах. В переходе у вокзала можно было за деньги заряжать телефон. Но там очереди были.

Как рассказывает Мария, в 2014 году занятия для детей во Дворце культуры не проводились. Потом понемногу город начали восстанавливать.

— Мы не собирали коллективы в 2014-м, ну, потому что в основном много детей были вывезены, — говорит она. — Бухгалтерия работала, приходилось выполнять функции и бухгалтера, документы возили. То есть не было такого, чтобы мы сидели дома. А с 2015 года уже работали в полном объеме. Окна выбитые сначала фанерой заколачивали, потом брезентом, потом нам пластиковые окна поставили в 2016 году. Окна [выбитые] упали вовнутрь, даже нужен был кран, чтобы их просто забрать оттуда.

Тяжелые орудия по Донецку стрелять перестали, но тишины не было. Почти каждый месяц автоматные и пулеметные перестрелки возобновлялись:

— Даже уже на это никто внимания не обращал, — говорит Мария. — То есть сказать, что хотя бы месяц был такой, что каждый день полная тишина, нельзя. Привыкли. На работу идешь — стрекочет, ну, как птицы поют. Но жизнь продолжалась. Возвращались друзья и знакомые, мы проводили всякие мероприятия интересные. Жизнь шла своим чередом. Родились дети, свои заботы. Это не так, что мы вот восемь лет просто сидели и дрожали в подвалах. 

Друзья, которые уехали из Донецка, перестали общаться с Марией.

— Они говорят, что мы пришли с армией, пришли их убивать, — говорит Мария. — Не пишите, не звоните… Они видят свое, что им там показывают, мы видим свое. Но есть также друзья, которые на территории Украины остались, и они по-прежнему хорошо ко мне относятся. Они понимают, что я, мама двоих маленьких детей, ни к кому с оружием не приходила и никого убивать не хочу. Все от человека зависит — чему он верит… Мне или каким-то историям из телевизора. У меня нет ни к кому ненависти. Я, как любой человек, хочу человеческого — мира и любви.

— Когда мы стали ДНР, — говорит Светлана, — насчет названия нашего коллектива «Родина» долго спорили, негласно вроде как украинское все запретили. Но мы все-таки оставили это название. Ну как его перевести? «Родина» по-русски? Ну это уже другое значение… Или коллектив «Семья»? Ну, тоже не звучит. Оставили украинское. И вот мы пошили новые костюмы. Женщинам сделали накидки-разлетайки, мехом их отделали. И выступали на это Рождество на площади Ленина. 

У нас руководительнице в прошлом году исполнилось 80 лет. Заслуженная артистка Украины, награждена орденом княгини Ольги. Часть нашего ансамбля уехала, часть там осталась. У одной женщины муж парализованный, она говорила сразу, что не поедет никуда. У другой там хозяйство: и собаки, и коты, три квартиры. Дети уехали, а она говорит: «Я не брошу». У третьей одна дочка в Киеве, а другая в Ростове. У меня вся душа там.

Вечером после ужина женщины раскладывают детям мармеладки в пластиковые стаканчики. Малыши бегают с воздушными шариками. Подростки играют в футбол, маленькая девочка сидит за столом и водит красным карандашом по раскраске. Прямо над ней телевизор, где показывают новости.

Женщины обсуждают, как будут восстанавливать разрушенный город, когда вернутся:

— Будем ехать восстанавливать и будем жить начинать сначала.

Мы каждый день этого ждем.

В спортзал врываются старшие дети бабушки пяти внуков Надежды:

— Завтра домой поедем! — кричит девочка.

Бабушка дает ей мармеладки.

— Успокойся. Никуда мы не поедем, — ворчит.

— Мне кажется, что жизнь наша уже не будет как раньше, — говорит Мария. — Вернуться как будто просто ничего не было… В разрушенный город, и знать, что здесь произошло, что здесь людей убили. Это сложно. Эти места видеть — не знаю, как вот вернуться и все это. Но это же наш дом. Мой сын трехлетний, когда были обстрелы, спрашивал меня: «Мама, скажи, а почему эти танки так стреляют?» А как можно ребенку это объяснить? Я отвечаю: «Мама не знает, мама сама хотела бы знать, почему это происходит и когда это все закончится».

Мы сидим в свете казенно ярких ламп спортзала. Окна уже черные. Мария читает мне свои стихи: 

…Покажется всем одинаковым счастьем
Рассвет, над которым царит тишина,
Где что-то дороже есть денег и власти,
Важнее, чем эта, не наша, в****!

Где ветер листву осторожно качает,
И больше плохого не хочется знать,
На всех языках слово «мир» означает,
Что люди уже не хотят убивать!

Вы стрелок назад быстрый бег поверните,
Пусть солнечный луч загорится во мгле.
Отдайте. Верните. Найти помогите
Счастливое место на этой земле,

Где мы — не герои прямого эфира
Из города в цепи закованных роз.
Но сколько еще нам осталось до мира
И детских, и взрослых непролитых слез?

Фото Наталии Нехлебовой

Читайте также

• «Женщины привозят своих и чужих детей». Волонтер — о помощи прибывшим из Украины в Венгрию
• «Боль на сердце». Игумен немецкого монастыря вывозил беженцев на своей машине из Польши
• «Здесь часто звучит “хотим домой”». Волонтер — о беженцах в Чехии
• «За спиной рюкзачок, в нем подгузники и больше ничего». Что происходит с беженцами из Украины в Германии
• «Люди не знают, на что будут жить дальше». Что происходит с беженцами в Испании
• Один день с беженцами из Мариуполя