Народный регент. Я беру всех, кто хочет петь
Интервью с Владимиром Павловичем Зайцевым, регентом храма святителя Николая в Кузнецкой слободе
Клирос званых
Моя «карьера» народного регента началась с самого начала, как только я пришел и столкнулся с обыденностью, потому что не было певцов, которые хорошо пели, и я просто махал рукой, и кто стоял в церкви , бабушки, те и пели. Я, соответственно, накапливал опыт, делал выводы, что лучше. Сразу мог, как музыкант, кому-то подсказать что-то. Клирос у меня был открытый. Клирос «званых», «званых» у нас было больше. У меня сформировался опыт работы с такими, неспособными, скажем, людьми, просто очень желающими петь, а их нужно обучать, потому что так сразу никто не запоет.
Обучение получается немножко специфическое, потому что если они пойдут, например, в музыкальную школу, то им скажут: «Вы не берете тон. Вы нам не подходите, вам петь нельзя».
У меня такого правила нет, я беру сразу всех, всех, кто хочет. Берешь тон – сиди, слушай, потом я тебя научу, через какое-то время. Пока находись вместе с нами, произноси слова с нами. Такая методика довольно проста. Однако она требует терпеливого постепенного вхождения человека, который хочет в хоре петь. Даже людей, которые хорошо поют, я направляю так, чтобы они тоже были идеологически со мной, потому что когда человек, который хорошо поет, видит человека, который рядом с ним поет плохо, то ему, конечно, трудно. Поэтому, он должен потерпеть. И я направляю этот процесс. Некоторые обучаемые, которые хорошо поют, видят, что у меня в этом смысле неинтересно, у меня всякие поют, и они уходят в другие хоры, которые, может быть, более оплачиваемые, и стараются, чтобы чисто пели, и чтобы «кошки не скребли» на душе. Такое бывает. Тем не менее, если человек долго стоит, даже ничего не понимая и не зная, то у него просто «прорезывается» голос. У меня много таких чудесных случаев. Потом человек увлекается и остается.
Поэтому у меня такой хор. Здесь я уже давно, после Анискино, где я начинал и освоил профессию регента за год, через год я перешел сюда и здесь как бы постепенно стал собирать… Люди приходят все время. Есть у меня какой-то отсев по разным причинам, но ведь люди приходят с благословением, церковный народ, который ходит регулярно на исповедь, у них духовная жизнь, правильно все более-менее, это тоже имеет значение. Они на исповеди батюшке говорят, что хотят петь, и он благословляет петь — или у меня, или где-то хотят учиться петь. И это первый шаг с клироса – мой. И те регенты, которые сейчас имеются, они тоже начинали все у меня, давно уже, 10 лет назад. Я занимаюсь с начинающими, а некоторые начинающие у меня надолго остаются, и вот они уже поют «на уровне».
Репертуар у нас довольно ограниченный, мы не учим новое, только когда уже чувствуем, что можно учить.
Рассказать это трудно, можно только показать. По крайней мере, чувствуешь, что людям, которые со мной занимаются, это интересно. Может быть, со стороны специалист скажет: «Ну, чем занимаются?» А люди привлекаются и, в общем, поют.
Возлюби голос ближнего своего
Хотелось, чтобы весь народ пел всю службу. Конечно, всю службу народ не может петь, но вот какие-то праздничные специальные службы, которые все знают. Пасху, например. Можно Пасху петь всем храмом. Только надо так технически – тексты раздать всем и, конечно, прорепетировать, чтобы понятно было, что будет. Просто так – это трудно. Когда я познакомлюсь со всеми, попробую – каждому – спой так, спой так, а теперь давайте вместе – идите и пойте. Вот такая система. У меня такая установка для народных певцов, которые, так скажем, очень неспособные. Конечно, они приходят с интересом, им нравится пение и сами они хотят петь, им нравится петь. Я говорю: «Первая заповедь, знаете, какая? Возлюби Бога всем сердцем и ближнего, как самого себя».
А у нас – возлюби богослужебное пение всеми мыслями, чувствами, сердцем и вместо ближнего – возлюби голос ближнего, как свой собственный. Ты должен понимать, что у ближнего другой голос, и он должен слиться с твоим. Немножко шутливая форма и некоторые смеются. И еще такое правило для начинающих: «Ты пой так, чтобы тебя не было слышно, в смысле – чтобы не мешал».
Когда тебя не слышно – никто не обращает внимания. Мало того – чтобы ты и сам себя не слышал. Но пой. Пой так, чтобы слышал соседа, который поет рядом с тобой, а себя не слышал и вливался в его голос. А сосед – то же самое, у них одинаковая задача. Получается идеальное слияние. Естественно, в простых песнопениях. Когда начинается трудный текст, то не успеваешь следить , чтобы сливались голоса, но это работа такая, это – длительный процесс. К огда они стоят долго, год-два-три, они уже привыкают к этому. Однако все равно, изначальное состояние певчего, внутреннее состояние такое — свой голос он должен услышать или не услышать в общем звуковом потоке, который создается всеми. То есть, когда он поет, он чувствует, что он вливается в общий звук, а его голос – часть общего звука. И даже этот общий звук является его звуком. Диалектика такая – когда, вроде бы, я не пою, но я слышу, что я пою, и вот этот звук, который я пою – знаете, вибрация такая — «у..у..у..уу», гудит так. Вот, значит, все, правильно. Я слышу, что это общий звук, что он один, что я не режу, скажем, попал в этот тон. И поэтому такая внутренняя установка и нужно напрягаться, чтобы слияние было.
Вначале мы долго над этим работаем, чтобы певчие почувствовали, что такое единство пения – ты сам себя не слышишь, а слышишь только общий звук. И когда храм поет , то как будто он дышит, стены его словно дышат этой музыкой. Однако это редко бывает. Какое-то песнопение, скажем «Под Твою милость» — поет весь народ, но тоже не во всех храмах это бывает, должно сформироваться. Я думаю, народные хоры — как перспектива в храмах Москвы — их очень мало и причем я знаю, что некоторые народные хоры идут по пути вот этого правохорного… Они разучивают, отбирают певчих, которые умеют петь и у них дисциплина… У меня же все идет интуитивно, от молитвы. Люди стоят и должны чувствовать, что они внутри этого пения находятся. Они, конечно, мелодии какие-то разучивают, но для них мелодии находятся на втором месте, чем вот это стояние в пении, состояние пения. Светские люди или хоры учат больше мелодии. И когда все люди это понимают и начинают петь в храме «Господи, помилуй» на одной ноте, ну это же просто такое молитвенное состояние! И оно может прийти просто от того, что люди отвечают батюшке «Аминь» и чувствуют, что у них один звук – «А…..минь….» и это так гудит, знаете .. ? Вот идеал мой народного пения, когда все поют и надо петь, чтобы слышать других, не себя.
Сверхзадача – обращение к Богу. Обращение к Богу только через текст. «Господи, помилуй» — «Это что такое?» Обращение к Богу. Я всегда и заранее говорю, что самое трудное – это прочтение текста. Стихиры разные, даже если они повторяются через какое-то время, их забываешь. Я говорю: «Постарайтесь в этом тексте хотя бы одно слово со смыслом, так как ведь пока пропоешь, то не успеешь сказать смысла, а вот чтобы раз – и чтобы дошло. И здесь возникают трудности технические, скажем, ритм, чисто певческие проблемы.
Со строптивыми развратишься, с преподобными преподобен будешь
Прихожане, которые начинают петь, меняются ли? Ну, не сразу, конечно, но меняются. Если в храмах Москвы народное пение будет таким образом развиваться, то будет нормально, а иначе народные хоры будут, конечно. Но такой стиль, который я вырабатываю, такого я нигде не слышал, только если стихийно, интуитивно. Скажем, если храм не закрывался и там десять лет ходят одни и те же люди, то, конечно, они так и так запоют, в любом случае. А здесь я мог бы не за десять лет, а за год научить всех людей петь, тех, кто желает, естественно. Плохо говорить, молитвенное пение, оно все молитвенное, но все же… Люди как меняются…
Каждый человек меняется, каждый друг на друга действует в любом случае. С кем поведешься, того и наберешься. Так в Евангелии сказано : « Со строптивыми развратишься, с преподобными преподобен будешь» . Так что друг на друга, скорее всего, влияют. Я лично не знаю, как я влияю, но влияю, конечно, на всех. Лучше всего, когда люди просто в коллективе друг на друга влияют.
Например, типичная проблема хоров – это замкнутые коллективы, и конечно, почти неизбежны внутренние конфликты. Кто-то кому-то что-то сказал, посмотрел, в жизни, в семье тоже так бывает. Это отдельный, целый пласт, как мне нужно вести себя с ними. Главное, нужно, чтобы регента любили, чтобы он был авторитетом. К каждому человеку нужен индивидуальный подход, но, в то же время, люди должны понимать, что есть нечто общее – звук, который объединяет. Когда долго тянешь «Господи, помилуй», то я чувствую, что меняется время этого песнопения. Сам звук, вибрация. Даже медициной доказано, что пение для здоровья полезно, длинное, с задержкой дыхания, легкие развиваются. И духовная сфера пения доказана. Нет никаких аналогов для пения в храме. Даже прощание с покойным называется «отпевание». Как ни странно — покойник – и все поют. Не читают — поют. Человека провожают в тот мир – поют. Вот это же парадокс какой–то . Пение меняет человека, должно менять. Когда человек не принимает моей идеи, а хорошо поет, и у него чувство такого самолюбия, знаете. Я говорю: «Давай», у нас группы есть, которые хорошо поют – «К ним иди». Человек попоет там, и опять тоже чего-то плохо. Так бывает, что ко мне обратно возвращаются.
Надоело!
Все народные хоры – это, конечно, бесплатные хоры. Я учу их бесплатно. Мне за службу платят по ставке, а в хоры идут любители, и тут есть дополнительная трудность. В богослужении есть некая монотонность, человеку начинает надоедать, как бы потерялось чувство духовного отношения к богослужению. Вот тут, может, надо им репертуар чуть поменять… Так я делаю. Они говорят: « Вот это надоело петь » . « Что значит — надоело? » Значит, эти слова тебя не трогают, получается, что это признак твоего духовного падения. А потом через пять лет тебе и это надоест. Я говорю: «Давай мы мелодию оставим ту же, а слова поменяем?». А слова-то поменять нельзя же. Как поменяешь «Иже херувимы»? Вместо этого надо петь что-то другое? Иногда я предлагаю текст поменять. Но, все равно, это признак духовного упадка.
Пение на клиросе – это такой труд духовный, очень трудный. Именно в смысле такого стояния против всякого искушения. Искушений много бывает. Это внутреннее, трудно объяснить. Мало того, что кто-то с кем-то конфликтует, хотя у меня, вроде, таких не бывает, у меня все любят друг друга, общаются хорошо. Не знаю, насколько сейчас возрастает или не возрастает потребность в народном пении, но, по крайней мере, по-моему, от Патриарха благословение есть, чтобы народные хоры были в каждом храме. Однако не в каждом храме это получается. Таких регентов нет, это особая специфика. Если бы мне предложили готовить регентов народного хора, то я не знал бы что сказать, честно говоря. Я бы сказал: «Приходите ко мне, стойте и смотрите, больше ничего».
Надо просто разрешить петь
Особой методики нет. Прежде всего, надо просто разрешить петь народу. Все же затыкают рот — ты плохо поешь, молчи. А надо на первых случаях, скажем, если бы я был батюшкой, то я пришел и чувствую – у меня хора нет, денег нет на хор. Я говорю: «Народ, пойте все..». Они начинают петь (если музыкант, ладно). Если не музыкант скажет: «Ну что вы, как стадо коров, мычите». Однако, если он обладает немного интуицией, как музыкант, и если батюшка потерпит и разрешит им петь, то через год они точно запоют, потому что это молитва. Вот пойте все «Господи, помилуй». Все поют и хор не нужен, или «Тебе, Господи» – пускай батюшка потерпит полгодика. Мало того, между собой люди контакт наладят, ведь они вместе на молитве. Проблема народного пения все-таки должна решаться сверху, должно быть какое-то желание священников. К сожалению, я таких священников не знаю, правда, у меня мало информации. У нас в храме мне разрешили экспериментировать в этом смысле. Бывают службы «плохие», «режет», говорят: «Ну, что же вы так поете?». Я отвечаю : «Что вы хотите, а у меня ведь стратегия – я знаю, что человек сейчас так поет, а потом по-другому». В этом смысле, может быть, я мастер, чтобы лучше пели.
— Вы рассказывали, что когда начинали петь, выходили из храма и была такая благодать… Было ли нечто подобное во время репетиций и каким образом преобразилась Ваша жизнь?
— Мне кажется, это Вы должны спросить у моих певчих. Мои певчие после каждой спевки «вылетают», все летят. Меня увлекает творческий процесс, сам процесс – ну вот учу-учу, для меня это благодать привычная, потому что я в работе. Мастер там весь в работе, его не оторвешь, он будет всю ночь копошиться, шлифовать. Одержимый человек, скажем, хочет достичь цели. У него же есть такая благодать, правильно? В любой профессии – если увлечен ею. Я тоже увлечен, и поэтому для меня это еще профессионально – может быть, для меня это не благодать, а вот для певчих – благодать. Чувствуется, что вдохновляются моей и нашей совместной работой. Вот сегодня они что-то узнали, что-то у них сегодня получилось. И даже когда их ругаешь. Понимаете, здесь жизнь, а не какое-то начетничество. Как педагоги – тум-тум-тум и тоска, и они уже не придут. Если я не буду их так учить, чтобы они горели, то они потом все разбегутся и у меня никакого народного хора не получится. Надо разрешить петь, заинтересовать, показать путь.
Педагогический процесс в чем заключается: ты вместе с учеником проходишь какой-то путь. Ты знаешь – там он должен делать так, а здесь – так. И ты с ним идешь по этой ступенечке, здесь такие-то проблемы. И ты ему – так-то, то-то (или все объясняешь) и он должен услышать и вдохновиться. Вот момент вдохновения – прошли ступеньку, или потренировались, или он чего-то понял. Понял – не понял, получилось – не получилось. Вот два критерия. Не понял, затем понял, не получилось, затем получилось. Он вдохновился, и мы на следующий, более сложный, уровень перешли. Так если через меня пройдут 100 человек, то у меня все более шлифуется и шлифуется чутье, и я уже как педагог и профессионал приобретаю опыт. Мало того, если я со способным человеком занимаюсь, то мне неинтересно, потому что я не прохожу этот путь. Как клинически, скажем . Если хирург не режет на войне – какие-то сложные случаи, то он плохой хирург, только простое сможет. Так и здесь. Мне интересней заниматься с неспособными учениками. Как с трудными детьми, скажем. В педагогике тоже есть такое понятие — трудные дети, что с ними делать? Ты полюби его и тогда он тебя полюбит и исправится, поэтому сам процесс познания, общения такого совместного, мы вместе с ним проходим ступеньки, и я тоже понимаю какие-то новые детали. И все вперед и вперед.
Не представляю жизнь без веры
Я уже не представляю жизнь без веры. До прихода к вере была жизнь безбожная, очень греховная. Сейчас посмотришь, выйдешь на улицу – примерно то же было и со мной, я был со всеми вместе – в этой каше варился греховной. Хотя, конечно, у меня идеалы были, с детства считали меня светлой личностью. Тем не менее, жизнь… Без Бога нельзя же. Когда я к вере пришел, тут еще проблема для верующего очень важная. В Бога ведь верят очень многие, почти все верят. В от церковь – это, конечно, что-то! Это следующая ступень верующего человека, который должен понимать, что в церкви находится то, во что он верит. Это самое, пожалуй, главное и это всегда самое трудное. В церкви же человек видит мирских людей, все из них грешные. На церковь сейчас нападения почему? Потому, что видят – это такой батюшка, этот «сякой» , этот пьет и так далее – все, что можно.
Однако церковь как сообщество верующих людей, которые во время богослужения как единство, общаются с Богом – оно дает путь к вечности. Надо идти к вечности, к вечной жизни только в церкви, понимаете? И хотя апостол Павел сказал, что может Бог спасти как бы из огня, я не могу сказать, что неверующие не спасутся. Конечно, могут их в последний момент помиловать, и спасется кто-то. Ведь жизнь, которую мы сейчас проживаем, должна соответствовать идеалам. Ясно, что человек, который живет без церкви, без Бога, он даже понимает, что он такой-сякой, но говорит: «Все так живут» . Разве такую жизнь можно назвать жизнью настоящей? Нет, конечно. Это безблагодатная жизнь. У кого-то, может, работа, семья хорошая даже у безбожников, то есть у людей, которые не ходят в церковь, которые еще на эту ступень не поднялись. На ступень церковности.
С другой стороны, бывает, что приходят в церковь, а потом опять уходят. Таких случаев много , то есть в церкви люди не находят того, что обещают . Вообще, в церкви обещать особенно нечего. В ней труда больше, но труда духовного и благодатного . Он имеет плоды. Без церкви такие плоды мимолетны и временны. Скажем, получил профессор премию, сделал карьеру, разбогател… Вдохновляет это человека, в принципе, ему нравится. Но это все упирается в конец. Оно временно, раз – все прошел, а дальше что? Нет выхода на вечность.
А в церкви иначе. Она тебе не дает какого-то успеха, наоборот, принижает сначала. Почувствовать вот эту вечность – может только Господь дать. Ясно, что если человек хочет в церковь прийти, он должен очень сильно молиться Богу, потому что если благодать на него не найдет чудесным образом, то, может быть, он так и останется без церкви. Но бывает, что и благодать находит, а человек потом опять….Знаете, как почва…Из евангельских притч — на хорошую почву, на каменистую; вот эта притча — как раз про нас всех. Если ты в церковь пришел, ты должен знать… У тебя, скажем, каменистая почва. Почувствовал, что мысли улетают или, скажем, много сорняков в душе и, естественно, благодать уходит. В твоих силах эти сорняки вырывать, или там камни, окультурить эту почву, то есть – почва – это твоя душа . И твоя жизнь в церкви заключается в том, что ты должен эту почву каждый день копать, как землекоп. Знаете, самая трудная работа. А это духовный землекоп, который должен каждый день взращивать. И тогда уже ясно, что все равно от тебя не зависит… Семя бросит Бог и взращивать тоже Он будет. Вот , когда ты желаешь этого, жаждешь…. Мне все даром далось. У меня не было такого, чтобы я жаждал Бога, находился в каком-то страшном состоянии или в скорби. В жизни все как-то ровненько у меня было.
К Богу приходят обычно после какого-то потрясения, когда кто-то умер и все такое. И когда приходят к Богу таким образом, то получается, что Бог человека насильно, что ли, затягивает. Он тебе предлагает: видишь, у тебя есть возможность сейчас пойти в церковь, поисповедоваться, помолиться. Человек получает благодать, скорбь обязательно Господь уберет. Опять , если он возьмет за правило – вот сейчас начинается моя жизнь и, что бы ни случилось, от этого не отступать , тогда у него плоды будут, вся жизнь его постепенно наладится. А если так – получил благодать и ушел, опять получил и опять ушел — то это все разбазаривание. Получается, что сам человек себя умаляет, не хочет знать смысла жизни, не хочет жить хорошо.
Жизнь, все хорошее имеет строгие правила. Все должно быть идеально, начиная с маленькой деталечки. В духовной жизни еще строже. Хотя все покрыто любовью, благодатью и свободой. Главное — не ощущение свободы, а ощущение спасения, что мы все спасены. Говорят — что спасать, для чего спасаться? Спасение для неверующих чуждо. Значит, пока не дошло до тебя. А спасаться нужно потому, что нас уже Бог спас, спас от смерти и мы не умрем никогда. Так сказано в Евангелии , поэтому мы уже в таком положении находимся, что мы добровольно – свободно (и ощущаем эту свободу спасения и вдохновляемся, что Бог нас спас) должны понести труды, потому что через крест спасаемся.