С праздником, надо сказать, полного понимания пока нет.
Четче всех, как обычно, высказались молодые.
На вопрос о том, что нас ждет в понедельник, студенты дали ясный ответ: «Не учимся!»
Борясь с желанием вывести (а точнее – не выводить) из этого названия назидательную мораль, я бегло опросила коллег. Занятые тестами, программами и студенческими тетрадями коллеги вяло отмахнулись: «Минин, Пожарский, и не работаем! Успеем семестровые контрольные проверить!»
— Казанская, — уверенно и радостно сообщила православная коллега. Мы обнялись, и я попросила помолиться за всех нас Божьей Матери. Это точно лишним не будет.
Татьяна Краснова
Лет пять назад, накануне того же дня, я шикнула на прекрасного юного оболтуса у ворот своего факультета. Праздничного вида старушки с алыми гвоздичками поймали его за рукав и спросили, как пройти к Вечному Огню.
Вытащив из уха силиконовую затычку от телефона, дитя поинтересовалось:
— К огню? К вечному? Это в ад, что ли?
Отогнав распоясавшееся юное дарование, я направила старушек в нужную сторону, ласково напутствуя:
— Там, все там. И огонь, и могилки…
В ответ меня с благодарностью поздравили с Днем Великой Октябрьской Социалистической Революции. То есть, как раз с тем, что моя собственная память неизбежно располагает в начале самого холодного темного месяца в году, где-то рядом с чужеродными Хелоуином и Самайном.
***
Накануне корреспондент «Правмира» попросила меня поговорить о главной сути 4 ноября – о национальном единстве. О том, как оно проявляется и каким должно быть. Конечно, я рассказала корреспонденту о благотворительности, и о том, как самые разные люди демонстрируют вот это самое единство, спасая больших и маленьких сограждан, угодивших в беду.
Корреспондент справедливо спросила меня: «А что же вне благотворительности?»
Для единства, дамы и господа, нужна национальная идея.
Когда лично мне бывает нужна большая идея (нечасто это бывает), я вспоминаю африканское солнце русской поэзии, «наше всё», Александра Сергеевича Пушкина.
Сегодня я вспомнила пожар в Кистеневке.
«Дубровский». Помните?
Я вам напомню. Подьячие приехали в Кистеневку с вестью о том, что имение Дубровского вместе со всеми «душами» переходит Троекурову. И вот – бессонная ночь, Владимир Андреевич разбирает бумаги покойного отца, с ним вместе не спят и его люди. В доме храпят только подьячие. Дубровский принимает страшное решение.
Лучше Пушкина все равно не расскажешь. Прочтите, вспомните:
— Все ли здесь? — спросил Дубровский, — не осталось ли никого в доме?
— Никого, кроме подьячих, — отвечал Гриша.
—Давайте сюда сена или соломы, — сказал Дубровский.
Люди побежали в конюшню и возвратились, неся в охапках сено.
— Подложите под крыльцо. Вот так. Ну, ребята, огню!
Архип открыл фонарь, Дубровский зажег лучину.
— Постой, — сказал он Архипу, — кажется, второпях я запер двери в переднюю, поди скорей отопри их.
Архип побежал в сени — двери были отперты. Архип запер их на ключ, примолвя вполголоса: «Как не так, отопри!» — и возвратился к Дубровскому. Дубровский приблизил лучину, сено вспыхнуло, пламя взвилось и осветило весь двор.
— Ахти, — жалобно закричала Егоровна, — Владимир Андреевич, что ты делаешь?
— Молчи, — сказал Дубровский. — Ну, дети, прощайте, иду куда Бог поведет; будьте счастливы с новым вашим господином.
— Отец наш, кормилец, — отвечали люди, — умрем, не оставим тебя, идем с тобою.
Лошади были поданы; Дубровский сел с Гришею в телегу и назначил им местом свидания Кистеневскую рощу. Антон ударил по лошадям, и они выехали со двора. Поднялся ветер. В одну минуту пламя обхватило весь дом. Красный дым вился над кровлею. Стекла трещали, сыпались, пылающие бревна стали падать, раздался жалобный вопль и крики: «Горим, помогите, помогите».
— «Как не так», — сказал Архип, с злобной улыбкой взирающий на пожар.
«Архипушка, — говорила ему Егоровна, — спаси их, окаянных, бог тебя наградит».
— Как не так, — отвечал кузнец.
В сию минуту приказные показались в окно, стараясь выломать двойные рамы. Но тут кровля с треском рухнула, и вопли утихли.Вскоре вся дворня высыпала на двор. Бабы с криком спешили спасти свою рухлядь, ребятишки прыгали, любуясь на пожар. Искры полетели огненной метелью, избы загорелись.
— Теперь все ладно, — сказал Архип, — каково горит, а? Чай, из Покровского славно смотреть.
В сию минуту новое явление привлекло его внимание; кошка бегала по кровле пылающего сарая, недоумевая, куда спрыгнуть, — со всех сторон окружало ее пламя. Бедное животное жалким мяуканием призывало на помощь. Мальчишки помирали со смеху, смотря на ее отчаяние.
«Чему смеетеся, бесенята, — сказал им сердито кузнец. — Бога вы не боитесь: божия тварь погибает, а вы сдуру радуетесь», — и, поставя лестницу на загоревшуюся кровлю, он полез за кошкою.
Она поняла его намерение и с видом торопливой благодарности уцепилась за его рукав. Полуобгорелый кузнец с своей добычей полез вниз.
—«Ну, ребята, прощайте, — сказал он смущенной дворне, — мне здесь делать нечего. Счастливо, не поминайте меня лихом».
С самого детства, с первого прочтения этой короткой повести, я помню поразившее меня исчерпывающее описание русского человека, гениальное и глубокое, как все у Пушкина.
Подьячие – по большому счету, вообще ни в чем не виноватые люди – сгорают заживо в огне гнева, несправедливости, ненависти и обиды. Тот же человек, который обрек их на смерть, заперев в доме, чуть не гибнет сам, спасая кошку. То есть, демонстрирует одновременно звериную жестокость и невероятное милосердие – иррациональное, и даже наверное бессмысленное.
Если в этом русском кузнеце собрана национальная идея – а мне кажется, что так оно и есть – мне страшно хотелось бы, чтобы те, кто пытается объединить вокруг такой идеи мой народ, сделали упор на кошку.
У нас, несомненно, хватит сил на то, чтобы сделать ядерный пепел из кого угодно. При современном уровне развития технологий смерти, это вообще не фокус. Честно говоря, намного сложнее избежать поджога нашей общей «Кистеневки»…
И – кошка. Давайте помнить про нее.
Нас может объединить только милосердие. Этот огромный ресурс у нас есть. Если сможем собраться вокруг него – выживем.
Если нет – гореть всей нашей деревне.