Священник Ярослав Шипов
Проводник, местный мужичок по имени Костя, обманул меня: не довез до нужного места. Я понял это не сразу: выгрузил на берег рюкзак, расплатился деньгами и поллитровками, пожал Косте руку, оттолкнул его лодочку, огляделся и тут только ощутил тревогу: не было рядом ни обожженной молнией лиственницы, о которой рассказывали промысловики, ни порога, отмеченного на карте. Ну, лиственница могла и сгинуть, — скажем, догореть в костре геологов, геодезистов или иных землепроходцев, но порог — куда деваться ему?.. Пока я в растерянности соображал, Костя, устроившись на корме моторки, откупоривал бутылку и резал хлеб. Лодку медленно выносило к середине реки.
Я спросил, где мы находимся. Костя наполнил стакан, деликатно, двумя пальцами, поднял его, неспешно выпил, занюхал куском черного хлеба и сказал:
— Однако двадцать пять километров не доехали.
— Да сколько же я теперь добираться буду?
— За сегодня и завтра дойдешь, — он начал жевать, — километров через десять избушка. Крыша, конечно, сгнила, но переночевать можно…
— Но мы же договаривались, и я заплатил тебе, как обещал…
— Договаривались, — скорее угадал, чем услышал я: лодку отнесло уже далеко.
— Ну, так что же ты?
— Некогда мне! — прокричал Костя. — Душа горит!
И, не откладывая долгожданного дела, налил второй стакан.
— Дурило! — бросил я ему вслед. — Напьешься, на перекате в камни влетишь и руки-ноги переломаешь.
В череде счастливых охотничьих дней этот случай очень скоро забылся и, наверное бы, навсегда, но вернувшись через месяц в поселок, я узнал, что Костя чуть не погиб.
— После твоей литрухи он в деревню к сестре заглянул, — рассказывали промысловики. — Пузырь спирта опустошил да у бабки одной чекушку выпросил, а потом где-то и кувыркнулся. Ну, сплавщики изловили его, всего переломанного: руки, ноги, хребет. Так что, паря, он теперь в городе, в больнице, и доктора, однако, не сулились его выпускать.
Тягостное ощущение вины не покидало меня. И дело было не в том, что последнюю свою пьянку Костя начал с моих бутылок, а в недобром пророчестве. Состояние мое ухудшилось еще более, когда я узнал, что у Кости — четверо ребятишек. Поколебавшись, я решился сходить к его жене, чтобы отдать остававшиеся у меня деньги и кое-что из вещей.
Против ожидания, встретила она меня приветливо, почти радостно:
— Костя?! Да по нему давно могила рыдает, чего жалеть-то?.. Насчет какой помощи?.. Э-э, миленький, это прежде нам помощь была нужна, а теперь мы и сами справимся! Денег теперь никто у нас отымать не будет — некому, а зарабатываем мы с Танюшкой — это старшенькая моя — хорошо, так что…
Я поведал ей о мучившем меня чувстве, о словах, сказанных вслед ее мужу.
— Так тебе ж цены нету, сынок! Ты бы таким манером всю нашу пьянь… Погоди, однако, — подхватилась она, — сейчас я баб созову…
Конечно, чтобы предугадать Костины перспективы, вовсе не надо было озаряться прорицательностью, но с тех пор, а случилось это в ранней молодости, я уже не испытываю обстоятельства недобрыми пожеланиями. На всякий случай. И для своего же спокойствия.
Бог всех рассудит. Всем воздаст.