Протоиерей Игорь Прекуп
Речь не только о рождении Христовой Церкви, когда Дух Святой в виде огненных языков сошел на Апостолов, но и о ветхозаветной Пятидесятнице, которую праздновали Апостолы, собравшиеся в сионской горнице – о празднике, посвященном дарованию Закона народу Божиему, принятию им этого дара и его вступлению в Завет (ברית<берит> (евр.) – союз, договор) с Богом, а значит – созданию ветхозаветной Церкви.
То, что при ветхом завете было приготовлением, прообразом, в новозаветную эпоху раскрылось в полноте своего предназначения и силы. И как Закон был «детоводителем ко Христу» (Гал. 3; 24), так и ветхозаветная Церковь, состоявшая из народа Израиля, была своего рода рассадой нового Израиля – Церкви Христовой.
Древний Израиль – религиозная община, связанная кровными узами. Если потомок Иакова тайно или явно отступал от своего Бога, то пусть он даже и не подвергался за это казни, однако, тем самым все равно духовно ставил себя вне Израиля, лишь номинально продолжая оставаться его членом, ибо Израиль не столько народ, сколько Церковь. А к Церкви принадлежат не в силу кровного родства, но в силу соблюдения установленного Завета с Богом и в силу соответствующего исповедуемого мировоззрения. Кровное родство – лишь дополнительное вспомогательное связующее средство в процессе религиозного единения Древнего Израиля, тогда как основной признак Израиля – пребывание в Завете с Богом. Поэтому и говорит апостол Павел: «не все те Израильтяне, которые от Израиля; и не все дети Авраама, которые от семени его… То есть не плотские дети суть дети Божии; но дети обетования признаются за семя» (Рим. 9;6–8). Поэтому не все евреи, с точки зрения христианского богословия, могут считать себя израильтянами, но лишь те, кто пребывают с Ним в Завете. Уточним: в Новом Завете, так как время Ветхого истекло. Как пишет свт. Феофан Затворник, через слово благовестия из среды потомства Израиля было сделано видимое выделение недостойных обетования: «Не приявшие благовестия выделены, а уверовавшие приняты».
Не принявшие и не принимающие Нового (обновленного и раскрытого в полноте вечного Завета) не состоят с Богом и в Ветхом (который был приготовительным этапом того же Завета вечного) – ни в каком. Однако «дары и призвание Божие непреложны» (Рим. 11; 29); Завет вечный с их стороны нарушен, но Бог от Своих обетований не отрекается, а потому «в отношении к избранию», они остаются «возлюбленными Божиими ради отцов» (Рим. 11; 28), «отломившимся природными ветвями хорошей маслины», призываемыми Отцом Небесным привиться обратно.
Церковь Христова – Новый Израиль, соединяющий всех людей, состоящих в Завете с Богом. И если в первые десятилетия церковной истории большую часть истинного Израиля составляли израильтяне не только по духу, но и по плоти, то в дальнейшем евреи-христиане растворяются в среде иноплеменников, вступивших с Богом в Завет Новый, о наступлении которого пророчествовал Иеремия (Иерем. 31; 31–34). Язычники не создавали нового Израиля взамен старого. Просто количественно большая часть Древнего Израиля отпала от единства с Богом, меньшая же пребыла Израилем, который пополнился за счет обратившихся язычников. «Новым Израилем» называется он потому, что Завет, который с ним заключил Бог – это Новый Завет, установленный в условиях глубокого религиозного кризиса. Завет, в котором человек становится по слову того же Апостола «новой тварью» (Гал. 6;15).
При Синае в основу Завета, как условие его соблюдения, кладется Закон, основные десять заповедей которого произносятся Богом вслух всему народу. Моисей вступает «во мрак, где Бог» (Исх. 20; 21), получает законы Завета, возвращается к народу и сообщает ему «все слова Господни и все законы» (Исх. 24; 3). Народ в один голос отвечает: «Все, что сказал Господь, сделаем (и будем послушны)» (3). После чего Моисей записывает все слова Господни и воздвигает жертвенник из двенадцати камней (по числу колен Израилевых), а затем кровью закланных тельцов кропит жертвенник. Читает вслух народу только что написанную книгу Завета, народ подтверждает свое согласие находиться всецело в послушании у Бога, и тогда только Моисей кропит народ той же кровью, говоря: «Вот кровь завета, который Господь заключил с вами о всех словах сих» (Исх. 24; 8). Так был установлен Завет; так был основан Израиль – народ-Церковь.
И уже только после этого акта Бог призывает Моисея взойти на гору, чтобы получить каменные скрижали Завета, которые… будут им в гневе разбиты (Исх. 32; 19), когда он, по возвращении с ними, застанет народ совратившимся в идолопоклонство, да еще и с помощью его же брата Аарона, который, как бы исходя из принципа, что Церковь должна всегда быть со своим народом, не утруждая себя богословскими тонкостями, «с пониманием» отнесся к единодушному людскому порыву удовлетворять религиозные нужды (Исх. 32; 1–6).
Кстати, ко всем «требоисполнителям», не обременяющим себя борьбой с народными суевериями, по недоразумению воспринимаемыми как местные религиозные традиции, или политическими поветриями, тоже иной раз влияющими на взгляды и настроения в церковной среде; ко всем, кто смысл своего служения видит в ритуальном обслуживании «заказчиков», независимо от обстоятельств, которые еще сравнительно недавно (не говоря уже о Древней Церкви) рассматривались как принципиальные препятствия для крещения, причащения или восприемничества, например, или венчания, или отпевания, или совершения иного какого священнодействия; кто весь долг пастырства сводит к «безотказности» (эвфемизм знакомого девиза «клиент всегда прав»), а иерархическое сознание – к безответственному повиновению начальству; кто свое пренебрежение экклезиологией и принципиальный и последовательный отказ от апологетики прикрывает пафосным «отказываться не вправе» – к таковым обращены слова, сказанные Моисеем своему брату Аарону, который не счел себя вправе отказаться, и вполне адекватно тому языческому духу, который был близок его пастве в силу длительного пребывания в Египте, удовлетворил ее «религиозные нужды»: «Что сделал тебе народ сей, что ты ввел его в грех великий?» (Исх. 32; 21). Причем такая важная ремарка: Аарон оправдывается («ты знаешь этот народ, что он буйный» (22)), рассказывая, как он допустил нечестие, и Моисей «увидел, что это народ необузданный, ибо Аарон допустил его до необузданности, к посрамлению пред врагами его» (25).
Казалось бы, какая связь между произошедшим тогда богоотступничеством Израиля и, пусть даже, иной раз слишком снисходительным отношением паствы и пастырей к «преподобным обычаям», а то и явным суевериям в церковной среде? Там явное, можно сказать, хрестоматийное, идолопоклонство, а наши-то люди иному богу ведь не кланяются, когда, например, кладут в гробы своим покойникам бутылки водки и блоки сигарет («а покойник любил…»), не говоря уже о носовых платочках им в руки, которыми усопшие «слезки вытирать будут» и монетках, которые они должны будут на мытарствах давать бесам, чтобы пропустили (вот чем, пожалуй, бесы точно не грешны: они мзды не берут – им «за державу обидно») – ну это же мелочи, правда? Стоит ли из-за этого смущать людей, которым и без того тяжко?..
Вопрос риторический, и что примечательно, риторичен он для сторонников противоположных взглядов. Что ж, не будем разворачивать апологию борьбы с языческими пережитками в православной среде, но продолжим излагать информацию к размышлению.
Итак, Церковь начинается с народа, взятого Богом в удел; с народа, избранного и призванного Богом (Церковь – ἐκκλησίᾳ <экклисия> от ἐκκαλέω<эккалео> – призывать, созывать). Тема богоизбранности мало кого оставляет равнодушным, а некоторых настолько тревожит, что хоть санитаров вызывай. Когда заходит речь об этом понятии применительно к евреям, рождается море версий. Кто-то склонен преувеличивать их национальные добродетели, кто-то, напротив, выдвигает оригинальную версию, что Бог специально избрал себе самый грешный, самый скверный народ, чтобы именно в нем воплотиться, тем самым явив предельное истощание Своего Божества (в подтверждение этой оригинальной, чтоб не сказать кощунственной, версии ссылаются на слова апостола Павла: «когда умножился грех, стала преизобиловать благодать» (Рим. 5; 20)), а кто-то искренне, смущенно недоумевает: почему, за что Бог избрал именно евреев?!..
Об этом не раз уже сказано и писано, конечно, и все же повторю: да не избирал Бог евреев!!! Он их вывел, селекционировал, если вам угодно… Проследите, как это показано на страницах книги Бытия, с кем Он последовательно заключает завет: от одного праведника к другому, Иакова нарекает Израилем («борющийся с Богом», по другому толкованию «видящий Бога») и производит от него родовую основу будущего народа, которому надлежит размножиться в Египте, а затем выйти из «дома рабства», чтобы, после добровольного (см. выше) вступления в Завет с Богом, устроить на территории, обещанной еще Аврааму (Быт. 12; 7), теократическое государство, смыслом которого было бы сохранение Божественного Откровения, Боговоплощение и заключение Нового Завета со всем человечеством, начиная с дома Израилева. Заключение Завета при Синае – лишь заключительный этап этой промыслительной селекции, а не избрание одного из многих, естественным образом сформировавшихся, народов. Он не лучше и не хуже, он просто специально создан как орудие Домостроительства нашего спасения.
И уже на этом этапе Церковь Божия, будучи еще относительно однородной в этническом плане (очень даже относительно, если вспомнить, что Иаков переселился не только с сыновьями, их женами и детьми, но и со слугами, а уж сколько египтян вышло вместе с евреями?..), являет собой народ Божий как единство не столько в кровном, сколько в религиозном отношении. Тем более, понятие «народа Божия» утрачивает свою этническую составляющую в Новом Завете, что было крайне тяжело переварить некоторым христианам из иудеев, которые мыслили обращение язычников по старой схеме: принятие истинной веры вместе со всей древнееврейской этно-культурной спецификой и приоритет не только этнических евреев перед прозелитами, но евреев, проживавших на родине, перед евреями диаспоры (что, кстати, при всей духовно-нравственной высоте Древней Церкви, не могло не породить нестроений уже в самом начале обустройства ее общинной жизни (Деян. 6; 1)).
Объединяющее этническое начало, служившее вспомогательным связующим элементом единства ветхозаветной религиозной общины, в Новом Израиле – это уже рудимент религиозного сознания. Однако к рудиментам следует осторожно относиться. Вспомним, как лихо одно время в США удалялись аппендиксы младенцам, что впоследствии было признано ошибкой, поскольку аппендикс (как и миндалины, кстати) – деталь нашей иммунной системы. Аналогичную роль играют и рудименты языческого или иудейского религиозного сознания в новозаветном мировоззрении. За ними надо наблюдать, стараться, по возможности, нейтрализовать, опасаясь лишний раз травмировать, но ни в коем случае не относиться к ним как жизненно важным органам и, при необходимости, решительно их удалять (как говорится, «резать… не дожидаясь перитонита!»). Склонность христиан объединяться по каким-то второстепенным с точки зрения вечности признакам – такой же рудимент, который требует к себе подобающего отношения. Пренебрежение этой склонностью провоцирует ее обострение, но ее возведение в ранг церковной нормы – аналогично перитониту.
Как бы мы ни стремились возвыситься над земными отличиями и церковными разделениями на их почве, нам все равно приходится с этим соприкасаться, вникать и разбираться (в том числе, вновь и вновь возвращаясь к теме национального достоинства, национального чувства), дабы принимать верные решения. Мы определенно можем сказать, что бытие любого народа как такового есть ценность. И его интересы – ценность. И его наследие, и его настоящее, и его будущее – тоже ценность. И хотя ценность не абсолютная, но все же высокая. Высокая не в силу чьих-либо чувств, а потому что разделение человечества на множество племен – не просто закономерное следствие демографических процессов, но проявление Промысла Божия. Об этом в книге Деяний Апостольских свидетельствует Апостол язычников (Рим. 11; 13), обращаясь к афинянам среди ареопага, говоря, что Бог «от одной крови… произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитанию, дабы они искали Бога, не ощутят ли Его и не найдут ли, хотя Он и недалеко от каждого из нас» (Деян.17; 26–27). Итак, смысл многообразия народов именно в том, чтобы единство этого многообразия осуществилось в Боге. А значит забота об индивидуальности, о национальной самобытности приобретает большой вес. Богоискательству способствует, разумеется, не родоплеменная рознь, а некоторое разделение в силу индивидуального своеобразия, которая не дает очередному Интернационалу, этому мнимому общечеловеческому единству подменить собою единство в Духе Святом, в истине и любви. Но… забота о национальной самобытности, о защите политических прав того или иного народа является богоугодным служением лишь до тех пор, пока не начинают попираться заповеди Божии, пока эти права и самобытность не становятся чем-то вроде идолов, которым приносятся жертвы, и зачастую кровавые. Ибо хотя эти ценности велики, но все же нельзя забывать, что они не абсолютны.
«Вознесыйся на Крест волею, тезоименитому новому жительству щедроты Твоя даруй, Христе Боже», – обращаемся мы ко Господу словами крестовоздвиженского кондака. «Тезоименитому» – соименному, а вот, о каком таком соименном Ему «новом жительстве» там говорится, которому испрашиваются щедроты? Что такое «жительство»?
В Послании к Филиппийцам апостол Павел пишет: «Наше же жительство (τόπολίτευμα <то политевма>) – на небесах, откуда мы ожидаем и Спасителя, Господа нашего Иисуса Христа…» (Флп. 3; 20). Греческое словоπόλις<полис> означает «город» или «государство», но не столько в смысле населенного пункта, геополитического пространства, сколько обустройства жизни, совокупности всех граждан. Отсюда слово πολίτευμα<политевма>, которое переводится как «жительство», и означает некий политический принцип, способ управления государством, государственное устройство. Отсюда: πολίτης<политис> – «гражданин». Вспоминая в Послании к Евреям о предках Спасителя, говоривших о себе, что они странники и пришельцы на земле, апостол Павел объясняет, что «те, которые так говорят, показывают, что они ищут отечества. И если бы они в мыслях имели то отечество, из которого вышли, то имели бы время возвратиться. Но они стремились к лучшему, то есть к небесному; посему и Бог не стыдится их, называя Себя их Богом: ибо Он приготовил им город (πόλις<полис>)» (Евр. 11; 14–16).
Ценность земного патриотизма Церковью никогда и нисколько не принижалась, но ключевым принципом устроения ее жизни было понимание, что отечество наше на небесах, во Христе – ни эллина, ни иудея и все мы – граждане небесного отечества.
Но ведь и Церковь не только на небе, но и на земле… Значит, мы граждане небесного отечества, временно проживающие в мире, законы которого нам указ только до той черты, с которой они начинают противоречить законам нашего «небесного жительства». Небесное гражданство – это не «потом», это «сейчас или никогда». И древние христиане, пребывая в мире, жили в соответствии со своим политическим устройством, с тем самым «небесным жительством» соименным Христу. Язычники по-своему замечали эту особенность, недоумевая по поводу равнодушия христиан к общественно-политической жизни. Христиане казались им «genus tertium; „это какой-то третий род, род особенный“,— говорили про них язычники» (В.В. Болотов). Им невозможно было понять, что аполитичность христиан – это не равнодушие безответственных и беспринципных обывателей, а принципиальная аполитичность граждан, преданных политическому единству не от мира сего – единству, вторгающемуся в этот мир и противопоставляющему миру сему свой принцип жизни, свои ценности, но, одновременно, что важно, не навязывающему эти принципы и ценности миру.
«Егда снизшед языки слия, разделяше языки Вышний; егда же огненныя языки раздаяше, в соединение вся призва, и согласно славим Всесвятаго Духа», – говорится в кондаке Пятидесятницы. Очень простые, ясные слова, но мы привыкли как-то чересчур метафорически, что ли, воспринимать священные тексты, будь то Ветхий или Новый Завет, будь то молитвословия. Местами так и надо, только всему есть мера. Отдаем ли мы себе отчет, насколько реальны эти слова: «…в соединение вся призва»? В нисхождении Святого Духа на Апостолов созидая Церковь, Бог призывает «в соединение вся»: всех нас – весь род человеческий, заблудившийся, прячущийся от Него, мечущийся и ради преодоления одиночества перебирающий какие-то суррогаты, торгующийся и дерущийся за них. Но в первую очередь Вышний призывает к единению тех, кто уже откликнулся на Его призыв и родился в жизнь вечную в Таинстве Крещения, принял печать дара Духа Святого, приобщается Тела и Крови Господних – тех, кого, казалось бы, призывать уже не надо, ибо они и так уже пребывают «в соединении», составляя Церковь Христову.
Печально, конечно, а все же приходится констатировать, что многим людям, которые осознанно откликнулись на призыв Божий и соединились с Ним сакраментальным путем, непросто дается сохранение этого единения, потому что осуществляется оно через ближних; с ближними в Нем, а с Ним через ближних. И никак иначе. Будь ты хоть отшельником, хоть Робинзоном без Пятницы. Потому что, принимая Крещение, человек соединяется не только с Богом, но и с Церковью, в которой пребывает до своего преставления в иную жизнь.
Наше соработничество с Богом (1 Кор. 3; 9)– соборно. Оно характеризуется целостностью центростремительного единения во Христе. «Представьте себе круг, – предлагает прп. Авва Дорофей, – середину его – центр, и из центра исходящие радиусы – лучи. <…> Таково и свойство любви: насколько мы находимся вне и не любим Бога, настолько каждый удален и от ближнего. Если же возлюбим Бога, то сколько приближаемся к Богу любовью к Нему, столько соединяемся любовью и с ближними, и сколько соединяемся с ближними, столько соединяемся и с Богом». Отсюда также следует, что по нашему отношению к ближнему, по нашему с ним единению во Христе, мы отчасти можем судить о том, на пути ли к Богу мы вообще находимся. Если мы сознаем, что по каким-то причинам того или иного человека (особенно, когда речь о единоверце) мы вычеркнули из числа тех, на кого распространяется заповедь о любви, не признак ли это, что мы куда-то основательно откатились от Бога?
Даже, когда речь о необходимых мерах защиты чьей-то жизни и благополучия, когда решается вопрос о благе Церкви, Родины, даже когда приходится идти на крайние меры – всегда, насколько только возможно, надо смотреть, на каком основании, в необходимых ли пределах мы говорим и действуем. И это будет делом любви, это будет хранением устремленности в ответ на призыв Божий «в соединение». Одно дело отсечь нечто омертвевшее и не только нежизнеспособное, но и грозящее гибелью всему организму, и совсем другое – резать по живому все, что по какой-то причине доставляет неудобство (а иногда ведь и голова мешает: она, бывает, болит, а то и просто перхоть надоела…). Со своим телом так поступает лишь глубоко психически больной человек.
В день праздника Пятидесятницы, праздника дарования Закона, заключения Завета и, таким образом, создания из народа Израиля – ветхозаветной Церкви, Бог, начиная с Апостолов, призвал «в соединение вся». И призывает поныне.
Обратите, пожалуйста, внимание. Призывает всех, никого не выделяя по какому бы то ни было расовому, национальному, половому, социальному, политическому, профессиональному, культурному, нравственному или индивидуальному признаку. Всех, потому что мы все – Его чада. И даже нравственные недостатки, порочные склонности, хотя бы и укорененные, не отменяют Божиего призвания, потому что всем открыта дверь покаяния. Если человек в своих пороках кается, если с Божией помощью пытается их преодолеть, такой, наоборот, еще и в первую очередь призывается, как «нуждающийся во враче» (Мф. 9; 12), т.е. сознающий нужду в исцелении.
Всех призывает, не говоря уже о таких особенностях, которые не являются порочными, но на почве которых нередко возникают разделения. Например, расовые или национальные отличия, или государственные интересы. Национальное чувство, как и государственный наднациональный патриотизм – это естественное добро, которым следует дорожить, и которое надлежит уважать в других людях, даже если интересы не совпадают. Но уважать мало. Надо опасаться поставить в зависимость от этого, все же относительного, добра – добро абсолютное, коим является соединение, в которое призываемся мы все.
Что особенно важно иметь в виду, когда мы говорим о патриотизме православном – это его существенная специфика, о которой очень точно сказал митр. Антоний (Храповицкий): «Существенное различие патриотизма русского да и вообще патриотизма восточных народов и культур, от патриотизма племен и государств западных, выросших на началах римского язычества, заключается в том, что для последних самосохранение и внешнее усиление государства или племени является конечным предметом их вожделений, высшей целью их деятельности. <…> Самосознание русское, народное – есть самосознание не расовое, не племенное (можно добавить, не исказив сути: не геополитическое, не партийное. – И.П.), а вероисповедное, религиозное».
Это слова человека, выстрадавшего свое русское патриотическое самосознание, потому что вот у кого-кого, а у него голос крови очень явно проступает во многих речах. Живой же человек, не киборг какой-нибудь с заданной программой. Но тем и ценно его свидетельство, что оно исходит из опыта преодоления кровного притяжения, воцерковления своего национального чувства и преображения во Христе; он говорит о том, что познал как истину, которая сделала его свободным (Ин. 8; 32). Для него нет вопроса, должна ли быть Поместная Церковь со своим народом. Как нет вопроса и в том, допустимо ли отождествлять народ Поместной Церкви с титульной нацией, с той или иной (пусть даже количественно преобладающей) этнической группой, с тем или иным государством и его политическими интересами.
К сожалению, слова владыки Антония актуальны по-прежнему. Услышал бы их кто…